ПЕТР ШМИДТ
ПЕТР ШМИДТ
Повели и поклянись исполнить эти требования, а не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу — мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом.
Из народной петиции 9 января 1905 года
Останки последнего русского царя и его семьи наконец-то с почетом захоронены. Зарубежная православная церковь канонизировала Николая II. Поэтому может показаться несколько странным, что авторы настоящего труда уделяют такое повышенное внимание тем личностям, которые открыто выступали против царей и царизма в России. Однако, знакомясь с материалами газет, очевидцев, судебных процессов, мы невольно приходим к выводу, что восставали против самодержавия далеко не самые худшие люди России.
В октябре 1905 года в Севастополе происходило то же, что и везде — митинги и забастовки. Петр Петрович Шмидт (1867–1906), отставной лейтенант морского флота, не остался равнодушным к происходящим событиям. Он был единственным офицером, появлявшимся на митингах и собраниях, и нередко сам выступал на них с речами. Он протестовал против самодержавия, и все его речи были пропитаны этим протестом. «Свобода необходима человеку, как воздух», — сказал он однажды на митинге. Однако он полагал, что перемен можно добиться конституционным путем. И только когда правительство в ответ на все мольбы общества обнародовало указ 6 августа об образовании при правительстве совещательного органа, не имеющего никаких прав, так называемой «Булыгинской Думы», в настроении Шмидта произошел резкий переворот. В своих воспоминаниях он писал: «Моя надежда на полезность петиций, т. е. на мирный путь, имела место до обнародования Булыгинской конституции. С этого момента вся Россия переменила мнение».
17 октября 1905 года царь издал свой знаменитый манифест, в котором обещал народам России «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний, союзов», а также созыв законодательной Думы.
…Манифест стал известен в Севастополе 18 октября. В тот же день вечером огромная толпа народа направилась к севастопольской тюрьме требовать освобождения политических заключенных, содержавшихся там. Шмидт был в числе руководителей демонстрации.
От имени собравшихся он повел переговоры с тюремным начальством, и ему обещали через полчаса выпустить всех политических заключенных. Толпа поверила и мирно стала ждать. Вдруг из ворот тюрьмы без всякого предупреждения раздался залп. Несколько человек были убиты и много ранено.
На 20 октября были назначены похороны убитых у тюрьмы, похороны, которые вылились в грандиозную манифестацию.
Стройными рядами, с массой траурных и красных знамен, с тремя оркестрами процессия двинулась через весь город к кладбищу.
Когда тела убитых были опущены в землю, к могиле подошел Шмидт. Воцарилась гробовая тишина. Тихим, но полным глубокой веры голосом он начал: «У гроба подобает творить одни молитвы, но да уподобятся молитве слова любви и святой клятвы, которые я хочу произнести здесь вместе с вами.
Когда радость переполнила души усопших, то первым их движением было идти скорее к тем, кто томится в тюрьме; кто боролся за свободу и теперь в минуты общего великого ликования лишен этого высшего блага. Они, неся с собою весть радости, спешили передать ее заключенным, они просили выпустить их, и за это были… убиты… Они хотели передать другим высшее благо жизни — свободу, и за это лишились самой жизни. Страшное, невиданное преступление! Великое, непоправимое горе! Теперь их души смотрят на нас и вопрошают безмолвно: что же вы сделаете с этим благом, которого мы лишены навсегда, как воспользуетесь свободой, можете ли вы обещать нам, что мы последние жертвы произвола? И мы должны успокоить смятенные души усопших, должны поклясться им в этом».
Он окинул взглядом десятки тысяч окружавших его людей, как бы с вопросом, — кто со мной? Гробовая тишина, напряженное внимание царили кругом. «Клянемся им в том, — зазвенел окрепший его голос, — что мы никогда не уступим никому ни единой пяди завоеванных нами человеческих прав. Клянусь!» «Клянусь!» — пронесся за ним многотысячный голос народа. «Клянемся им в том, что всю работу, всю душу, самую жизнь мы положим за сохранение нашей свободы.
Клянемся им том, что доведем их дело до конца и добьемся всеобщего избирательного, равного для всех права. Клянусь!»
И народ, весь в его власти, загремел: «Клянусь!»
«Клянемся им в в том, что если нам не будет дано всеобщее избирательное право, мы снова провозгласим Великую Всероссийскую забастовку. Клянусь!» «Клянусь!» — раскатилось громом по всем окрестностям.
Эта речь произвела потрясающее впечатление на всех присутствовавших. Под названием «клятвы Шмидта» — она была напечатана во всех газетах, и имя Шмидта стало известно по всей стране.
В тот же день, когда вечерело, Петр Петрович был арестован, но вскоре выпущен под нажимом требований рабочих.
Рабочие избрали Шмидта пожизненным членом Совета рабочих депутатов Севастополя. Это известие страшно взволновало и обрадовало Шмидта. «Выше этого звания нет на свете, — говорил он своим друзьям и сыну, когда узнал об этом. — Своими чуткими душами рабочие сумели снять с меня ненавистную мне офицерскую оболочку и признать во мне их товарища, друга, носителя их нужд. Они никогда не пожалеют о том, что выбрали меня пожизненным депутатом. О, я сумею умереть за них!» После освобождения Шмидта во всех революционных газетах появилась его телеграмма:
«Спасибо, товарищи, я снова в ваших славных рядах!»
В начале 1905 года обстановка в Севастополе накалилась до предела. 11 ноября состоялся большой политический митинг солдат и матросов. Вслед за тем вспыхнуло восстание в гарнизоне города и на боевых кораблях, стоявших в порту. Всего взбунтовалось 12 кораблей. 15 ноября, прибыв на крейсер «Очаков», Шмидт поднял сигнал «Командую флотом». В тот же день он телеграфировал Николаю II:
«Славный Черноморский флот, свято храня верность своему народу, требует от вас, государь, немедленного созыва Учредительного собрания и не повинуется более вашим министрам. Командующий флотом П. Шмидт».
А по городу в тот же день было расклеено объявление: «В случае какого-либо насилия со стороны казаков по отношению к мирным гражданам я вынужден буду принять решительные меры. Командующим флотом Шмидт». В ответ на телеграмму из Петербурга пришел приказ подавить восстание. Из разных городов были вызваны в Севастополь воинские части. Город и крепость объявили на осадном положении. Все улицы заняли войска. В 3 часа дня началось усмирение, а затем — расстрел кораблей эскадры из береговых орудий. Один за другим корабли подняли белые флаги.
Шмидт до последнего момента оставался на «Очакове». Его сын Женя был с ним. А когда на горевшем со всех сторон корабле уже нельзя было больше оставаться, они разделись и бросились в море. Их подобрали и доставили на броненосец «Ростислав», где оба и были арестованы. Шмидт был ранен в ногу. Одеться им не дали. Ночью отец и сын голые лежали обнявшись на полу, стараясь хоть телами своими немного согреть друг друга.
В таком ужасном положении их продержали на «Ростиславе» два дня. И все время не прекращались издевательства офицеров над Шмидтом. А на третий день военный транспорт «Дунай» повез лейтенанта Шмидта и его сына в Очаковскую крепость. И здесь, запертый в полутемном сыром каземате, Шмидт провел несколько месяцев в ожидании суда. Его сына скоро освободили, и он остался один. Всего по делу о восстании было привлечено несколько сот человек. Но с расправой над Шмидтом спешили. Сам царь не раз выражал желание «поскорее покончить с этим изменником». Поэтому из общего процесса выделили дело Шмидта и нескольких десятков матросов-очаковцев и назначили суд.
Революция в стране не утихала, надвигалась вторая всероссийская забастовка. Многие еще верили в победу. И, чтобы оттянуть время и тем спасти жизнь брата, сестра Шмидта стала хлопотать о медицинском освидетельствовании Петра Петровича, но он, узнав об этом, возмутился и отказался наотрез.
«Если я ненормален, то ненормальны все сто тридцать миллионов населения России, т. е. вся революционная Россия. Если бы я теперь был выпущен из каземата, то при тех же обстоятельствах поступил бы точно так же!» — заявил он.
Женя жил в это время в Керчи, в семье сестры Шмидта. Накануне суда Петр Петрович вызвал его в Очаков проститься.
7 февраля начался суд. Вместе со Шмидтом судили трех его ближайших помощников: Частника, Гладкова и Антоненко и 37 рядовых матросов-очаковцев. Несмотря на то, что все остальные подсудимые содержались в Севастополе, суд происходил в Очакове. Военные власти считали Шмидта таким опасным преступником, что не решались перевезти его в Севастополь. На военном корабле в Очаков доставили всех подсудимых-матросов, свидетелей, суд, защиту, привезли туда, где сидел в каземате всего один человек.
На суде Петр Петрович был совершенно спокоен и держал себя с большим достоинством. Он горячо выступал только тогда, когда ему казалось, что несправедливо обвиняли матросов.
И вся его последняя речь на суде была полна этим горячим желанием спасти своих товарищей.
«Г.г. судьи, — говорил он, — перед вашими глазами прошло дело, во главе которого был я. Не могло это дело стать совершенно ясным, так как оно явилось здесь, как обрывок общего великого русскою дела, самая сложность которого не позволяет нам, современникам, обнять его беспристрастным взором. И этот обрывок русского дела, слабо освещенный свидетельскими показаниями, ждет теперь над собой вашего приговора! Я говорил вам, г.г. судьи, что не должно быть в этом деле произнесено ни одного слова неправды, только правду вы слышали от меня. Клянусь же вам, что те случайные свидетельские показания, которые установили ряд улик против того иди другого матроса и тем увеличили вину некоторых из них, не могут, не должны быть приняты во внимание.
Верьте мне, что все они были предо мною совершенно однородной толпой, что никому из них нельзя вменять в вину близость к Шмидту. Все они были одинаково близки мне, и если я обращался к ним со словом, то ко всем сразу. Верьте же, г.г. судьи, что никого из них нельзя карать равным со мной приговором. Верьте мне, что сама природа требует, чтобы ответил я один за это дело в полной мере, сама природа повелевает выделить меня. Я не прошу снисхождения вашего, я не жду его. Велика, беспредельна ваша власть, но нет робости во мне, и не смутится дух мой, когда услышу ваш приговор. Без ропота и протеста я приму смерть, но не вижу, не признаю вины за собой!»
Говорят, что солдаты очаковской крепости, в каземате которой сидел Шмидт, не раз предлагали ему бежать и принимали всю ответственность за это на себя, но Петр Петрович каждый раз твердо и решительно отказывался.
18 февраля был объявлен приговор: Шмидта, Частника, Гладкова и Антоненко приговорили к смертной казни, остальных к каторге на разные сроки. Шмидт выслушал приговор совершенно спокойно.
«Приговор этот я ждал», — сказал он.
Матросы окружили его, обнимали, благодарили его, прощались с ним. По осанке Петра Петровича и по восторженному выражению его лица нельзя было подумать, что он только что выслушал смертный приговор.
Сыну он послал телеграмму: «Сыночка, милый, будь мужественен. Я спокоен и счастлив. Принял приговор и буду тверд до конца.
Крепко люблю тебя, обнимаю. Твой друг-папка».
Когда накануне казни к Петру Петровичу зашел доктор и спросил его, как он себя чувствует, Петр Петрович внимательно посмотрел на него и твердо ответил: «Я совершенно здоров. До места казни дойду превосходно».
В 9 часов вечера накануне казни в каземат, где содержался Шмидт, явился священник Бартенев. Шмидт исповедался, был сосредоточен и кроток. Не так держали себя со священником остальные приговоренные. Когда тот стал их утешать и делать ссылки на евангельское учение, они оборвали его и просили указать то место в Евангелии, где сказано, что человек может лишать жизни другого человека. Растерянный священник не знал, что ответить, и они попросили оставить их в покое. Священник на это обиделся и не нашел ничего лучшего, как… пожаловаться на матросов Шмидту. Всю ночь Шмидт бодрствовал, писал письма сестре, сыну и другим родным.
6 (по новому стилю 19) марта 1906 года в 3 часа утра к нему вошла охрана и сообщила, что пора готовиться. Через потайные двери приговоренные были переведены на баржу и затем доставлены на остров Березань. Ночью на остров привезли войска, поставили столбы, вырыли ямы. Здесь были командир и офицеры корабля «Прут», жандармский ротмистр, священник, четыре готовых гроба, вкопанные столбы, лопаты…
Расстрельная команда состояла из матросов канонерской лодки «Терец» в числе 60 человек. Они были выстроены в линию в 50 шагах от столбов. Позади стояло 3 взвода солдат — на всякий случай.
На рассвете привезли осужденных. Спокойно они направились к месту казни. Шмидт все время ободрял товарищей. Матросы не спускали с него глаз и повторяли каждое его движение. По просьбе Петра Петровича их не привязали к столбам и глаз не завязали.
Трогательно попрощался Шмидт с товарищами и первый подошел к столбу. За ним остальные.
В последнюю минуту Шмидт обратился к солдатам со словами: «Помните Шмидта, умирающего за русский народ, за родину, за вас, мои братья. Таких, как я, много, но будет еще больше».
Потом, повернувшись к знакомому офицеру, командовавшему отрядом, сказал: «Миша, прикажи своим стрелкам целиться прямо в сердце».
Он был без шапки, в одном белье. Стоял с открытым лицом, с высоко поднятой головой. Раздалась барабанная дробь… Еще минута… Матросы взяли ружья на прицел… Всего было десять залпов.
После четвертого залпа пули перебили веревки, и Антоненко и Частник свалились.
Шмидт упал навзничь. Гладков повис на веревке…
Антоненко и Частник долго бились в судорогах на земле, их прикончили двумя выстрелами.