Порта Маджоре

Порта Маджоре

Следующее место, где стоит посмотреть на Клавдиевы акведуки, — это Пьяцца ди Порта Маджоре, где сходит на нет северовосточный отрог Целия. В наши дни на этом месте пересекаются несколько транспортных артерий Рима, но в античности этот пятачок был еще более запутанным перекрестком. Тут расходились две важные дороги: Виа Лабикана, ведущая из Рима на юго-восток, и Виа Пренестина, ведущая на восток (эти улицы до сих пор носят свои древние названия); и тут же перекрещивались линии шести акведуков сразу! То, что мы видим сейчас, — это часть конструкции, по которой текли Aqua Claudia и Anio Novus, — той же самой, что и в Парке Акведуков. Отверстия, по которым были проведены водоводные каналы, хорошо видны, если глядеть на арку сбоку. При строительстве Аврелиановых стен во второй половине III века н. э. арка превратилась в ворота, и в этом качестве, сначала под названием «Пренестинские ворота» (Porta Praenestina), потом, уже по-итальянски, просто как «большие ворота» (Porta Maggiore) она известна до сих пор.

Травертиновые блоки, из которых сложены ворота, кажутся грубыми, неотделанными. Это сделано нарочно. Клавдий, как мы уже успели убедиться, был большой поклонник старинной простоты, и архитектура времен его правления намеренно архаична. Немного позже мы встретимся еще с одним примером этой художественной моды.

Вкус Клавдия к старине проявлялся в разных областях жизни, и на фасаде Порта Маджоре есть еще одно тому свидетельство. В первой строке посвятительной надписи император назван так: ti. clavdIVs drvsi f. caisar avgvstvs germanicvs — «Тиберий Клавдий, сын Друза, Цезарь Август Германик…». Обратите внимание на то, как написано слово «Цезарь». В классической латыни оно пишется иначе — Caesar; Клавдий восстановил написание гораздо более давнего времени. Это, кстати, одна из улик, позволяющих восстановить латинское произношение, — из надписей вроде этих понятно, что императорское имя, позже ставшее титулом, читалось в древности скорее как «Кайсар», а не «Цезар», как его стали произносить в средние века, и тем более не «Чезаре», как в современном итальянском.

Порта Маджоре и гробница Эврисака. Гравюра А. Акварони, 1830 г.

Три буквы Клавдия

Филологические эксперименты Клавдия этим не ограничивались. Он ввел в латинский алфа вит три новых буквы. Эти буквы были призваны устранить двусмысленность в ряде написаний. Так, например, прописная латинская буква V в надписях выступает то в роли согласного (v), то в роли гласного (u). В результате слова вроде voluit («хотел») и volvit («крутил») в традиционной латинской орфографии пишутся одинаково — volvit. Клавдий предложил решить эту проблему, введя новую букву, похожую на перевернутую f, которая должна была заменить «согласную» v. Пример использования этой буквы можно увидеть на таблице, которая отмечает расширение померия при Клавдии. Таблица установлена на Марсовом поле, на стене дома по адресу Виа дель Пеллегрино, 145. Она кончается словами finibus pomerium amplia it termina itque — «границы померия раздвинул и обозначил», и вместо V там используется уникальная клавдиевская буква. Две другие придуманные Клавдием буквы тоже были предназначены для борьбы с двусмысленностью: он предложил заменить одним символом (похожим на перевернутое «с») окончания в словах вроде celebs и anceps, которые все равно читались одинаково, «пс», и ввести специальный символ (похожий на плюс без левой половинки) там, где разные грамматики рекомендовали писать то u, то I (monumentum и monimentum). После смерти Клавдия его новшества сразу же вышли из употребления. До последовательного разграничения V и u человечество снова доросло только к XVII веку, а в некоторых научных изданиях (например, в Оксфордском латинском словаре) до сих пор пишут все строчные u и V как «u», а все прописные — как «v», что крайне неудобно.

Интересно, что две других надписи на Порта Маджоре свидетельствуют о том, что с Клавдиевыми акведуками что-то оказалось не в порядке: в первый раз их пришлось ремонтировать уже через двадцать лет, при Веспасиане, а потом — еще через десять лет при Тите, причем в этой последней (самой нижней) надписи Тит заявляет, что восстановил акведук, «разрушившийся от старости (!) до основания» (a solo vetustate dilapsae essent).

Прежде чем проследить дальнейший маршрут Aqua Claudia на Целий, задержимся еще ненадолго на Пьяцца ди Порта Маджоре. За аркой Клавдия, примыкая к ней извне почти вплотную, примостился один из самых странных и обаятельных древнеримских памятников — гробница пекаря Эврисака.

Когда в 1837 году папа Григорий XVI решил освободить арку ворот от позднеантичных и средневековых наслоений, под одной из разобранных башен обнаружился большой монумент, который раньше практически не был виден. Его бетонное ядро облицовано травертином, и на каждой из сохранившихся сторон ясно читается одна и та же надпись:

EST HOC MONIMENTUM MARCEI VERGILEI EURYSACIS PISTORIS REDEMPTORIS APPARET

Если не считать последнего слова, то надпись вполне понятна — «Сие есть памятник Марка Вергилия Эврисака, пекаря и поставщика», — но не совсем ясно, что значит слово apparet, особенно если учесть, что текст этим словом заканчивается. Филологи спорят до сих пор. Одно предположение гласит, что это глагол apparere, «быть очевидным», и он значит в этом контексте что-то вроде «а вы как думали?».

Рядом с гробницей тогда же нашли рельеф, изображающий мужчину и женщину, урну для праха в виде хлебной корзины и плиту с еще одной надписью: «Была Атистия супруга мне и женщина прекрасная, ее от тела останки что остались, те в этой хлебнице лежат». Эврисак, судя по всему, был человек эксцентричный. Рельеф и надпись сохранились в Капитолийских музеях, «хлебница», к сожалению, пропала.

Греческий когномен пекаря («Эврисак») и отсутствие указаний на отца и деда, почти обязательное в могильных надписях свободнорожденных римлян, позволяют считать, что он был вольноотпущенником. Эта интерпретация (с которой довольно трудно спорить) долгое время влияла на трактовку гробницы Эврисака в научной литературе. В ней видели свидетельство дурного вкуса, отказ от традиционных римских ценностей — умеренности и аккуратности; ее сравнивали с гробницей, которую воображает для себя вульгарный нувориш Трималхион, персонаж знаменитого романа Петрония Арбитра «Сатирикон»:

Конечно, поставь мою статую. И пусть моя собака лежит у моих ног, и венки, и благовония… И добавь надпись: ЭТОТ ПАМЯТНИК НАСЛЕДНИКАМ НЕ ПЕРЕДАЕТСЯ. Еще изобрази, если можно, пиршественный зал, и чтоб весь народ пировал за мой счет. А как тебе вот такая надпись — ГАЙ ПОМПЕЙ ТРИМАЛХИОН МЕЦЕНАТИАН

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ, КОТОРЫЙ В ЛЮБОЙ ДОЛЖНОСТИ В РИМЕ МОГ СЛУЖИТЬ, НО НЕ ЗАХОТЕЛ, КОТОРЫЙ ИЗ НИЧЕГО СТАЛ БОГАЧОМ И НИКОГДА В ЖИЗНИ НЕ СЛУШАЛ НИ ОДНОГО ФИЛОСОФА.

Но можно посмотреть на гробницу Эврисака и более сочувственным взглядом. Увидеть в ней свидетельство характерной для Рима социальной мобильности. Услышать рассказ о жизни (и смерти) человека, который на излете республиканской эпохи добился богатства, общественного признания, почета собственным трудом и собственными руками. Который самозабвенно гордился своим ремеслом. На рельефах, опоясывающих верхнюю часть гробницы, изображены разные этапы приготовления хлеба: работники несут зерно, ссыпают его в большие меры, взвешивают, передают оптовым закупщикам; зерно мелют (движущая сила мельницы — довольно мрачные ослы), просеивают; наконец, тесто размешивают (снова не без помощи тягловой силы), раскатывают, выпекают в печи. Даже сам памятник построен так, чтобы напоминать о хлебопекарном ремесле: вертикальные трубы в нижнем ярусе, возможно, изображают башни для хранения зерна, а горизонтальные отверстия, которые пока никому не удалось объяснить удовлетворительно, могут изображать тестомешалки (или, по одной радикальной гипотезе, даже быть настоящими тестомешалками, встроенными в гробницу).

Если пойти от Порта Маджоре вдоль Аврелиановой стены строго на юг, то очень скоро дорога приведет к церкви Санта-Кроче-ин-Джерузалемме (Святого Креста в Иерусалиме), которая стоит бок о бок с внушительными античными руинами, до которых туристы обычно не добираются (и которые, как правило, можно лишь осмотреть снаружи). Эти руины — так называемый Лагерный амфитеатр (Amphitheatrum castrense) и Сессорий, здание, которое использовала как личный дворец св. Елена, мать императора Константина.

От амфитеатра (который был построен целиком из бетона и кирпича, почти без каменной облицовки) остался только самый нижний ярус, да и в том арки были замурованы, когда здание встроили в Аврелиановы стены. Амфитеатр административно принадлежит церкви по соседству, и хотя попасть внутрь нелегко, на спутниковых фотографиях видно, что в древних стенах разбит регулярный парк.

Церковь Св. Креста в Иерусалиме, по легенде, была построена в начале IV века вокруг одной из комнат дворца Елены — той комнаты, в которой хранились так называемые «страстные реликвии». Это были священные предметы, привезенные Еленой из путешествия по Святой земле: фрагмент трехъязычной надписи на кресте («Иисус Назорей, царь иудейский»), две колючки тернового венца, которым пытали Христа, кусок гвоздя, три маленьких деревянных фрагмента Истинного Креста — того, на котором Христос был распят; а также большой кусок креста «благоразумного разбойника» (который признал божественную сущность соседа по казни), кость указательного пальца св. Фомы («неверующего»), который тот вложил в рану воскресшего Учителя; куски колонны, возле которой Христа били плетьми, и так далее. Между прочим, название церкви членится не как «Церковь креста, который находится в Иерусалиме», а как «Церковь в Иерусалиме, в которой хранятся частицы Истинного Креста»: Елена привезла в Рим иерусалимскую землю, и ей покрыли пол церкви, так, чтобы та по-настоящему находилась «в Иерусалиме».

Гробница Эврисака. Реконструкция.

Лагерный амфитеатр. Гравюра Э. Дюперака, xvi век.

На первых страницах «Мастера и Маргариты» Воланд сообщает Берлиозу и Бездомному, что он-де — единственный в мире специалист по рукописям чернокнижника Герберта Аврилакского и именно поэтому его пригласили в Москву. Гербертом Аврилакским (или Орильякским) звали в миру римского папу Сильвестра II, первого француза на престоле святого Петра. По легенде, церковь Санта-Кроче-ин-Джерузалемме стала для него роковой. Ему было предсказано, что он умрет, если отслужит мессу в Иерусалиме. Герберт-Сильвестр усвоил этот урок, и на Святую землю не стремился. Но как-то раз после службы в римской церкви Св. Креста ему стало плохо, а когда ему сообщили и объяснили полное название церкви — было поздно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.