ПОДДЕЛКА СТОРУБЛЕВОК (ПО ВОСПОМИНАНИЯМ А.Ф.КОШКО)
ПОДДЕЛКА СТОРУБЛЕВОК
(ПО ВОСПОМИНАНИЯМ А.Ф.КОШКО)
В 1912 г. Кредитная канцелярия известила московскую сыскную полицию о том, что в обращении появилось значительное количество фальшивых сторублевок идеальной выделки и для примера прислали мне несколько образцов таковых. Местами усиленного обращения фальшивых билетов являлись поволжские районы и Читинский округ в Сибири.
Присланные Канцелярией образцы действительно представляли собой верх совершенства: Канцелярия указывала на едва приметную разницу в рисунке сетки, но этот признак был столь незначителен, что легко мог ввести в заблуждение не только рядового, но и предупрежденного человека. Это вскоре подтвердилось на ярком примере.
Зайдя в Московский Купеческий банк, я попросил кассира разменять 100 рублей и протянул ему фальшивый билет. Кассир растянул бумажку, поглядел на свет, и затем, спрятав в ящик, принялся отсчитывать мне разменную мелочь.
— А сторублевка-то фальшивая! — сказал я ему. Он удивленно на меня взглянул и, вынув спрятанный было билет, снова принялся его разглядывать.
— Изволите шутить! — сказал он, улыбнувшись.
— И не думаю, я говорю совершенно серьезно.
Кассир схватил бумажку и помчался к главному кассиру. Вскоре он вернулся и иронически мне заявил:
— Приносите хотя миллион таких фальшивых бумажек, примем в лучшем виде!
— И плохо сделаете, так как, повторяю вам, что билет подделан. Я начальник полиции и хотел лишь произвести опыт. Во всяком случае, будьте осторожны на будущее время и вот вам отличительный признак взгляните на текст, где говорится о наказании, налагаемом за подделку билетов: на фальшивых он заканчивается аккуратной точкой, на подлинных же точка отсутствует.
Наличность точки на фальшивых билетах обнаружил один из моих агентов, о чем известил немедленно в Кредитную канцелярию, пропустившую эту примету.
Обнаруженная точка имела своим последствием лишь усиление заявлений о подделке, посылавшихся из разных банков чуть ли не со всех концов России.
На Москву, как центр, более близко отстоящий от Поволжья и Читинского округа, было возложено это дело, и я принялся за работу.
Всем сыскным отделениям Империи было предложено внимательно следить за появлением в их районах фальшивых сторублевок и стараться открыть их первоисточник Вместе с тем мною были опрошены все каторжные тюрьмы и места заключений с целью узнать, не находится ли в бегах кто-либо из преступников, отбывающих наказание за прежние подделки денег.
Прошел месяц-другой, но сыскные отделения не давали утешительных сведений. Из рапортов их начальников выяснилось примерно одно и то же, а именно: появлялись поддельные билеты, предъявители их опрашивались, указывались вторые, третьи, иногда пятые источники их получения, но по проверке это были все люди, не внушающие ни малейшего подозрения. Впрочем, это было и неудивительно, так как благодаря идеальной подделке сторублевки успевали пройти через десятки, а иногда и сотни рук, прежде чем попасть в какой-либо банк или к какому-либо осведомленному о точке спекулянту. Известить же при помощи газет всех и каждого о злополучной точке — не представлялось возможным, так как не подлежало сомнению, что мошенники тотчас же внесут корректив в свою работу, а это, конечно, лишь осложнит розыск.
По сведениям, полученным из мест заключения, выяснилось, что все фальшивомонетчики либо благополучно находятся на месте, либо, отбыв наказание, ведут более или менее «добродетельный» образ жизни на поселении, под надзором полиции.
Исключение составляли лишь два человека — Левендаль и Сиив, отбывавшие наказание за подделку пяти- и десятирублевых бумажек и бежавшие с полгода тому назад из Читинской каторжной тюрьмы. Оба в прошлом были искусными граверами по камню. Все попытки розыска отыскать их не привели ни к чему. Надо думать, что с хорошо подделанными паспортами они укрылись либо где-либо в глуши, либо бежали за границу.
Прошло еще несколько месяцев, но дело не разъяснялось. «Эпидемия» фальшивых билетов то как будто угасала, то вдруг вспыхивала с новой силой. Я уже стал приходить в отчаяние.
В это тревожное время я получил от начальника Читинского сыскного отделения рапорт, несколько отличавшийся от его предыдущих донесений. В начале этого рапорта он докладывал, что все поиски по-прежнему безуспешны, но в конце добавлял следующее: «Живут у нас в Чите три брата С., местные золотопромышленники, богатые староверы, пользующиеся всеобщим уважением. Живут они замкнуто, дел их точно никто не знает. Я, разумеется, никаких улик против них не имею, но считан) своим долгом рассказать о подмеченном мною странном явлении. Младший из этих братьев часто ездит в Париж и всякий раз после его возвращения поддельные кредитки вновь наводняют край. В Чите они не появляются, но распространяются усиленно по округу. Я было хотел произвести у братьев С обыск, но, боясь испортить дело, решил дождаться вашего распоряжения».
Я сейчас же телеграфировал ему, прося не производить пока обыска и предупреждая о командировании мною в Читу агента московской сыскной полиции Орлова.
На следующий же день Орлов выехал на место. Месяца три провел он в Чите и ее окрестностях, старательно собирая как сведения о братьях С, так и малейшие детали по делу о сторублевках.
Относительно братьев С. ничего одиозного он не установил, но, прожив некоторое время на золотоносных приисках, он от случайных старателей, так называемых чалдонов (промывателей золота вручную), слышал, что бежавшие каторжане, все те же Левендаль и Сиив, похваляясь находкой какого-то капиталиста, согласившегося дать им деньги на оборудование предприятия фальшивых сторублевок Имени этого капиталиста они не называли. Что же касается самих беглых, то след их давно простыл.
В одном из своих донесений Орлов предупреждал меня, что на днях С. едет в Париж. Я приказал Орлову следить за С. до Москвы и здесь передать «товар» мне.
Было решено, что чиновник особых поручений К, не раз талантливо выполнявший сложные заграничные поручения, отправится за С. во Францию, где и понаблюдает за его деятельностью, чрезвычайно странно совпадающей, как я уже упоминал, с увеличением количества фальшивых денег в Читинском округе. С чиновником К захотел отправиться и товарищ прокурора Московского окружного Суда Г. Чернявский.
Позднее чиновник К рассказывал о своей поездке следующее: «До границы наш читинец ехал тихо и скромно, но перевалив ее, заметно оживился и стал проявлять в своем поведении нечто, плохо гармонирующее с понятиями о старовере-пуританине, каковым его привыкли считать в Чите. Я думал, что в вагон-ресторан он явится чуть ли не со своей посудой, и был удивлен, застав его там с сигарой в зубах и с бутылкой лафита на столике. Он ел со смаком, много пил и, наконец, познакомившись с какой-то накрашенной девой, исчез вместе с ней в своем купе. В Париже он остановился в приличной, но не фешенебельной гостинице «Normandy», близ avenue de I`Орега.
Я обратился к французской полиции и мне в помощь откомандировали двух агентов, после чего я установил непрерывное наблюдение за С. Первые три дня упорной слежки ничего не дали: С. забегал в. магазины, питался по ресторанам, раз был в опере. Но на четвертый день он нанес весьма странный визит одному из парижских лавочников. Выйдя из гостиницы и как-то тревожно озираясь, С. пешком пересек чуть ли не весь город и, добравшись до улицы Marcadet, завернув в небольшую лавчонку, на окнах которой виднелись чемоданы, несессеры и пр. дорожные принадлежности. Пробыл он в лавке довольно долго, после чего нанял фиакр и вернулся в гостиницу. Визит был высоко подозрителен, так как для чего, спрашивается, было С бежать за сундуком или несессером чуть ли не на край света, когда магазины с соответствующим товаром имелись вблизи гостиницы «Normandy»? Записав адрес лавки, я решил выждать события и не допрашивал пока лавочника. На следующий день рано утром я был крайне огорчен моими французскими коллегами, прибежавшими ко мне в номер и заявившими, что этой ночью «русский» скрылся, заявив в гостинице, что уезжает на неделю в Лион. Хотя он и указал место своей поездки и даже оставил за собой номер и вещи в нем, но все это могло быть маневром для отвода глаз, если только С. заметил за Собой слежку. Я немедленно выехал в Лион. Мне думалось, что если С. и там проживает, как в Париже, под своим настоящим именем, то мне не трудно будет его настигнуть. Но, увы! С в Лионе не оказалось, и я вернулся ни с чем. С величайшей тревогой я стал поджидать его возвращения в Париж, плохо, признаться, в это веря. Но С. подъехал к гостинице с каким-то свертком в руках. В этот же день он опять побывал у лавочника на улице Marcadet, причем, на этот раз, лавочник выволок ему новенький чемодан порядочных размеров и помог ему погрузить его на извозчика, после чего С. увез покупку в гостиницу.
Поручив на время слежку за С. французским агентам, я лично направился к лавочнику и без лишних слов, предъявив ему мой полицейский мандат, потребовал объяснений. Лавочник сначала растерялся, но, не желая, видимо, впутываться в чужое темное дело, чистосердечно заявил:
— Да, я знаю этого русского, он хороший клиент, платит аккуратно, и за этот год уже четвертый раз заказывает у меня дорожный сундук особой конструкции. Особенность ее заключается в том, что у сундука двойное, хорошо замаскированное дно. Для чего нужен ему тайник, мне не известно. Я, как трудолюбивый и честный ремесленник, исполняю заказ, а остальное меня не касается.
Оставив у лавочника дежурного, дабы не дать ему возможности оповестить покупателя о моих расспросах, я полетел в «Normandy». Здесь оказалось, что С. потребовал уже счет и вечером же намеревается выехать в Россию. Я хотел было немедленно его арестовать, так как не сомневался, что в сундуке обнаружу пачку фальшивых сторублевок, но затем решил дать добраться С. до русской территории и арестовать его уже там, дабы избежать многих лишних хлопот, связанных со сдачей иностранному государству уголовного преступника. В тот же вечер мы выехали в Россию и по приходе поезда на пограничную станцию Александрово, я арестовал С. и лично осмотрел его багаж Взломав дно злополучного сундука, мы извлекли оттуда на 300 тыс. рублей фальшивых сторублевых билетов».
С. держал себя преглупо: отрицал всякую за собой вину, ссылаясь на полное неведение двойного дна в сундуке и т. д. Он был отправлен в Варшаву и посажен в тюрьму.
Одновременно с этим, я дал телеграмму в Читу, прося произвести обыск в доме у остальных братьев С. Обыск этот, однако, не дал ничего.
Теперь предстояло выяснить местонахождение самой «фабрики». Это оказалось далеко не легким. С. продолжал от всего отпираться. Пришлось прибегнуть к «посадке». Целых два месяца просидел с ним в камере подсаженный агент, но, хотя и подружился с ним, тем не менее не добился тайны. Наконец, на третьем месяце, при получении агентом печатного постановления прокурорского надзора об его, якобы «освобождении от ареста и суда», С. в него уверовал и попросил об услуге: осторожно пронести и опустить в кружку письмо. Крохотный конвертик был адресован в Париж, 25, rue, lu Moine, M-lle Grenier. В нем оказалась просьба повидать Левендаля и передать ему, что в Ницце все уничтожено, что он сидит в тюрьме и что расчетов не будет.
Это письмо по прочтении вновь бережно было запечатано и отправлено по адресу. Одновременно чиновник К. опять выехал в Париж и принялся наблюдать за M-lle Grenier.
Последняя оказалась рядовой мидинеткой, служащей в парфюмерном магазине, добродетельной по расчету, бережливой по инстинкту, веселой по природе, словом, дитя Парижа, каких много! Утром она отправлялась на работу, в двенадцать часов проглатывала кусок сыру и чашку кофе, в восемь возвращалась домой, оттуда уже не выходила до следующего утра. К. целых трое суток потерял, созерцая это «платоническое» поведение M-le Гренье. Он диву давался: ведь должна же она выполнить поручение и повидать Левендаля! Вдруг его осенила счастливая мысль: продежурить у ее дома целую ночь, вместо того, чтобы прекращать наблюдение к полуночи, как он это делал до сих пор. Результаты получились хорошие: часа в три утра из подъезда показалась мидинетка, посмотрела по сторонам и, быстро перебежав улицу, скрылась в доме наискось. Пробыла она там минут двадцать и вновь появилась на улице с каким-то рослым и неряшливо одетым типом. Распростившись с ним, она перешла улицу и снова скрылась в своем подъезде. К взглянул для верности на имеющуюся при нем фотографию, и убедился, что собеседник Гренье не кто иной, как Левендаль. Он незаметно последовал за ним. Левендаль пересек несколько улиц и, завернув в rue de La Jonquiere, вошел в како-то дом. Вскоре он появился с человеком небольшого роста, в котором К. без труда узнал Сиива.
Подозвав нескольких полицейских, К. арестовал обоих. Они не упирались. Обозленные на старовера С. за его скупость и недобросовестные расчеты, они выложили все начистоту. По их словам, С. помог им бежать с каторги, снабдив деньгами и платьем. Они уговорились широко организовать производство сторублевок С. по частям перевез в Ниццу необходимые станки, бумагу, краски, материалы и дело пошло. Сначала С. платил аккуратно, но затем стал сильно затягивать платежи, в результате чего оба они давно бедствуют и голодают. Перед последним приездом С. писал, что едет в Францию в последний раз, после чего уничтожит в Ницце фабрику, и, прекратив дело, рассчитается с нами по-царски.
— Узнав сегодня через Гренье, — рассказывал Левендаль, — что все пропало и что расчета не будет, — я побежал предупредить товарища и мы оба намеревались скрыться, как вдруг вы нас арестовали.
По указанному адресу К. проехал в Ниццу и, обыскав тщательно бывшее место выделки бумажек, нашел случайно неуничтоженные мелкие части станков. Сомнений не было — С. ликвидировал «дело».
Все три фальшивомонетчика были приговорены к долгосрочной каторге.
(Кошко А. Ф. Уголовный мир царской России Новосибирск, 1991).