Виктор Некрасов (1911–1987) писатель

Виктор Некрасов

(1911–1987)

писатель

За полтора года до дня, принесшего добрую весть — отзыв собрата-писателя в советской газете, в своем «жизнеописании» Виктор Платонович Некрасов напишет:

«Отец — Платон Феодосьевич Некрасов — банковский служащий (1878–1917). Мать — Зинаида Николаевна Некрасова (до брака Мотовилова) — врач (1879–1970)». В одном из своих «маленьких портретов» — «Памяти Анны Ахматовой» — он ни словом не обмолвится о родстве с известной поэтессой. Только друзьям признается, а один из них запишет в дневнике: «Оказывается, Вика через мать, Мотовилову — дальний родственник Анны Ахматовой. Не знакомился потому, что застенчив. И с Пастернаком постеснялся знакомиться». На похоронах Ахматовой в Комарово, в марте 1966 г., была сделана фотография, где Некрасов повернулся и смотрит в противоположную от тех, кто позади него, сторону. Открыта шея, не застегнуто пальто, в черно-смоляной буйной шевелюре еще редкие белые нитки седины, заметно, что нос с горбинкой.

«Детство провел в Лозанне (мать окончила медицинский факультет Лозаннского университета) и в Париже (мать работала в военном госпитале). В 1915 году вернулись в Россию и обосновались в Киеве. Родился я в самом центре древнего Киевского княжества. И крестился. И начал расти, хотя поп из соседней Десятинной церкви, будучи не слишком трезв, чуть не утопил меня в купели. Мать говорит, пришлось применять искусственное дыхание… Я по местам своего детства часто брожу».

От отца осталось несколько писем в семейном архиве и стол. Брат Николай вдруг возник в повести «Саперлипопед, или Если б да кабы во рту росли грибы…» Некрасов вспоминает о старшем брате Николае, который в 1919 г. трагически погиб: «Ему было восемнадцать лет. Мальчик был на редкость одаренный. Почти всю свою жизнь прожил в Швейцарии и во Франции. Оказался в тот нелегкий год в Миргороде, где жил наш отдаленный родственник-врач… Правительства сменялись одно за другим. В один из приходов красных у него был проведен обыск. Нашли французские книги, решили, что он шпион, и убили, засекли шомполами, бросили в реку.

Мне было тогда восемь лет».

Кончилось золотое детство, началась учеба.

«В 1919 году меня перевели на Большую Подвальную в гимназию Науменко, которая вскоре стала 43-й Единой трудовой школой». Школа, профшкола, институт, театральная студия…

По окончании архитектурного факультета Киевского строительного института (1936) и театральной студии при Киевском театре русской драмы (1938) до начала войны некоторое время работал архитектором, потом актером и театральным художником в театрах Киева, Владивостока, Кирова (бывшей Вятки) и Ростова-на-Дону.

С августа 1941 г. служил в действующих войсках — командиром взвода, полковым инженером, заместителем командира саперного батальона по строевой части — вплоть до июля 1944 г.

Был дважды тяжело ранен. В 1944 г. после второго ранения перешел на инвалидность и был демобилизован.

С марта 1945 по июль 1947 г. работал в газете «Советское искусство» заведующим отделом. Став членом Союза писателей, перешел на творческую работу. За повесть «В окопах Сталинграда» в 1947 г. получил Государственную премию СССР. Был заместителем председателя правления Союза писателей Украины.

Повесть «В окопах Сталинграда» была опубликована в журнале «Знамя» в 1946 г. Тогда она называлась «Сталинград», роман. «Кое-кому из литературную власть предержащих столь обобщающее название показалось кощунственным, и в последующих отдельных изданиях роман превратился в повесть, а „Сталинград“, ставший символом и понятием нарицательным, — в менее обязывающее „В окопах Сталинграда“». Не искушенный еще в тонкостях социалистического реализма, автор с некоторым удивлением, но мужественно перенес первый нанесенный ему удар.

Виктор Некрасов пришел в литературу отнюдь не как литератор — он пришел как солдат, видавший будни войны и стремившийся только к тому, чтобы рассказать правду о них, об этих серых, мучительных, кровавых буднях. Между рассказчиком книги и войной нет никакой литературы. Слог некрасовской прозы дневниковый, предельно деловой, аскетичный. «Мир наоборот» — это и есть война. В нормальном мире, например, люди радуются луне, а саперам, укрепляющим оборону, она ненавистна.

Уже в эмиграции, в 1981 г., Некрасов имел полное право говорить: «О правде. Вся ли она? В основном, вся. На девяносто девять процентов. Кое о чем умолчал — один процент».

Началось все с Киевского окружного госпиталя, после ранения правой руки, которая была парализована, — пуля задела нерв. Врач посоветовал ежедневно писать правой рукой. Так Некрасов стал писать о Сталинграде на стадионе (теперь — Центральный республиканский) имени Н. С. Хрущева, который в 1963 г. обрушился на художественную интеллигенцию и избрал чуть ли не главной мишенью «не того» Некрасова.

«Меня тоже били. Сначала не очень больно, так, пошлепывали, потом все больнее и больнее, пока не перестали вообще печатать. Забавно, что первые шлепки (а они начались сразу же после выхода моей первой книги) пресек сам Сталин. Мне присудили премию его имени, и, выяснилось, присудил он ее сам: „… вас сам Сталин вставил. В последнюю ночь. Пришлось срочно переверстывать газеты“».

Книга, переведенная на 36 языков (по сведениям автора), была переиздана большинством советских издательств. Нередко автору приходилось выслушивать: «Все мы, как из гоголевской „Шинели“, вышли из твоих „Окопов“».

После «Окопов» вышла повесть «В родном городе». По ней, как и по «Окопам», были сделаны фильмы, у которых не так просто складывалась судьба. Он сделал как сценарист замечательные документальные фильмы, а в «Солдатах», где в роли Фарбера дебютировал И. Смоктуновский, сыграл в массовке пленного немца. Один из его любимых фильмов — «Жил певчий дрозд» О. Иоселиани. Даже фильм своего друга В. Шукшина он, оговариваясь, называет «Жил такой парень» (а не «живет»). Собственно, Н. Хрущев обрушился на Некрасова не столько даже за очерки «По обе стороны океана», а за то, что Некрасов посмел хвалить фильм М. Хуциева, который ему (Хрущеву) не понравился.

Судьба героя повести «В родном городе» Митясова словно предсказывает будущую жизнь самого автора — разбирательство на партийном бюро, решение исключить из партии. Все то, о чем он тогда и не подозревал.

После «Киры Георгиевны» на страницах журнала «Новый мир» появляется «Первое знакомство» — о трех неделях, проведенных в Италии в 1957-м. Подзаголовок был для того времени непривычный: «Из зарубежных впечатлений». Что было главным в его отношении к Западу? Главное — правда: «… не надо глотать аршин… Надо быть самим собой — и в Риме, и в Неаполе…»

«По обе стороны океана» — так назвал Некрасов свои новые зарубежные впечатления. «В Италии» — было напечатано в «Новом мире», во 2-м номере за 1962 г., «В Америке» — в следующем, 12-м номере. Сразу после этого в газете «Известия» появился фельетон «Турист с тросточкой»: «… и даже непонятно, как умудрился советский писатель не увидеть социальных контрастов и классовых противоречий американской жизни, военного психоза, разжигаемого империалистическими кругами. Вот уж, действительно, приехал турист с тросточкой». Тогда это не было пародией. На книгах, подаренных друзьям, он обычно пририсовывал на своей фотографии тросточку, а иногда и цилиндр.

Бабий Яр стал частью собственной жизни Некрасова — личной, общественной, гражданской и писательской. 29 сентября — в годовщину расстрела — Некрасов всегда с цветами приходил в Бабий Яр. От годовщины к годовщине людей становилось все больше. Ася Берзер — его любимый редактор из «Нового мира» — вспоминала, что «женщины целовали ему руки, а он очень стеснялся этого. Камня еще не было, ничего не было, только много цветов».

В 1966 г., как раз 29 сентября, началось новое персональное дело Некрасова. Теперь его обвиняли в том, что он организовал… «массовое сионистское сборище».

И все-таки он писал свои рассказы — «Маленькие портреты», ездил на встречи с друзьями, но при этом чернел лицом и быстро седел.

Судьба его резко и окончательно переломилась после того, как в его киевской квартире, на Крещатике, был произведен возмутительный обыск. Он длился сорок два часа. В протоколе обыска — 60 страниц с перечислением изъятых материалов. Запечатали в семь мешков рукописи, письма, альбомы живописи, журналы… Забрали книги, магнитофон, пишущую машинку, фотоаппарат…

Вся его удивительная, уникальная квартира, где ежедневно бывали друзья, дорогие гости издалека, была разрушена, вся его жизнь была осквернена и оскорблена. Потом шесть дней с утра до вечера — допросы у следователя. Ему сказали, что из «окопов Сталинграда» он перебрался в окопы врагов.

Виктор Платонович — это официально… Чаще — просто Вика, как называла его мама Зинаида Николаевна, как обращались к нему сверстники и даже те, кто был втрое моложе. Он не обижался. Лишь однажды, на приеме в честь приезда французского министра культуры Андре Мальро, который когда-то присутствовал на первом писательском съезде, Некрасов разговаривал с одним из писателей. Тот называл его «Викой». И тут к ним подошла Екатерина Алексеевна Фурцева, тогдашний министр культуры, и тоже сказала: «Вика…»

— Называйте меня Виктором Платоновичем, — сказал он. — Иначе мне придется называть вас Катей.

На это она, правда, ответила: «Пожалуйста». Они были ровесниками.

«Он был ревностный киевлянин», — вспоминает И. М. Дзюба, за которого Некрасов вступился, получив обвинение в украинском буржуазном национализме.

В августе 1974 г. Некрасова на даче у Е. Евтушенко в Переделкино москвичи провожали в дальнюю дорогу. Он уезжал в Швейцарию, к дяде Николаю Ульянову (никоим образом не родственника В. И. Ленина).

Киев.

В книге Гелия Снегирева «Роман-донос» приведен документ: «25 августа Ве-Пе повесил у себя на стене график. Листок, на нем сверху красным карандашом — крупно: 1974. Ниже разграфлено по дням недели и числам, как в календаре. С 25 августа по 14 сентября. И каждый день вычеркнут косым штрихом красным или черным карандашом. Перечеркнуто 25, 26, 27, до конца августа, перечеркнуто 1, 2, 3 сентября, 9, 10, 11, а к 12 сентября пририсована снизу черная стрелка. 12 сентября Ве-Пе уехал.

Проводили. Вика, Галка, нелепая мохнатая собака Джулька… Было много гэбистов, тайно наводили объективы, подсовывали нелепый ящик с магнитофоном…»

Некрасов обосновался в Париже, много путешествовал по миру, читал лекции, слал посылки с книгами, редко получая ответы (они не доходили).

Однажды в квартире киевского режиссера-документалиста, с которым Некрасов прежде сотрудничал, глубокой ночью раздался звонок. Не междугородный, обычный. Голос Виктора Платоновича нельзя было не узнать. «Ты? Это действительно ты? Вернулся? Вот счастье! Почему не сообщил? Я бы встретил…» В ответ горький смех: «Кого? Меня? Я же в зале для иностранцев. Сюда никого не пускают. Я в Борисполе. Транзит. Лечу в Японию. Но ведь это же безумие! Я почти в Киеве и не могу увидеть родной город. Не могу посетить могилу матери… Я в зале для иностранцев, и на дверях часовой. Извини…» И Некрасов заплакал. Это было страшно: можно ли представить себе его в слезах? И все же, сдерживая волнение, Виктор напоследок горько пошутил: «Там хоть исправно запишут то, что я сказал? Не переврут? Извини и прощай».

1-го июня 1975 г. Виктор Некрасов умирал после приговора парижских врачей, что надежды нет. И тогда Андрей Синявский сказал, что есть одно средство, крайнее средство, и что он попробует… И написал Некрасову некролог. При жизни.

Это была попытка хоть чем-то помочь, мысленно, словесно, заговорить смерть в те роковые часы… Полуплач, полузаклинание. Что-то вроде колдовства. И вместе с тем — попытка сказать самому Некрасову, что такое Некрасов, потому что всякому писателю очень важно знать, что же он написал в жизни свое, незаменимое, за что мы все и чтим, и любим, и помним его, как слово нашей эпохи. Не перечисление заслуг, а уяснение личности, стиля жизни и речи.

«Некрасов… Светскость как определяющее, как положительное начало. Все мы монахи в душе, а Некрасов — светский человек. Мы — закрытые, мы — застывшие, мы засохшие в своих помыслах и комплексах. Некрасов — открыт. Всем дядюшкам и тетушкам, всем клошарам, всем прогулкам по Парижу… Светский человек среди клерикалов…

Солдат, мушкетер, гуляка Некрасов. Божья милость, пушкинское дыхание слышались в этом вольном зеваке и веселом богохульнике…»

К утру Некрасов очнулся и вопреки всем медицинским прогнозам стал поправляться. Он выбрался из лап смерти и прожил еще двенадцать лет.

Некрасов «вешал» на радиостанции «Свобода» и не только по-русски. Сквозь глушилки долетал знакомый голос, говоривший по-украински. Виктор Платонович от передачи к передаче словно вспоминал язык и говорил все лучше, почти без киевского акцента. Способствовало этому, наверное, и то, что у него в эмиграции появилось много знакомых и друзей украинцев, что в Норвегии, например, он читал впервые стихи П. Тычины, осознав, что тот человек, с которым он успел посидеть в президиумах писательских собраний, — совсем уже «не тот», что сочинил «Солнечные кларнеты».

В Киеве, в Москве, в Париже есть «некрасовские» места. Он делал друзьям подарки, а друзьями становились его читатели с той самой книги «В окопах Сталинграда». Ему посвящали стихи поэты. Но если собрать все письма Некрасова, то они составили бы по объему куда больше страниц, чем все написанное им…

Он открыл, подарил всем читателям «Дом Турбиных», где теперь музей Михаила Булгакова — единственный пока в мире. Именно он придумал название «Замок Ричарда — Львиное сердце» для дома № 15 по Андреевскому спуску.

Умер В. П. Некрасов 3 сентября 1987 г. Его похоронили в Сен-Женевьев-де-Буа, под Парижем, где он часто бывал: «Хожу по аллеям тихого зеленого кладбища. Почти как киевское Байковое… Брожу по дорожкам среди берез и плакучих ив… Иван Шмелев, Константин Сомов, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус… Вот мои будущие соседи».

Четверть века Некрасов прожил в пассаже, в центре Киева. Отсюда начиналась его дорога к друзьям-читателям… Последняя «человеческая», а не «организационная» телефонная книга вышла в Киеве в 1976 г., в ней обозначен абонент «Некрасов В. П., по адресу Крещатик, 15». Табличку со списком жильцов унесли в свое время поклонники писателя. После смерти Некрасова, когда начали печатать произведения, известные только на слух — читанные им по радио — в Киеве готовили экскурсию по некрасовским местам… «Железный» занавес сменился «зеленым».

А в родной город Некрасов вернулся — не только мемориальной доской, сделанной по проекту его друга скульптора Селибера на здании пассажа. Просто он этот город никогда и не покидал, даже пребывая в Париже.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.