3. О вере

3. О вере

Теперь мы должны заняться понятием веры, поскольку «религия прогресса» была верой, и еще больше был верой социализм. Философы много рассуждали о вере. Расселу принадлежит проницательный анализ элементарных явлений веры, но мне кажется, что объективное понимание этого важнейшего факта человеческой психики до сих пор отсутствует. Я не претендую на сколько-нибудь полное его исследование и ограничусь здесь тем, что мне нужно в этой работе.

Биологической основой явлений, объединяемых под названием веры, по-видимому, является напряженное ожидание некоторого события, важного в жизни животного. Такому событию могут предшествовать признаки, известные животному из его генетической программы или из предыдущего обучения; например, сюда относится обнаружение добычи, предшествуемое такими признаками как запах, следы или звуки, или обнаружение опасного врага, также предваряемое известными признаками. Ожидание события может вызвать у животного «приятные» или «неприятные» эмоции, которые на антропоморфном языке называются надеждой и страхом. Ожидание важного события сопровождается энергичной деятельностью (даже в том случае, когда животное подстерегает добычу без физического движения, поскольку при этом усиленно действуют гормональные механизмы), и эта деятельность очевидным образом важна для сохранения вида. Поэтому можно понять, что эволюция выработала особые механизмы, поддерживающие в такие периоды ожидания напряженное состояние психики, бдительность восприятия окружающей обстановки и готовность к физическому действию. Такие «напряженные» состояния, вероятно, и составили основу, из которой у людей развились религии и многое другое, о чем еще будет речь.

У животного могут быть и другие напряженные состояния, связанные не с ожиданием события, а с его непосредственным переживанием, например, с умерщвлением добычи, едой или совокуплением. Эти напряженные состояния, в эволюционном смысле более древние, мы назовем «низшими»; а те, в которых особую роль играет ожидание, предчувствие и моделирование будущего в центральной нервной системе, назовем «высшими напряженными состояниями». У человека события, вызывающие напряженное ожидание этого рода, могут происходить не во внешнем мире, а в его собственной голове, то есть могут быть психическими переживаниями, по той или иной причине нужными человеку; наконец, они могут быть воображаемыми событиями, которые вообще никогда не происходили и не произойдут. Такими переживаниями могут быть молитва, переживание искусства, различные формы идейного энтузиазма; назовем их, за неимением лучшего термина, экстатическими переживаниями. По-видимому, экстатические переживания составляют глубокую потребность человека, коренящуюся в его генетической наследственности и вызывающую соответствующую аппетенцию [Этим термином биологи называют инстинктивное стремление к определенным ситуациям и поведению.]. Те, кто наблюдал «танец дождя» у шимпанзе, не сомневаются, что уже у высших обезьян бывает нечто вроде экстатических переживаний. Неудовлетворение этой аппетенции приводит, как и в других случаях, к некоторым компенсирующим переживаниям, дающим неполноценное удовлетворение: кто не верует в Бога, может уверовать в какого-нибудь фюрера и с нетерпением ожидать его явления народу. Наконец, ожидаемое событие, невозможное по своей природе, может «удалиться в бесконечность», как «второе пришествие» или «построенный социализм».

Вера есть напряженное ожидание определенного рода экстатических переживаний, с направленной к ним специфической аппетенцией. Более примитивные инстинктивные побуждения, общие у человека с животными, могут какое-то время удовлетворяться компенсирующими переживаниями, но в конечном счете должны получить полноценное удовлетворение, если только человек выживает и дает потомство. Иначе говоря, полное удовлетворение этих древних побуждений очевидным образом необходимо для сохранения нашего вида. Не столь ясно, что человек не может обойтись без экстатических переживаний, составляющих очень молодое приобретение эволюции, установленное лишь у человека. На первый взгляд, психическая деятельность человека может удовлетворяться какими-нибудь легкодоступными компенсациями, описываемыми английским выражением to have fun [«Получать удовольствие». Имеются в виду развлечения, которые можно купить за деньги.] . Дело обстоит так, как будто человеческая психика разделена на нижний и верхний этажи, имеющиеся от рождения у каждого из нас; но у многих, слишком многих, верхний этаж всегда заперт, и ключ к нему потерян. Потребность, для которой устроен этот верхний этаж, в каком-то смысле компенсируется на нижнем – добавочным удовлетворением наших животных побуждений. Часто думают, что можно неплохо прожить и без верхнего этажа. Когда-то ссылались при этом на счастливую жизнь муравьев и пчел, но и тогда не все были с этим согласны. Несогласны были священники, но это объясняли их особой заинтересованностью в эксплуатации некоторых помещений верхнего этажа; они же полагали, что ключ ко всем помещениям находится в их руках.

Помещения эти в действительности так тесно связаны между собой, что вряд ли разделены на отдельные части; напротив, весь «верхний этаж» нашей психики составляет единый механизм. Центральное место в нем занимает механизм переживаний, обычно называемых «религиозными», но это название вводит в заблуждение. Дело в том, что экстатическое переживание в его физиологическом и даже психологическом аспектах нейтрально по отношению к «сюжету» переживания. Нет сомнения, прежде всего, в том, что всевозможные религии вызывают одинаковые физиологические реакции при «религиозных» переживаниях, по-видимому, управляемые гормональной системой. Если бы можно было произвести, не оскорбляя чувства верующих или чем-то вроде «скрытой камеры», объективные измерения их физиологических функций во время религиозных актов, то несомненно получились бы одни и те же результаты и у христиан, и у мусульман, и у буддназватьистов. Если верны эмоциональные предпосылки, описанные выше, то и не может быть иначе, поскольку эволюция нашего вида, вырабатывая механизмы, используемые р/emПомещения эти в действительности так тесно связаны между собой, что вряд ли разделены на отдельные части; напротив, весь «верхний этаж» нашей психики составляет единый механизм. Центральное место в нем занимает механизм переживаний, обычно называемых «религиозными», но это название вводит в заблуждение. Дело в том, что елигиями, «не могла знать», какую форму примет это использование. Христианский мистик находит в своих видениях Иисуса, деву Марию и святых, а индийский – свои «языческие» божества, но характер их переживаний, конечно, тождествен; эта констатация может оскорбить верующего, но против нее нельзя выдвинуть никаких объективных возражений.

Если в религиях, происходящих от еврейской, мы находим весьма сложные сюжеты, то в индийском политеизме сюжет очень непохож на них, а в буддизме, в его первоначальной, хорошо сохранившейся до наших дней форме, нет понятия о сверхъестественном, нет личного бессмертия, и в сущности это не «религия» в нашем западном смысле слова, а философия, имеющая своим предметом непосредственные человеческие переживания. В этом случае уже видно, что «религиозное» переживание может быть в отношении своего «сюжета», то есть своей образности и системы представлений, весьма произвольно и зависит от исторических условий своего возникновения. В частности, представление о боге или о богах совсем не обязательно для формирования таких переживаний. У китайцев, подвергшихся воздействию буддизма, но не усвоивших развившегося из него идолопоклонства, по-видимому, вовсе нет богов в нашем смысле слова. Это свидетельствует о том, что «религия» в западном смысле не обязательна для существования устойчивой цивилизации, хотя и непохожей на нашу. Я не хочу сказать здесь ничего другого о китайской культуре и ссылаюсь на нее только с этой целью; дальше мы должны будем заняться другими ее сторонами. Кроме религии, источниками экстатических переживаний могут быть искусство, художественная литература и наука. Искусство и литература всегда были тесно связаны с религией: музыка, живопись и скульптура в значительной степени развились на службе религии, а священные книги различных религий положили начало возникновению ряда национальных литератур. Впоследствии искусство и литература освободились от связи с религией и в некотором смысле могут ее заменить, о чем еще будет речь. Утверждают, что в жизни китайцев и японцев эстетические переживания в значительной степени заменяют религиозные переживания европейцев. Наконец – и это очень важно – непосредственные отношения между людьми, в особенности между мужчиной и женщиной, всегда были источником важнейших экстатических переживаний и предметом веры – за исключением случаев крайнего вырождения культуры. Есть все основания полагать, что «сверхъестественные силы», давно уже не принимаемые в расчет в практических делах, потеряют также значение в эмоциональной жизни человека. Их заменят непосредственные переживания от человеческого общения и творчества.

***

Как мы видим, экстатические переживания и связанные с ними явления веры глубоко коренятся в инстинктивных побуждениях человека. На каждом этапе развития культуры люди вкладывали в эти переживания конкретное содержание или, как мы предпочитаем говорить, конкретный сюжет. Этот сюжет менялся от представлений первобытного анимизма до политеизма и, наконец, до монотеистических религий. Разнообразие сюжетов свидетельствует о независимом развитии отдельных культур (при всех взаимных влияниях и скрещиваниях этих культур в отдельные моменты их истории); а однотипность этих сюжетов и их частое повторение говорят о генетически обусловленной потребности в таких переживаниях, развивавшейся на одном и том же уровне материальной культуры в разных племенах. Религии исполняли, конечно, функции примитивной «науки» о природе, в которой можно различить «теоретическую» часть – всегда присутствующую в них «космологию» – и «прикладную», связанную со страхами и желаниями человека. Злые и добрые духи, а впоследствии боги, в сущности всегда человекоподобны, то есть наделяются человеческими эмоциями и мотивами поведения, но на ранних стадиях религиозного мышления они обычно маскируются внешним обликом каких-нибудь важных для человека животных. По-видимому, это объясняется присущим примитивному человеку ощущением собственной слабости: человеческий облик бога не выражал бы подобающих божеству атрибутов – могущества, спокойствия и уверенности. Человек все еще представлял себе свои идеализированные качества в животном выражении, что сохранилось и в современном языке: могуч, как лев; мудр, как змий. Постепенно, ощущая себя более сильным и уверенным, человек освобождает своих богов от их животных масок; сначала появляются химерические божества, люди со звериными головами – как у египтян и индийцев – и, наконец, у греков боги изображаются уже в виде прекрасных и сильных мужчин и женщин. Греческий Олимп – это вершина политеизма и его завершение.

Но эволюция религий, как и всякая эволюция, никогда не довольствуется законченным результатом – если только условия среды не постоянны, и если требуется снова и снова приспосабливаться к их изменению. Средой человека очень рано стала преимущественно его человеческая среда; то есть условия жизни того человеческого сообщества, где он живет, начинают определяться не столько окружающей природой, сколько взаимными отношениями людей и отражением этих отношений в психике отдельного человека. На некотором этапе истории «языческие» боги – даже человекоподобные – перестают удовлетворять потребности верующего. Они выражают, конечно, идеализированные атрибуты человека, но развитая психика находит этих богов недостаточно идеальными: человеческие свойства являются в них со всем их несовершенством и противоречат друг другу, поскольку боги постоянно ссорятся и сражаются между собой. Наконец происходит следующая культурная революция: многообразие богов заменяется единым богом, тоже весьма человекоподобным в своих эмоциях и мотивах, но более идеализированным и менее конкретным. Последнее очень важно, так как чрезмерная конкретность языческих богов, со всем их человекоподобным поведением, не внушает больше почтения развившемуся сознанию. Первым народом, коллективно принявшим монотеизм, были евреи [Еще раньше монотеизм и даже пантеизм возникали в Индии, но никогда не становились там массовыми религиями. То же относится и к «первоначальному» буддизму.] . Примечательно, каким образом стремление к большей идеализации божества привело у них к запрету изображать его и даже произносить его имя. Адаптация еврейской религии к традициям других народов произвела две «мировых» религии – христианство и ислам, первая из которых, впрочем, основательно «оязычила» еврейского бога, пристроив к нему «Сына», «Святой Дух», «Богоматерь» и целую галерею «святых».

Последняя, самая радикальная культурная революция подготовлялась в недрах христианского общества в эпоху Возрождения и одержала окончательную победу в течение столетия, начавшегося в середине XVIII века и завершившегося в середине XIX. Вера в христианского бога была подорвана развитием науки и изменением всего образа жизни и мышления европейцев. Со второй половины XIX века живая, обязывающая к поступкам вера в бога встречается все реже среди образованных людей, и неверие неудержимо распространяется в массах. Как известно, идеи «атеизма» были в осторожной форме высказаны английскими деистами и агностиками XVII века, а в воXVII веке были доведены до логического завершения и превращены в доктрину воинствующего безбожия французскими философами. Не останавливаясь на истории этого идейного переворота, напомню имена его главных деятелей. В Англии атеизм подготовили – вовсе этого не желая – Локк и Юм, а во Франции его сознательно формулировали, хотя и с понятными предосторожностями, авторы Энциклопедии, и прежде всего Дидро и Даламбер. Первой книгой, где прямо и недвусмысленно отрицалось все сверхъестественное, была «Система природы» Гольбаха, опубликованная под псевдонимом в 1770 году; но, конечно, атеистические идеи были к тому времени обычны среди образованных людей. Вторая половина XVIII века справедливо получила название «эпохи Просвещения». Смысл и значение этой эпохи до сих пор плохо поняты, и нам придется остановиться на этом вопросе. Без сомнения, читатель заметит в моем следующем изложении идеи Швейцера; но то развитие, которое я ей даю, принадлежит мне, и я один несу за него ответственность.

***

Обычно думают, что Просвещение было делом людей, лишенных веры, а те, кто ему сопротивлялись, были защитники веры. Не может быть большего заблуждения. Деятели Просвещения, «энциклопедисты» и их друзья, были люди пламенной веры, а их противники были неверующие чиновники церковной и светской службы, без всякого убеждения и энтузиазма защищавшие интересы своих хозяев. Напрасно искать среди них энергичного сторонника старой религии: таких мы обнаруживаем уже в XIX веке, во время реакции. Но и эти запоздалые защитники лишены живой веры; ими движет политический консерватизм, а религия их бескрыла. Кто знает теперь, какие аргументы выдвигали де Местр или Шатобриан? Парадокс Просвещения состоит в том, что люди, действительно находившиеся в состоянии веры и проповедовавшие свою веру, считались противниками и разрушителями того, что в то время только и называлось верой. В самом деле, тогда не представляли себе, что можно верить во что-нибудь кроме бога – все равно, какого бога; верующему еврею или мусульманину не отказывали в вере, говорили только, что у них «ложная вера». Но какая вера могла быть у атеиста? Очевидно, человек без всякой религии мог быть только разрушителем веры; все его мысли объявлялись деструктивными, и для них искали самые простые мотивы.

Между тем, просветители верили; они верили в человеческий Разум или, что то же самое, в Прогресс. Читая книги того времени, вы ощущаете живое дыхание этой веры; а сочинения их противников удручающе холодны, рассудочны и бессильно цепляются за авторитет. Это было столкновение старой и новой веры, точно такое же, каким было возникновение христианства; и точно так же сторонники старой веры не принимали новую веру всерьез и, конечно, отказывали ей в достоинстве религии. Впрочем, на этот раз и сама новая вера уже не называла себя религией; а в таком случае, как полагали, ее сторонникам и не во что было верить. Здесь мы сталкиваемся с тяжким заблуждением, порожденным нашей слепой верой в слова^[24]. Точно так же, как евреи когда-то запретили себе произносить имя бога, сторонники новой веры отказались называть свою веру религией – и точно так же, как язычники попрекали евреев, что у них нет настоящего, видимого бога, и пытались связать их веру с постыдными предметами, церковные апологеты оклеветали просветителей, объявив их разрушителями, не знающими ничего святого, и приписав им всевозможные низменные мотивы. Церковники могли говорить все это в очень удобных для них условиях, потому что реакция, воцарившаяся в Европе после поражения Французской революции, весьма затруднила выражение каких-нибудь других взглядов: как всегда, они опирались на власть, и сами были властью. Радикальный поворот в человеческих верованиях, который принесло Просвещение, заслуживает пристального внимания.

Прежде всего, я хочу навсегда отказаться от слова «религия». Пусть это старое слово останется связанным с верой в сверхъестественные силы, то есть в чудеса. И пусть человеческая вера, не принимающая чудес и согласная с законами природы, больше не называется религией; я не буду больше говорить – даже в кавычках – о «религии Прогресса» или «религии Человечества». Но я не отказываюсь от слова «вера», употребляя его в определенном выше смысле. Ни один верующий в какого угодно бога не призн?ет такую веру религией, и мы без сожаления отказываемся от этого имени. Но мы помним, что идеи гуманизма зародились в лоне великих мировых религий, и от этого наследства не отказываемся. Это наследство мы называем гуманизмом.

***

Вера в прогресс, то есть вера в человеческий разум, сменившая веру в бога в умах мыслящих людей, означала великий акт освобождения от поработивших человека произведений его собственного воображения. Уже в древнейшие времена некоторые люди догадывались, что боги – всего лишь фантастическое изображение тех или иных свойств человека. По сообщению одного из «отцов церкви» Евсевия, египтянин Санхуниатон пытался истолковать мифы своих соплеменников как поэтизированные истории некогда живших героев, которые были попросту людьми. То же утверждал в третьем веке до нашей эры грек Евгемер, от которого пошло направление истолкования мифов, именуемое «евгемеризмом». Например, неверующий историк религии Ренан полагал, что Иисус Христос в действительности существовал, но был не сын божий, а просто добродетельный, во всех отношениях образцовый человек; это несомненный евгемеризм. Очень рано, в шестом веке до нашей эры, греческий философ Ксенофан учил, что боги созданы людьми «по своему образу и подобию» (а не наоборот, как говорит Библия); вот прозаический перевод его стихов: «Смертные люди воображают, что боги были рождены, как и мы, что они имеют облик, одеяние и язык. Но если бы рогатые скоты и львы имели руки, умели рисовать и ваять статуи, то животные создали бы богов по своему образу, так что боги лошадей были бы как лошади, а боги быков – как быки».

И в самом деле, все народы представляют себе богов наподобие самих себя; например, боги черных были тоже черны (а дьяволов они изображали белыми, вероятно, по контрасту). Но и Ксенофан верил еще в единого, невидимого бога, обитающего в небесах. Ясное понимание великого маскарада религии, изображающего в боге идеальные качества человека, принадлежит Людвигу Фейербаху. Вероятно, вы помните, какое потрясающее, освобождающее действие произвела на молодого Герцена его книга «Сущность христианства», о чем он так вдохновенно рассказал в своих воспоминаниях. А между тем эта книга написана все еще старомодным гегельянским языком, использующим унаследованную от христианства терминологию, так что нынешний неискушенный читатель, может быть, не сразу догадается, что перед ним решительный атеист. Фейербах возвращает Человеку все его качества, которые тот отделил от себя и подарил своему богу. Отныне бог окончательно упразднен: он не только отвергнут человеческим разумом, но и разоблачен как переодетый Человек.

Вера в человека предполагает, что человек способен жить и действовать без бога, полагаясь на свой разум. С точки зрения всех религий это величайшее заблуждение. Христианская религия особенно подчеркивала, что «человек слаб и подл», как говорит у Достоевского Великий Инквизитор. Человек должен чувствовать себя жалким грешником, ни на что не способным без воли божьей, должен всю жизнь страшиться своего Господа и уповать на его милость, здесь и там – в потустороннем мире. Это глубоко рабская психология, переносящая на небесного господина те чувства, какие раб испытывает к своему земному хозяину. Никакие ухищрения богословов не могут снять с религии этой печати рабства, столь явственной в Ветхом Завете. Основой религии всегда был страх божий, и где этого страха больше нет (как нет его в окружающем нас, достаточно жалком обществе), там нет и религии. И как раз вера человека в свои силы, означающая его космическое бесстрашие, особенно ненавистна христианской церкви. Епископ Боссюэ считал такую веру прямо тождественной ереси. Напомню еще раз его определение еретика: «Еретик – тот, кто доверяет своему разуму и руководствуется собственным мнением». Читатель не должен думать, что это ироническое преувеличение; это подлинное определение ереси, извлеченное из векового опыта церкви. Кто доверяет своему разуму, тот потерян для религии – что бы он ни утверждал, и во что бы он ни верил.

Ясно, что такая революция в человеческом мышлении и чувствовании дается нелегко и происходит не скоро. Для утверждения христианства потребовалось несколько столетий, и даже Реформация, покончившая не с самой религией, а лишь с грубыми видами идолопоклонства, стоила Европе великих усилий. Христианство проложило себе дорогу через великие ереси, угрожавшие заменить его другими религиями, а Реформация вызвала Контрреформацию и бесконечные религиозные войны. Вера в человека – которую мы раньше называли верой в прогресс, а дальше будем называть гуманизмом – тоже проходит тяжелые испытания. Она прошла уже через великую ересь «коммунизма», а теперь переживает реакцию «консерватизма». Я вижу двуглавого орла на монетах, трехцветные флаги на улицах, и мне кажется, что это дурной сон. Но это не сон, а смешные символы реакции отсталого человеческого духа; отсталость эта совсем не смешна, и утешает меня лишь ее очевидная глупость. Враги разума, как свидетельствует история, не всегда были его лишены.