Максимилиан Волошин (1877–1932) поэт, критик, художник, переводчик

Максимилиан Волошин

(1877–1932)

поэт, критик, художник, переводчик

«Ну, а как тебя зовут?» — «Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин, — отвечает веско пятилетний Макс. — Но, если это вам кажется слишком длинно, можете звать меня просто Макс», — снисходительно добавляет он.

«…Все чуть не с первого дня переходили с ним на „ты“. Какая-нибудь девчонка, едва оперившаяся в вольере поэтесс, окликала его, уже седеющего: „Макс, ну, Макс же!“».

Однако в объяснении по поводу «губернаторских столбов» года: «…считаю нужным обратить внимание г. исправника, что зовут меня Максимилианом Волошиным-Кириенко, а имя Макс является именем ласкательным и уменьшительным, и употреблять его в официальных документах и отношениях не подобает». В одной из «автобиографий»:

«Я родился 16 мая 1877 года, в Духов день, „когда земля — изменница“. Отсюда, вероятно, моя склонность к духовно-религиозному восприятию мира и любовь к цветению плоти и вещества во всех его формах и ликах… Родился я в Киеве и корнями рода связан с Украиной. Мое родовое имя Кириенко-Волошин и идет оно из Запорожья. Я знаю из Костомарова, что в XVI веке был на Украине слепой бандурист Матвей Волошин, с которого была содрана кожа поляками за политические песни, а (…) фамилия того кишиневского молодого человека, который водил Пушкина в цыганский табор, была Кириенко-Волошин. Я бы ничего не имел против того, чтобы они были моими предками». В письме к Маргарите Васильевне Сабашниковой, ставшей его женой, Волошин пишет: «Отец мой никогда предводителем дворянства не был. А был сперва мировым посредником, а потом членом суда в Киеве. У деда было большое имение в Киевской губернии, а кто он был, не знаю, и вообще родственников моего отца не знаю».

Дед — Максим Яковлев Кириенко-Волошин и бабушка с материнской стороны Надежда Григорьевна Глазер (урожденная Зоммер) были восприемниками при крещении, по метрической книге старокиевской Иоанно-Златоустовской церкви.

Об отце — Александре Максимовиче (1838–1881) сохранилось только единственное воспоминание: «Я очень любил читать вслух стихи и декламировать. Это была моя страсть с детства. Я помню, очень смутно, правда, как декламировал стихи мой отец». По рассказам матери, Макс знал о предках-казаках, о том, что отец был человеком доброй души и в юности писал стихи.

Мать — Елена Оттобальдовна, урожденная Глазер, из семьи обрусевших немцев. («Прапрадед — Зоммер, лейб-медик, приехал в Россию при Анне Иоанновне»). После смерти мужа она переезжает с сыном в Москву, где он поступает в частную гимназию Поливанова, а затем переходит в Первую казенную. Вскоре он начинает писать стихи. «Мечтаю о юге и молюсь о том, чтобы стать поэтом».

Внезапное решение Елены Оттобальдовны о переезде из Москвы в Крым было «выполнением сокровеннейших желаний». Тем не менее Коктебель, где была куплена земля и построен дом, разочаровал. Лишь к концу лета он открыл для себя «фантастический и романтический Коктебель», который позднее будет открывать и дарить всем. Но для этого «понадобились долгие годы моей юности, посвященные искусству и странствиям, чтобы открыть оригинальность и красоту Коктебеля».

«Вот я впервые в Коктебеле, так не схожим с теперешним людным курортом. Пустынно. Пробираюсь зарослями колючек к дому Волошина. У колодца, вытягивая ведро, стоит кто-то, одетый точь-в-точь, как он, с седыми, ветром взлохмаченными волосами… Мать! Но под суровой внешностью Елена Оттобальдовна была на редкость благожелательна, терпима, чужда мелочности… Нам было тогда не до житейских корней… по признанию Макса, ласки материнской он не знал. Мать ему — приятель, старый холостяк, и в общем покладистый, не без ворчбы», — вспоминала Евгения Герцык, сестре которой, Аделаиде, Волошин «подарил» Марину Цветаеву. «Живое в живом» — так назовет свои воспоминания Цветаева. «Писала, как всегда, одна против всех, к счастью, на этот раз только против всей эмигрантской прессы, не могшей простить М. Волошину его отсутствия ненависти к советской России». В дневнике Волошина еще в 1904 г. появляется запись: «Область воспоминаний — область тайная и интимная. Написать перечувствованное, пережитое — невозможно. Пережитое, описанное — всегда слабый пересказ, но не сама действительность». В словах Цветаевой, написанных, когда она только оправилась «после естественного удара смерти», месяц «усиленной, пожалуй, даже — сверх силы — работы, а именно галопом, спины не разгибая, писала…», отдана щедрая дань Волошину и Коктебелю, и матери поэта, ставшей в 1912 г. крестной матерью Ариадны, дочери М. Цветаевой и С. Эфрона. «Моя мать и по типу, и по складу характера принадлежала к поколению русских женщин 70-х годов и до старости сохранила этот тип, всегда у последней черты, всегда переступающий запретные границы». С 1893 г. Волошин учится в Феодосийской гимназии. «Когда я стал расспрашивать товарищей из других классов об их преподавателях, то многие из них мне указали на самого интересного и талантливого учителя русского языка Галабутского. Я взял тетрадку своих стихов и пошел ему показывать… У меня осталось в памяти благообразное молодое лицо с мягкой украинской усмешкой, его ласковый прием». Директором Феодосийской гимназии был Василий Ксенофонтович Виноградов. Он «оставил по себе память у всех, его знавших, как прекрасного, гуманного человека и мудрого директора». В. К. Виноградов скончался в 1894 г. «Я написал небольшое стихотворение, которое прочел на его могиле. Это фактически было первое мое напечатанное стихотворение — в маленьком сборничке, составленном феодосийскими преподавателями и посвященном памяти В. К. Виноградова», Завершалось стихотворение словами:

Только тут вот, при этой могиле,

Мы познали вполне в первый раз.

Как его глубоко мы любили,

И как много он сделал для нас.

Вместе с одноклассником Александром Пешковским Волошин поселился на квартире Петровых. «Глава ее был полковник Михаил Митрофанович Петров. Он служил полковником пограничной стражи, был старожилом этих побережий восточного Крыма. Он был мастер, очень разносторонний и талантливый. Он ставил любительские спектакли, превосходно играл, декламировал, был хорошим художником, в Феодосии не было ни одного старого дома, где бы не висело его акварельных видов на стенах… Кроме того, у него была слесарная мастерская, он изобретал летательный аппарат, строил крылья, сам изобрел велосипед».

С дочерью «маленького феодосийского Леонардо да Винчи», Александрой Михайловной Петровой, Волошин дружил всю жизнь. «…Она оказалась моим очень верным спутником во всевозможных путях и перепутьях моих духовных исканий…»

В 1897 г. Волошин по окончании гимназии поступает на юридический факультет в Москве. «Ни гимназии, ни университету я не обязан ни единым знанием, ни единой мыслью. 10 драгоценнейших лет, начисто вычеркнутых из жизни» (в «Автобиографии по семилетьям»). 4-е семилетье Волошин называет в своей «Автобиографии» (1925 г.) «Годы странствий»; «Уже через год я был исключен из университета за студенческие беспорядки и выслан в Феодосию. Высылки и поездки за границу чередуются и завершаются ссылкой в Ташкент в 1900 году.

Перед этим я уже успел побывать в Париже и Берлине, в Италии и Греции, путешествуя на гроши пешком, ночуя в ночлежных домах. 1900 год, стык двух столетий, был годом моего духовного рождения. Я ходил с караванами по пустыне… Отсюда пути ведут меня на запад — в Париж, на много лет, учиться… В эти годы — я только впитывающая губка, я весь — глаза, весь — уши. Странствую по странам, музеям, библиотекам… Кроме техники слова, овладеваю техникой кисти и карандаша.

В 1900 году первая моя критическая статья печатается в „Русской мысли“. В 1903 году встречаюсь с русскими поэтами моего поколения: старшими — Бальмонтом, Вяч. Ивановым — и со сверстниками — Белым, Блоком».

В начале 1903 г. в Москве Волошин знакомится с Маргаритой Васильевной Сабашниковой. «Он был радостный человек, для России непривычно радостный. Ему уже минуло 29 лет, но детскость, искрящаяся детскость оставалась сутью, основой его личности… Он говорки, что не страдал никогда и не знает, что это такое… Странник… „Близкий всем, всему чужой“ — это из его стихотворения, это он сам…» — вспоминала М. Сабашникова. Ее ровное, совершенно дружеское отношение причиняло страдание, переплавлявшееся в стихи:

О, если б нам пройти чрез мир одной дорогой!

Все видеть, все понять, все знать, все пережить,

Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,

Пройти по всей земле горящими ступнями,

Все воспринять — и снова воплотить.

В том же 1903 г. поэт строит в Коктебеле дом по собственному проекту. «…Блуждания духа: буддизм, католичество, магия, масонство, оккультизм, теософия… Период больших личных переживаний романтического и мистического характера», — подводит он итоги 5-го семилетия. «9 января 1905 года судьба привела меня в Петербург и дала почувствовать все грядущие перспективы русской революции». Волошин уезжает в Париж. «…И первая русская революция прошла мимо меня. За ее событиями я прозевал смуту наших дней». 12 апреля 1906 г. в Москве Волошин обвенчался с Сабашниковой. Поселились они в Петербурге, в одном доме с Вяч. Ивановым. Супруги активно участвуют в его знаменитых «средах» на «башне», знакомятся с Бердяевым, Городецким, Ремизовым, Рябушинским, Сологубом, Шервашидзе. В марте 1907 г. осложняются отношения с Вяч. Ивановым и Маргаритой Васильевной (с весны 1904 г. Волошин ведет дневник, позднее названный им «История моей души», где записывает все то, что потом претворяется в стихи. Последняя запись в тетради датирована июнем 1931 г.).

В 1909 г. в мае приезжают в Коктебель Алексей Толстой с женой, а потом Елизавета Дмитриева и Николай Гумилев. Здесь и начинается история с «Черубиной де Габриак», из-за которой в ноябре того же года у Волошина с Гумилевым состоялась дуэль. «Окружной суд приговорил обоих дуэлянтов к домашнему аресту: Гумилева на 7 дней, Волошина — на 1 день», — писали газеты.

Первая книга стихов М. Волошина вышла в 1910 г. В конце года произошло знакомство с Мариной Цветаевой, о котором она подробно пишет в воспоминаниях «Живое о живом».

«Не могу больше выносить Петербурга, литераторов, литературы, журналов, поэтов, редакций газет, честолюбий и т. д. Хочу замкнуться надолго в серьезной и большой работе… Думаю надолго, совсем надолго уединиться в Киммерию…» (из письма Л. Петровой). В обиходе волошинского дома летом 1911 г. появляется слово «обормотство», определяющее стиль жизни его обитателей. Постоянные маскарады, мистификации, несоблюдения «приличия» в одежде и поведении навлекали на «обормотов» нападки «нормальных дачников». Волошин пишет статьи о художниках (его герои — Богаевский, Сарьян, Суриков, Репин). К дому пристраивается мастерская, поэт пишет пейзажи с натуры, участвует в росписях кафе «Бубны» в Коктебеле. «В 1913 году моя публичная лекция о Репине вызывает против меня такую газетную травлю, что все редакции для моих статей закрываются, а книжные магазины объявляют бойкот моим книгам». Последнюю в XX в. мирную летнюю неделю Волошин тратит на дорогу в Дорнах, где по приглашению М. В. Сабашниковой принимает участие в строительстве антропософского «храма» Гатенаум. По пути из России он всюду попадал на последние поезда. «Все двери захлопывались за мной, я, словно последний зверек, спасшийся в Ноев ковчег». Из Швейцарии Волошин уезжает в начале 1915 г. в Париж. «Мы и не предполагали, что больше уже не встретимся», — напишет в воспоминаниях М. В. Сабашникова. Осенью 1916 г., уже в России, Волошин был призван в армию (как ратник ополчения 2-го разряда). В письме на имя военного министра он высказал свой отказ от военной службы: «Я отказываюсь быть солдатом как европеец, как художник, как поэт; как европеец, несущий в себе сознание единства и неразделимости христианской культуры, я не могу принять участие в братоубийственной и междоусобной войне, каковы бы ни были ее причины. Ответственен не тот, кто начинает, а тот, кто продолжает. Наивным же формулам, что это война за уничтожение войны, я не верю.

Как художник, работа которого есть создание форм, я не могу принять участие в деле разрушения форм и в том числе самой совершенной — храма человеческого тела. Как поэт, я не имею права поднимать меч, раз мне дано Слово, и принимать участие в раздоре, раз мой долг — понимание. Тот, кто убежден, что лучше быть убитым, чем убивать, и что лучше быть побежденным, чем победителем, так как поражение на физическом плане есть победа на духовном, — не может быть солдатом». Волошин был освобожден из-за повреждения правой руки (при падении с велосипеда в 1910 г.). Первый том статей о культуре «Лики творчества» появился в 1914 г., последующие тома из печати вышли только 74 года спустя. А. Флоренский в начале 1917 г. надписал на одной из своих книг, подаренных поэту: «Глубокоуважаемому Максимилиану Александровичу Волошину с чувством признательности и за лики творчества, и за лики земли — Свящ. Павел Флоренский». Вернувшись весной 1917 г. в Крым, Волошин уже более не покидает его: «Ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую — и все волны гражданской войны и смены правительств проходят над моей головой. Стих остается для меня единственной возможностью выражения мыслей о совершающемся. Но в 17-ом году я не смог написать ни одного стихотворения: дар речи мне возвращается только после Октября, и в 1918 году я заканчиваю книгу о революции „Демоны глухонемые“ и поэму „Протопоп Аввакум“». Книга «Демоны глухонемые» была издана в Харькове в начале 1919 г.; поэма «Протопоп Аввакум» вошла в эту книгу. «7-е семилетье» Волошин называет одним словом: «Революция» (1919–1926). Пишет свои семилетья поэт в 1925 г., в год 30-летия литературной деятельности, в год возрождения Коктебеля, возвращения к «норме». Завершится превращение «обормотника» в «Дом Поэта», год спустя будет написано стихотворение-завещание под этим названием. «Ни война, ни революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали: я их ожидал давно и в формах еще более жестоких. Напротив: я почувствовал себя очень приспособленным к условиям революционного бытия и действия. Принципы коммунистической экономики как нельзя лучше отвечали моему отвращению к заработной плате и купле-продаже. 19-й год толкнул меня к общественной деятельности в единственной форме, возможной при моем отрицательном отношении ко всякой политике и всякой государственности, утвердившимся и обосновавшимся за эти годы, — к борьбе с террором, независимо от его окраски. Это ставит меня в эти годы (1919–1923) лицом к лицу со всеми ликами и личинами русской усобицы и дает мне обширный и драгоценнейший революционный опыт.

…У меня есть стихи о революции, которые одинаково нравились и красным, и белым. В 1919 г, белые и красные, беря по очереди Одессу, свои прокламации к населению начинали одними и теми же словами моего стихотворения „Брестский мир“ …Поэтому же, собранные в книгу, эти стихи не пропускались ни правой, ни левой цензурой. Поэтому же они распространяются по России в тысячах списков — вне моей воли и моего ведения. Мне говорили, что в восточную Сибирь они проникают не из России, а из Америки, через Китай и Японию. Сам же я остаюсь все в том же положении писателя вне литературы, как это было до войны».

В последние годы Волошин много работал акварелью. Он принимал участие на выставках «Мир искусства» (1916) и «Жар-цвет» (1924). Рассказ «о самом себе» как о художнике, о своем «самовоспитании в живописи» он пишет в 1930 г. для каталога выставки акварелей (неосуществленной). «Главной темой моих акварелей является изображение воздуха, света, воды, расположение их по резонированым и резонирующим планам». В постскриптуме: «Я горжусь тем, что первыми ценителями моих акварелей явились геологи и планеристы, точно так же, как и тем фактом, что мой сонет „Полдень“ был в свое время перепечатан в крымском журнале виноградарства. Это указывает на их точность».

О Волошине написаны сотни страниц воспоминаний. Почти каждый из побывавших в Доме Поэта, отмечался в «Книге разлук», заведенной по совету К. Чуковского, побывавшего у Волошина в 1923 г. Иногда те, кто никогда не был в Коктебеле, отзывались очень резко о его стихах, о его акварелях, о нем самом. Эти отзывы ничуть не умаляют творений Волошина и его облика. Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев), сын профессора-математика, рассказал в книге «Начало века» о том, что стихи Волошина понравились не только ему самому, но и отцу-математику. «Волошин был необходим в эти годы Москве: без него, округлителя острых углов, я не знаю, чем кончилось бы заострение мнений меж „нами“ и нашими злопыхающими осмеятелями; в демонстрации от символизма он был — точно плакат с начертанием „ангел мира“». Или еще: «Волошину, к счастью для него, не дано сознавать своего комизма: он искренно доволен собой и счастлив. Оттого дружить с ним легко: человек он покладистый и добрый» (некто Садовский, с псевдонимом «Садовской»).

Через год после смерти Волошина, летом 1933 г., Андрей Белый вновь побывал в Коктебеле и написал статью «Дом-музей М. А. Волошина». Несколько месяцев, проведенных вместе в Швейцарии в «эпоху начала войны», открыли (для Белого) Волошина. Но лишь в 1924-м, десять лет спустя, увидел «его в диапазоне всех даров лишь в Коктебеле, где я прожил у него три с половиной месяца». Белый настаивает: «Не дом, а — музей; и музей — единственный». Ему видится «приветливая фигура Орфея — М. А. Волошина, способного одушевить и камни, его уже седеющая пышная шевелюра, стянутая цветной повязкой, с посохом в руке, в своеобразном одеянии, являющем смесь Греции со славянством. Он был вдохновителем мудрого отдыха, обогащающего и творчество, и познание…

И, как знак благодарности Волошину, дом его, ставший Домом Поэта, должен неприкосновенно сохранять память о нем. Музей Волошина есть лучший памятник, поставленный делу его жизни». Жаль, что Белый не приезжал в 1925 г., он бы непременно принял участие в грандиозном юбилее, где Волошина поздравили «лично» Шекспир, Гомер, Сафо, Симеон Полоцкий, Омар Хайям и прочие. Сам «властелин» Киммерии на одной из акварелей напишет:

Эти пределы священны уж тем,

что однажды под вечер

Пушкин на них поглядел с корабля,

по дороге в Гурзуф…

Академик А. И. Белецкий еще в 30-х годах (в одном из писем к М. В. Сабашниковой) предвещал: «В недалеком будущем М. А. Волошин перестанет быть поэтом для немногих, вновь сделается, переиначивая его выражение, не тетрадкой, а книгой, и будет предметом основательных критических изучений и исследований». Эти слова оправдались…

Волошин — поэт, философ, мастер сонета, переводчик с французского, Волошин — литературный и художественный критик, Волошин — художник, мастер акварели, Волошин — мемуарист, а еще Волошин — мастер эпистолярного жанра…

Еще одна функция настоящего поэта — природоохранная. Сколько истории, сколько памятников культуры сохранили они нам одним своим именем. «Но и сколько пейзажей!.. Поэт — последний крестьянин. Хозяйство его не только цельно, — но и цело», — заметит Андрей Битов. В стихотворении «Коктебель» особенно отмечена кровная связь Волошина с этой землей:

С тех пор, как отроком у молчаливых,

Торжественно-пустынных берегов

Очнулся я — душа моя разъялась,

И мысль росла, лепилась и ваялась

По складкам гор, по выгибам холмов…

Моей мечтой с тех пор напоены

Предгорий героические сны

И Коктебеля каменная грива;

Его полынь хмельна моей тоской,

Мой стих поет в волнах его прилива,

И на скале, замкнувшей зыбь залива,

Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.