Анна Ахматова (1889–1966) поэтесса
Анна Ахматова
(1889–1966)
поэтесса
Настоящая фамилия Анны Андреевны Ахматовой — Горенко, по первому мужу — Гумилева.
Ахматова сердилась, когда ее называли «поэтессой». Она была Поэтом — даже в прозе. «У каждого поэта своя трагедия. Иначе он не поэт. Меня — не знают», — вырвалось однажды с ее уст.
В день летнего солнцестояния на Большом Фонтане под Одессой в семье отставного капитана второго ранга, инженера-механика Андрея Антоновича Горенко родился третий ребенок. Анна была средней среди братьев и сестер (Инна и Андрей появились раньше, Ирина, Ия и Виктор — позже нее). Дача Саракини на 11-й станции Большого Фонтана, откуда «годовалым ребенком я была перевезена на север — в Царское Село», — отзовется в самом, пожалуй, запрещенном ахматовском произведении — «Реквием».
Род Горенко — из казачьей старшины. Потомственное дворянство получил Антон Андреевич Горенко, защитник Севастополя, военный моряк, женившийся на крымчанке полугреческого происхождения. Предки ее по семейному преданию были корсарами. Ахматовский нос с горбинкой — от бабушки-гречанки. Имя Анна девочка получила по желанию матери, Инны Эразмовны Стоговой, в честь евангельской пророчицы, а также в честь бабушки Анны Егоровны Стоговой, урожденной Мотовиловой. Псевдоним — Анна Ахматова возник благодаря прабабушке Прасковье Федосеевне Мотовиловой, урожденной Ахматовой, ведущей свой род от ордынского хана Ахмата, о котором писал Н. Карамзин. Стоговы — из новгородских бояр, были в родстве с Денисом Давыдовым, с первой русской поэтессой Анной Буниной и писательницей Елизаветой Ахматовой.
Но в «Поэме без героя» Анна Ахматова скажи о себе:
«Вовсе нет у меня родословной,
Кроме солнечной и баснословной…»
Зимой 1894 г., в судьбу Ахматовой впервые вошел Киев. Тут на одной из дорожек Царского сада, куда пятилетнюю Аню водили гулять, девочка нашла необычную булавку в форме лиры. Неосторожное высказывание бонны: «Это значит, ты будешь поэтом», — оказалось провидческим.
Спустя два года в семью пришло горе: умерла Рика (так звали маленькую Ирину). «Эта смерть пролегла тенью через все детство», — записала со слов Анны Андреевны ее биограф Аманда Хейт.
О детстве Ахматова скажет в написанной незадолго до смерти, в 1965 г., автобиографической заметке: «Каждое лето я проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты, и там подружилась с морем. Самое сильное впечатление этих лет — древний Херсонес, около которого мы жили».
Однажды девочка нашла среди херсонесских камней небольшой кусок мраморной плиты с древнегреческой надписью. Аню умыли, одели, обули и повели с этой находкой в музей.
«… Я получила прозвище „дикая девочка“, потому что ходила босиком, без шляпы и т. д., бросалась с лодки в открытое море, купалась во время шторма и загорала до того, что сходила кожа, и всем этим шокировала провинциальных севастопольских барышень». Когда стриженая дикарка отпустила волосы — черные, длинные, густые и прямые, — они казались водорослями. А глаза — серые, с зеленоватым отливом.
«Читать я училась по азбуке Льва Толстого, а потом всю жизнь „воевала“ с ним, считая, что писатель несправедлив к Анне Карениной. Первое стихотворение я написала, когда мне было одиннадцать лет. Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина („На рождение порфирородного отрока“) и Некрасова („Мороз, Красный нос“). Эти вещи знала наизусть моя мама», в «Первой северной элегии» —
«…женщина с прозрачными глазами
(Такой глубокой синевы, что море
Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),
С редчайшим именем и белой ручкой,
И добротой, которую в наследство
Я от нее как будто получила…»
«В 1905 году мои родители расстались, и мама с детьми уехала на юг. Мы целый год прожили в Евпатории, где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Царскому Селу и писала великое множество беспомощных стихов». (Отец, заметив увлечение дочери новомодной поэзией, поддразнивал ее «декадентской поэтессой». Стихи в тетрадке она сожжет, сохранив в памяти и на бумаге лишь несколько текстов «доахматовского» периода).
Теперь надолго ее жизнь будет связана с Киевом: она будет учится в Фундуклеевской гимназии (1906–07) и на юридическом отделении Высших женских курсов (1908–1909).
С Киевом связана и жизнь двух дорогих для нее людей, чьи имена «…вызывали нечто в ее душе, что порождало это чудесное, нежное, слегка отрешенное выражение лица. Мне почему-то казалось, что в основе лежало особое чувство преклонения, которым она больше никого не почтила» — вспоминает мемуарист. Это были Иннокентий Анненский и Михаил Булгаков. И. Ф. Анненский в 1891–1893 гг. был в Киеве директором Коллегии Павла Галагана, расположенной почти напротив Фундуклеевськой гимназии, а в 1896–1905 гг. — директором Николаевской гимназии в Царском Селе. Среди его учеников был Николай Гумильов, с судьбой которого навечно переплелась судьба Анны Ахматовой.
В воспоминаниях В. Срезневской, которая по выражению Ахматовой, рядом с поэтессой —
«…была всегда:
В тени блаженных лиц, в блокаде и больнице,
В тюремной камере и там, где злые птицы,
И травы пышные, и страшная вода…» —
читаем: «С Николаем Гумильовим, тогда еще гимназистом седьмого класса, Аня познакомилась 1903 года, в сочельник… Аня никогда не писала о любви к Гумильову, но часто вспоминала о его настойчивой привязанности, о неоднократных предложениях брака, своих легкомысленных отказах и равнодушии к этим проектам». В одном из писем он напишет: «Я понял, что в мире меня интересует и волнует только то, что имеет отношение к Вам».
Они венчались 25 апреля 1910 г. в Николаевской церкви на Никольской Слободке — на одном из днепровских островов, через который пролетают теперь поезда киевского метро.
Весну 1910 г. супруги Гумилевы проводят в Париже. Здесь было много встреч, одна из важнейших — с А. Модильяни, сделавшим несколько карандашных набросков-портретов Ахматовой. Весна 1911 г. — снова Париж (который она увидит еще раз только в конце жизни, в 1965 г.).
Осенью 1911 г. М. Гумилев и С. М. Городецкий организовали Цех поэтов, и Ахматова была избрана его секретарем. К началу 1912 г. относится недолговременная дружба с М. Кузминым, который в предисловии к ее первому сборнику «Вечер» писал, что обостренная восприимчивость («широко раскрытые глаза на весь милый, радостный и горестный мир») наполняет ее стихи предощущением трагедии. Сборник имел неожиданную для автора популярность.
«В 1912 году проехала по Северной Италии (Генуя, Пиза, Флоренция, Болонья, Падуя, Венеция). Впечатление от итальянской живописи и архитектуры огромно: оно похоже на сновидение, которое помнишь всю жизнь».
В живописи она знала все, все оценила, все любимое пронесла через всю жизнь. Она хранила в себе поистине огромное богатство. Жизнь подарила ей встречи с великим множеством художников. Для многих она сама стала объектом художественного воплощения. Ахматова отразилась, как в зеркалах, в творчестве многих художников и поэтов. Одним из первых было стихотворение:
«Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал — забавницу,
Гадал — своенравницу,
Веселую птицу-певунью».
Николай Степанович Гумилев написал это в 1911 г. В том же году она пишет:
«Муж хлестал меня узорчатым,
Вдвое сложенным ремнем», —
что очень задело Николая Степановича. «Ведь я, подумайте, из-за этих строк прослыл садистом… Ведь читатели все принимают за правду и создают биографию поэта по его стихам… Но я ничего не мог поделать с ее украинским упрямством».
В марте 1914 г. вышла вторая книга Ахматовой — «Четки». Жизни ей было отпущено примерно шесть недель. В начале мая петербургский сезон начинал замирать, все понемногу разъезжались. На этот раз расставание с Петербургом оказалось вечным. «Мы вернулись не в Петербург, а в Петроград, из XIX в. сразу попали в XX, все стало иным, начиная с облика города».
В круговерти всеобщего смятения, военных действий, патриотических лозунгов и горьких реалий военного времени распался непрочный брак. Зимой 1916 г. Гумилев приезжал с фронта в Слепнево. У них был трудный разговор. «… Когда я жалела, что все так странно сложилось, он сказал: „Нет, ты научила меня верить в Бога и любить Россию“».
Вспоминая тот отрезок жизни, Ахматова в 1918 г. напишет одно из самых известных своих стихотворений, от которого отнимет надолго два первые строфы:
«Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух старинный византийства
От русской церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берет ее,
Мне голос был».
В августе 1921 г., на похоронах Блока, она узнала об аресте Гумилева. Напрасно Ахматова обратилась за помощью к Горькому. Гумилев был казнен «как активный участник контрреволюционного заговора». В предсмертных стихах он скажет: «Вы знаете, что я не красный, но и не белый — я поэт!»
Но эти строки услышат лишь через семьдесят лет, а реабилитирован он будет уже после смерти Ахматовой.
Не многим посчастливится читать и произведения самой Ахматовой: после «Белой стаи» (1917) и «Подорожника» (1921) выйдет в 1922 г. сборник «Anno Domini». Ac 1925 г. будет действовать негласное постановление: «не арестовывать, но не печатать». Анна Ахматова постепенно превратится в некий тайный символ высокой русской поэзии, во что-то такое, о чем все слышали, но что знают лишь посвященные.
Вынужденную изоляцию скрашивали лишь два безмерных увлечения — Петербург и Пушкин. «Люблю архитектуру больше всех искусств», — говорила Ахматова. Она знала автора каждого здания города Петра, знала историю его перестроек — с той культурой знания и той дотошностью, которую она, при кажущемся отсутствии педантизма, вносила во все, чем увлекалась.
«Примерно с середины 20-х годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься архитектурой старого Петербурга и изучением жизни и творчества Пушкина. Результатом моих пушкинских штудий были три работы — о „Золотом петушке“, об „Адольфе“ Бенжамена Константа и о „Каменном госте“». Все они в свое время были напечатаны.
В 1940 г. все же выйдет ее сборник «Из шести книг», но реальных изменений к лучшему в жизни Анны Ахматовой не произойдет.
«Отечественная война 1941 года застала меня в Ленинграде. В конце сентября, уже во время блокады, я вылетела на самолете в Москву.
До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам. В Ташкенте я впервые узнала, что такое в палящий жар, древесная тень и звук воды. А еще я узнала, что такое человеческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела.
В мае 1944 года я прилетела в весеннюю Москву, уже полную радостных надежд и ожидания близкой победы. В июне вернулась в Ленинград.
Страшный призрак, притворяющийся моим городом, так поразил меня, что я описала эту мою с ним встречу в прозе… Проза всегда казалась мне и тайной, и соблазном. Я с самого начала все знала про стихи — я никогда ничего не знала о прозе».
«Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл,
Я была тогда с моим народом.
Там, где мой народ, к несчастью, был»
— напишет гораздо позже — в 1961 г. — Ахматова об этих страшных годах в «Реквиеме».
В 1945 г. непроницаемую стену вынужденной изоляции самой выдающейся русской поэтессы XX ст. пробьет визит сэра Исайи Берлина, который станет одним из прототипов «Гостя из Будущего» в «Поэме без героя». Они говорили не только о Достоевском, Джойсе и Кафке, но и о гибели Гумилева и Мандельштама, о расстрелах в лагерях. Перед отъездом из СССР Берлин еще раз навестил Ахматову. Анна Андреевна словно очнулась от мертвого сна. Появилась обманчивая надежда на публикацию стихов, написанных в последние годы…
В апреле 1946 г. в Москве в Колонном зале Дома Союзов Ахматова выступала на поэтическом вечере вместе с Борисом Пастернаком. «Когда она вышла на эстраду, публика, поднявшись с мест, встретила ее громом аплодисментов и в течение 15 минут не давала ей начать выступление», — вспоминали очевидцы. Это событие вызвало приступ раздражения у Сталина. Как рассказал позднее Анне Андреевне один осведомленный литературный чиновник, когда Сталину доложили о триумфальном вечере в Колонном зале, он спросил: «Кто организовал вставание?».
Подготовленные и набранные сборники читатель не увидел. В августе появилось «Постановление ЦК ВКП(б), направленное против журналов „Звезда“ и „Ленинград“ и лично против писателей Михаила Зощенко и Анны Ахматовой». Шофер такси, в котором ехала Анна Андреевна в один из осенних дней 1946 г., сообщил ей последнюю столичную новость: «Эта самая Ахматова покончила с собой».
Той осенью Ахматова долго и тяжело болела. Друзья организовали тайный фонд помощи, поскольку писательский союз лишил ее хлебных и продовольственных карточек. После звонка «сверху», ей вернули карточки и разрешили занимться переводами. А через два года Б. Пастернаку удалось выхлопотать ей пособие в Литфонде.
В 1949-м, в ноябре, был вновь арестован единственный сын — Лев Николаевич Гумилев.
«Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой,
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой».
Доведенная до отчаяния, Ахматова пишет «Славу мира». Но эта жертва оказалась напрасной. Льва Гумилева не освободили. Он вернется лишь в 1956-м. Четырежды арестовывали его и в целом в лагерях провел он четырнадцать лет… Ахматова помнила 5 марта — день смерти Сталина — и всегда отмечала этот день как праздник.
Отепель 60-х годов явила миру творчество выдающегося поэта, пламенные строки которого запечатлели словом высшей пробы трагедию российского народа и преданной ему русской интеллигенции.
12 декабря 1964 г. Ахматовой была торжественно вручена Международная литературная премия Этна Таормина. В поездке на Сицилию, на вручение Премии, Ахматову сопровождали литераторы и поэты. Среди них был Микола Бажан, которому Ахматова говорила о своих украинских корнях и переводе сборника И. Франко «Увядшие листья», о «киевских стихотворениях».
Когда ехали из палаццо Урбино в отель, Ахматова обратилась к своей спутнице: «Слышишь, какой роскошный колокольный звон? Как в моем детстве…»
При вручении Премии, она читала «Музу»:
Когда я ночью жду ее прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.
И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?» Отвечает: «Я».
В старости единственным ее жильем была «Будка» — так называла Ахматова предоставленную Литфондом дачу на берегу Финского залива в Комарове. В Москве она останавливалась у друзей, меняла места проживания, переезжала, когда чувствовала, что хозяева уже не могут вынести не ее пребывание, а «ахматовку», по выражению Пастернака, — поток посетителей, почитателей, торопившихся выразить свое восхищение. На Ордынке, в квартире Ардовых, в крошечной комнатке, она принимала их по-королевски, заводя «пластинки», как сама называла свои воспоминания. Она понимала, что уже создаются «Разговоры с Ахматовой», и относилась к этому спокойно.
А самая близкая Ахматовой женщина, называвшая ее «Рабби», — Фаина Раневская воспоминаний не написала. Один из разговоров двух удивительных женщин записан мемуаристом: «Шведы требуют для меня Нобелевку, — сказала Ахматова Раневской и достала из сумочки газетную вырезку.
— Вот, в Стокгольме напечатали». «Стокгольм, — произнесла Раневская. — Как провинциально!» Ахматова засмеялась: «Могу показать то же самое из Парижа, если вам больше нравится». «Париж, Нью-Йорк, — продолжала та печально. — Все, все провинция». «Что же не провинция, Фаина?» — тон вопроса был насмешливый: она насмехалась и над Парижем, и над серьезностью собеседницы. «Провинциально все, — отозвалась Раневская, не поддаваясь на приглашение пошутить. — Все провинциально, кроме Библии». Это был ответ, достойный Ахматовой. Анна Андреевна оценила.
Вопреки фактическому отсутствию человеческих условий существования, бедствиям и болезням, Анна Ахматова не выпускала из рук перо. В автобиографии она отметит: «В 1962 году я закончила „Поэму без героя“, которую писала двадцать два года».
Лирическая героиня Анны Ахматовой много раз умирала от любви.
Реальная поэтесса умерла после нескольких инфарктов, после бесконечных приступов тяжелой стенокардии, которые переносила мужественно, как все в своей «жестокой жизни». Когда-то она распрашивала доктора о причинах смерти отца, умершего молодым — от первого приступа грудной жабы. Врач сказал: «Вам эта болезнь не грозит. Во-первых, она не передается по наследству, а во-вторых, она почти никогда не бывает у женщин. Это болезнь служебных неприятностей». Судьба, однако, рассудила иначе.
Корней Иванович Чуковский записал тогда в дневнике: «Сегодня 5 марта. Анна Ахматова умерла от пятого инфаркта в Домодедово. С Ахматовой я был знаком с 1912 г. — стоит передо мной тоненькая, кокетливая, горбоносая девушка, в которую я больше верю, чем в эту рыхлую, распухшую, с болезненным лицом старуху. Наши слабоумные устроили тайный вынос ее тела: ни в одной газете не сообщили ни звука о ее похоронах…»
Похоронена А. Ахматова в Комарово, около Санкт-Петербурга.
А. Тарковский откликнулся на ее смерть горестной тирадой: «Жизнь для нее закончилась. Наступило бессмертие. Изумительно не то, что она умерла, а то, что она так долго могла жить после всех испытаний — светлая, величавая, гордая. Нужно теперь же начать составление ее монументальной биографии. Это будет поучительная книга».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.