Комодные деньги

Комодные деньги

Молодой скульптор, выпускник Петербургской академии художеств Петр Карлович Клодт был беден, но горд. Не зря же он происходил из старинного рыцарского рода и носил титул барона фон Юргенсбург. Когда-то в Курляндии его предки владели множеством замков, но потом замки отошли за долги, и бароны фон Юргенсбург перебрались на русскую службу. Так что к 1805 году, когда родился Петр, семья уже давно обрусела. Отец Петра, генерал Карл Федорович Клодт, верой и правдой служил России, храбро сражался с Наполеоном, за что удостоился многих наград и особой почести — его портрет поместили в Галерее героев войны 1812 года в Зимнем дворце. Но после войны гордый генерал не снес оскорблений начальства и умер в одночасье. Матушка Петра, Елизавета Яковлевна* добрейшая женщина, тоже скончалась. Так что Петру пришлось самому пробивать дорогу в жизни. Еще когда был жив отец, Петр по его настоянию пошел на военную службу — стал артиллерийским офицером. Но душа его к военной муштре никак не лежала. И вот в начале 1830 года двадцатипятилетний Клодт вышел в отставку и поступил в Академию художеств. Стал скульптором, да вот только никаких заказов не имел и по гордости своей с хлеба на квас перебивался.

 Портрет Клодта в последние годы жизни

Петру Клодту повезло в одном: женился он по любви на милой и доброй девушке Уле Спиридоновой. Была она сиротой и воспитывалась в доме знаменитого скульптора Ивана Петровича Мартоса, автора памятника Минину и Пожарскому, что и ныне стоит в Москве на Красной площади. Конечно, в семье Мартоса Уля без хлеба не сидела, но сиротскую долю и хлопоты Золушки познала в полной мере — сколько ни работала, никак не могла угодить ни дяденьке Ивану Петровичу, ни тетеньке Авдотье Афанасьевне, ни двоюродной сестрице Катеньке. Так что замужество пришлось весьма кстати. Пусть без приданого, зато по любви!

Утро после свадьбы сверкало для молодоженов солнечными лучами. Уля выбежала из полуподвала, где жил Клодт, и подставила им лицо. Вскоре вышел и Петр, правда виновато отводя глаза. В доме у него, как обычно, был один хвост селедки — вот и вся еда. Петр вздыхал: Уля у Мартосов хоть и из милости жила, но небось не голодала. По утрам — чаи-кофеи распивала. А у мужа в полуподвале — одна вода…

Но молодая жена уже хлопотала вовсю: окна открыла — свежий воздух впустить. Полуподвал-то ведь — и жилье, и мастерская. Тут кругом у Пети и его рисунки, и муляжи лошадиных голов, с которых он их срисовывает. Стол у окна кусками свежей глины завален — у окошка света побольше, вот Петя и лепит тут свои скульптуры.

Немного Уля разобралась и начала в комод перекладывать свое приданое. А там…

Между постельного белья серебряный рубль лежит. Конечно, это старинный обычай — класть в белье новобрачных серебро, но не надеялась Уля, что тетенька Авдотья Афанасьевна его исполнит. А выходит, зря! Теперь можно в лавочку сбегать — хоть чаю, хоть кофею купить. И сахару, и сдобных булок!

Не успели Уля с Петей чаю откушать, в дверь забарабанил кто-то. Уля только ахнула, а в полуподвал уже вломился щегольски одетый военный. Петр таких только в детстве видывал, когда с отцом-генералом жил.

«Барон Клодт фон Юргенсбург здесь проживать изволит?» — загремел громкий голос. Уля на всякий случай к мужу метнулась — мало ли чего этому вояке от Пети надо? В крайнем случае у Ули в руках кочерга.

А вояка свое трубит: «Его Императорское величество, увидев ваши конные скульптуры, желает пригласить вас в гвардейский манеж!»

Тут уж Клодт удивился: «Где ж император мои скульптуры увидел?» — «Не могу знать!» — отрапортовал офицер. Да и Уля смолчала. К чему вспоминать, что это она тайно положила несколько небольших конных скульптур в ящик, который дяденька Иван Петрович Мартос, директор Академии художеств, где учился Клодт, ежегодно отправлял «для отчета» в Зимний дворец? Сгодились лошадки-то! Недаром Уля каждую старательно завернула в бумажку и надписала: «Работа барона П. Клодта». Вот и разглядел император…

От Николая I Клодт вернулся неузнаваемый — радостный, окрыленный. Оказалось, император, сам заядлый любитель лошадей, поручил Клодту изваять шестерку коней для колесницы Победы на Нарвских триумфальных воротах. Даже показал барону бравых жеребцов, только что привезенных в Петербург из Англии, — как образец. И главное, поручил секретарю выдать молодому скульптору знатный задаток.

«Ты, Уленька, принесла мне удачу! Скажи, куда положить денежки?» — И счастливый скульптор протянул жене ассигнации.

Уля растерялась. И вправду, где ж такое богатство хранить? Выдвинула ящик комода, где свой серебряный рубль нашла: «Давай сюда класть станем…»

Так с тех пор и делали. Как деньги в дом, так их — в комод. В хорошую большую квартиру перебрались, а комод старенький с собой захватили. Всем друзьям, которые в их хлебосольный дом захаживали, говорили: «У нас комод деньгами заведует!»

Простой и дружелюбный по характеру Петр Клодт никому в помощи не отказывал. Частенько его очередной приятель одолевал: «Петр Карлыч, нет ли у тебя деньжат в долг?» Клодт только рукой махал, не отрываясь от работы: «Пойди ты к… комоду! Посмотри, там должно быть!»

Все и шли. Находили и брали. Дело до смешного доходило. Или до нелепого. Кому как…

Повадилась в дом Клодтов некая дама — роста огромного, лицо в траурной вуали, голос хриплый. Наверно, горе какое-то пережила. Оставалась на обед. Подъедала все подряд, в себя, как в погреб, запасы запихивала. Потом кидалась к Клодту. Рыдала басом и нервно взвизгивала. Даже на колени падала: «Взывая к вашему доброму сердцу, умоляю о небольшом вспомоществовании!»

Клодт и ее отсылал к… комоду.

Однажды после очередного визита незнакомки к Уле вбежала горничная. Забыв обо всех приличиях, закричала: «Хоть вы скажите хозяину, барыня! Обирают ведь его все кому не лень! Так и по миру пойти недолго!»

Горничную свою Уля любила и потому встревожилась: «О чем ты, Саша?»

«Я вашу «даму под вуалью» только что на лестнице встретила. Она-то меня не увидела, так юбки свои задрала — а там сапоги. Мужчина это, а не дама!»

Уля, конечно, к Пете кинулась. Тот поморщился: «Чего меня от работы-то отрывать? Я и саМ понял, что это гренадер, а не женщина. Но ведь если гренадер плачет, в ногах у меня ползает и вспомоществования просит, наверно, надо помочь. Может, беда у него какая?»

«Да нет у него никакой беды! — в сердцах взорвалась Уля. — Просто легкий способ наживы. Небось в карты деньги просадил. На другую игру не хватает! А ты даже имя не спрашиваешь, всем денег даешь да еще и обедами кормишь!» Клодт прищурился: «А как не кормить? Не забыл я про селедочный хвост на обед-то!»

Ну что с ним говорить? А может, он и прав в чем-то. Хотя мог бы и о себе подумать. Вот недавно Карл Брюллов, великий художник, советовал: «Съездил бы ты, друг Петруша, в Париж. Французы столь восхищены твоими конными статуями на Аничковом мосту в Петербурге, что хотят тебя чествовать! Говорят, что твои «Кони» — теперь визитная карточка Санкт-Петербурга для всей Европы. Уж третье приглашение для тебя лично в Академию прислали».

А Клодт только вздыхает: «Не хочу я в такую-то даль! Это ведь надо от Уленьки уехать. А у меня спокойно на сердце, только если она рядом».

Уля эти слова услышала, когда войти в кабинет к мужу хотела. Взялась за ручку и расплакалась. От счастья! Убежала в гостиную, приткнулась на комоде и зарыдала. Вспомнила, как впервые раскладывала тут свое нехитрое приданое и нашла серебряный рубль. Вот вам и комодное счастье! Бывает же такое…