ШЕДЕВРЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ШЕДЕВРЫ

Велика моя надежда на нашу…

Россию, хорошо она начала свое

искусство, и я глубоко верю, что

она скажет свое особенное, свежее

слово среди международного

искусства. Но я иду еще дальше и

верю, что она подействует

освежающе на других. Дорога она

мне тем… что она старается

понять человеческую душу, дух

народа… везде она ищет

творчества души…

Павел Антокольский

В. Тропинин. Портрет Арсения Тропинина, сына художника.

«КРУЖЕВНИЦА»

«Из маленькой комнаты вышел в гостиную Василий Андреевич. Я остановилась; передо мною стоял пожилой человек… среднего роста с умною открытою физиономией, в очках, с добродушной улыбкой, в халате, с палитрой в руке. «Милости прошу, — заговорил он, — молодая художница. Дай бог вам успеха. А мы со своей стороны будем помогать, как смыслим…» Так вспоминает свое первое посещение живописца Тропи-нина, современница мастера, одна из крепостных графа Шереметева. Имя ее стерло время.

Василий Андреевич тепло принял юную художницу, он в этот же день сказал ей: «Лучший учитель — природа; нужно предаться ей всей душой, любить ее всем сердцем, и тогда сам человек сделается чище, нравственнее… Я всем обязан природе».

Эти сокровенные слова произнес один из самых цельных и обаятельных, духовно чистых людей того времени, прекрасный русский живописец Василий Андреевич Тропинин. Он творил в первой половине XIX века.

Судьба его носит на себе следы тех невзгод, того ярма, которое именовалось крепостным правом.

Право владеть жизнью другого, может во сто крат лучшего и одаренного природой человека.

Сын крепостного крестьянина Василий Тропинин испытал многие «прелести» тогдашнего уклада. Его владелец — помещик граф Морков изображал мецената. «Покровительствовал» изящным искусствам… Он рано приметил недюжинные художнические способности Василия и решил отправить его на учение в Санкт-Петербург в Академию художеств.

Молодой Тропинин попадает в мастерскую портретиста С. Щукина, где проходит фундаментальную школу рисунка и живописи. Казалось, деялось чудо…

Но призрачное счастье Василия длилось не так долго, всего несколько лет. Строптивый его владелец граф Морков повелевает вернуть своего подопечного. Там, в глухом имении, само-дур-меценат назначает Василия Тропинина домашним живописцем. Что, как известно, было распространено… Но, дабы крепостной знал свое место, граф распоряжается, чтобы Василий одновременно с занятием искусством нес самые расхожие, обыденные обязанности дворового человека. Попросту говоря, слуги.

Однако эта личная драма никак не сломила талантливого, уже сложившегося мастера. Он словно не замечает тяжких реалий… и усердно пишет.

В 1818 году Василий Андреевич создает «Портрет сына… в котором как бы изливает свою душу. С сокровенной интимностью он раскрывает свою веру в светлое предназначение человека, в ценность личности людской.

Перед зрителем предстает мир юной мечты, озаренный особенно пронзительной и щемящей доверительностью. Мастер словно раскрывает нам свой секрет, драгоценную тайну, которую художник тщательно хранит.

«Портрет сына»… Куда-то в неведомые нам дали глядит этот кудрявый мальчик, с тонкими, вдохновенными чертами лица. Все гармонично в этом полотне: чуть вздернутые тревожно брови, ласковый, но беспокойный взор, целомудренный, мягко очерченный рот, округлый подбородок. Распахнут ворот свежей рубашки. Все, все до малейшей черточки в холсте наполнено любовью художника к своему детищу, своей надежде.

Мы не ведаем, о чем думал Тропинин, когда создавал свой шедевр, но верится: он мечтал видеть своего сына вольным человеком, освобожденным от унизительных оков крепостного рабства.

Бесконечно трудно даже представить себе весь сложный комплекс чувств, владевших в тот миг сердцем живописца, но его кисть, движимая гуманизмом, душевным теплом и великолепным талантом, создала один из лучших детских портретов не только отечественной, но и мировой живописной школы.

Наконец лишь в 1823 году Василий Тропинин получает долгожданную вольную. В ту пору ему шел сорок восьмой год.

В. Тропинин. Кружевница.

Художник поселяется в Москве. И здесь, в древней столице, в первые, после приезда в двадцатые годы XIX века его живопись достигает полного расцвета. Дух личной свободы будто окрылил мастера. Немало способствовала этому взлету и сама культурная почва Москвы, ее приверженность к искусству, поэзии, музыке, живописи…

В 1827 году мастер пишет Пушкина. И эта картина весьма несхожа с шедевром, созданным Орестом Кипренским.

Александр Сергеевич Пушкин в полотне работы Тропинина покоряет своей притягательной раскрытостью, добротой, раскованностью. Поражает неприхотливость, свобода поворота фигуры.

Портрету присуща некая волшебная полетность, изумительная простота. .

Веришь — это Пушкин. Гений русской культуры. Гордость народа.

Свое, тропининское слово сказал живописец в становлении отечественного жанра. Его «Кружевница» написана в 1823 году. Да, в том заветном году, когда он покинул раздольное имение графа Моркова.

И, переполненный ожиданием счастья, художник творит картину, вошедшую, как классика, во все лучшие издания, посвященные отечественному искусству. Это шедевр.

Может быть, современный зритель найдет в холсте черты некой сентиментальности или умиротворенной идеализации действительности, но музе Тропинина была свойственна незлобливая раздумчивость. Он не был борцом. Его чуткая и чистая душа, может, мирилась со многим.

Он чтил красоту человека труда. В «Кружевнице» трогательно воспето чувство внутреннего достоинства, сохраняемого, не глядя ни на какие препоны уродливого быта.

«Кружевница» лукаво и застенчиво кидает на нас взгляд из полуторавекового далека. В этом облике угнетаемой, но прекрасной крестьянки — совершенство гармонического ощущения личности человека, текучей, изменчивой, колеблемой, как пламя свечи, но прекрасной.

Тропинин отразил лишь миг бытия. Драматургия сложных и порою тяжких будней, проза жизни — за холстом. Она лишь чуть-чуть угадывается в некой скованности позы женщины, в неуловимом движении плеч этой милой девушки.

Сын крепостного Тропинин знал все…

Феномен полотен Василия Андреевича Тропинина — «Кружевница» и «Портрет сына» в том, что, несмотря на внешнее спокойствие и почти благостную умиротворенность, почти неуловимые, тонко закодированные художником нюансы — тревожный отсвет в глазах сына или наклон спины девушки — заставляют вспомнить строки Тургенева, Лескова, Некрасова, рисующие неприглядное лицо крепостного села. Казалось, внешне все прелестно, но гений мастера заставляет сердце зрителя работать, душа наполняется каким-то странным ощущением невысказанности…

В этом сила станковой живописи, отличающейся от плаката тем, что она не кричит, а поет.

За свою долгую жизнь Василий Тропинин создал немало славных картин — портретов, жанров. Они хороши. Во многих из них, особенно в поздних работах, узнаешь знакомые облики московских дворян, высвеченных гением Грибоедова, Гоголя, Тургенева…

Три портрета: сына, кружевницы и Пушкина сияют, как недосягаемые вершины в его творчестве. Они словно отражают какие-то минуты высшего озарения, когда художник с единственной и уже неповторимой легкостью и свободой будто выпевает данную ему природой песню. В них — свежесть, нерастрачен-ность душевных сил, цельность и нерушимость его внутреннего мира, любви к людям, запас добра. В этих холстах проявлены свойства его натуры, широкой, верной своему призванию, благосклонной к чужой беде, прощавшей многие тягости житейской прозы.

Тропинин оставил людям след своего гуманного и, может быть несколько простодушного взгляда на мир.

Истины ради надо сказать, что с годами этот широкий и, скорее, мажорный взгляд на прозу жизни у Тропинина исчезает. Появляется некоторая сухость, жесткость, холодность в колорите…

Но мы знаем и помним Тропинина — создателя «Кружевницы»…

О. Кипренский. Портрет отца художника А. К. Швальбе.

ОШИБКА ПРОФЕССОРА НИКОЛИНИ

Неаполитанский профессор Николини негодовал.

«О мадонна! — восклицал он. — Как смел какой-то русский Кипренский присваивать себе авторство полотна, явно написанного кистью гениального Рубенса!»

Коллеги маститого ученого тоже были шокированы.

Ведь всякий профан различит волшебный колорит маэстро Питера Пауля. А мощная лепка портрета, тончайшие лессировки в тенях.

«Нет, это чудовищная наглость», — дружно решили они…

В ту пору итальянцы еще не ведали имен Брюллова и Александра Иванова. Ничего не знали о русской школе.

А она была…

Все кончилось конфузом. Атрибуция холста установлена неопровержимо: «Портрет А. Швальбе» создан в 1804 году Орестом Кипренским. Тогда мастеру, изумившему неаполитанских знатоков, исполнилось двадцать два года.

С гордостью писал о нем А. Сомов: «О. А. Кипренский — один из лучших когда-либо существовавших портретистов. Работы его рассеяны по всей Европе и ценятся очень дорого. В них, кроме необыкновенного сходства, колорит блестящий, а рисунок правильный, так что в этом отношении уступает русскому художнику сам Ван Дейк».

«Портрет А. Швальбе» был действительно феноменален. По виртуозности мастерства живописи. А главное, по глубине раскрытия силы характера. Можно понять удивление профессора Николини и его друзей. Они, очевидно, запамятовали или вовсе не знали, что русский Эрмитаж обладал несравненной коллекцией шедевров.

Но эти заблуждения и забывчивость европейских знатоков искусства — их приоритет. Не наш.

…Сын крепостной девки Анны Гавриловой и помещика, бригадира Алексея Степановича Дьяконова родился 13 марта 1782 года. Уже шести лет Дьяконов определил Кипренского (названного так позже) в Академию художеств. В шесть лет? Да! Там еще в 1764 году по указанию Екатерины II было открыто Воспитательное училище. Будущий художник прошел детские, юношеские и отроческие степени. Проявив незаурядные «художнические наклонности», он в 1797 году поступил в высшие классы Академии, которые с блеском окончил в 1803 году.

Запомните. Образование Ореста-живописца продолжалось пятнадцать лет. Он прошагал путь от сельского несмышленыша до мастера европейского масштаба, и портрет А. Швальбе, сразивший неаполитанских искусствоведов, был создан через год после окончания Академии.

Огромную роль в его становлении сыграл санкт-петербургский Эрмитаж. Рембрандт, Ван Дейк, Рубенс… Рабочий альбом Кипренского показывает нам мудреный и глубоко эмоциональный характер молодого человека.

Рисунки с натуры. Строки стихов поэтов-романтиков. Цитаты философов античности. Юноша был не без странностей.

«Астрологию купить надобно», — читаем мы…

«Великая судьба — великое рабство».

Эти слова Сенеки заставляют о многом помыслить.

Кипренский дерзко преодолел в себе ученика. Он увидел мир восторженным оком живописца, влюбленного в Природу. Этот восторг Орест передал зрителям. И они поняли его.

Надо знать, что в дни юности Кипренского еще жили и творили бесподобные русские портретисты Левицкий, Рокотов, Боровиковский. Их шедевры могли служить украшением любого музея мира. Но это было искусство XVIII века.

Кипренский шагнул дальше. В его полотнах без намека на жест, позу, репрезентативность встал Человек.

Одна из записей художника гласит:

«Кто говорит, что чувства нас обманывают?»

Краткая сентенция становится кредо всей жизни мастера. Не всегда она приводила Ореста к правильным решениям. Но пока молодость, слава, талант были в зените, он побеждал.

О. Кипренский. Портрет мальчика Челищева.

В 1809 году, осененный столичным успехом, Орест Кипренский приезжает в Москву. Его встречали как долгожданного гостя. Радушно, хлебосольно. Живописец находился в самом расцвете таланта.

«Мальчик Челищев». 1809 год. Крошечный атом человечьей махины. Русский мальчишка.

Простодушный.

Открытый и пленительный, как окно в цветущий сад.

Каково его имя?

Какое поприще уготовила ему судьба? Доверчивые глаза. Широко поставленные, с задорным блеском, удивленно-вопрошающие, черные, как спелая вишня, бесстрашно и задумчиво вглядываются в завтра.

Обаятельный образ детства.

… Однажды великого Фарадея спросили, какая польза от его очередного опыта.

Ученый лукаво усмехнулся: «Скажите, а какая польза от новорожденного?.

Приподнял тонкие дуги бровей юнец. Непокорные пряди волнистых волос свободно обрамляют овал его белого, чуть румяного лица. Падает непослушная челка на чистый, еще не отмеченный заботами лоб. Милые, с еле заметной косинкой глаза что-то подглядели. Пухлые губы готовы улыбнуться.

Мальчуган пригож. Белый воротничок. Синяя курточка. Красный жилет. Все чинно и не по возрасту степенно. Какое-то неуловимое достоинство человечка чарует.

Поистине «Мальчик Челищев» — дитя нашей большой, просторной земли. В портрете колдовски мерцают и будущее мужество, грядущие томления и терзания. Они спрятаны в уголках губ. В настороженности взгляда.

До самого последнего времени судьба мальчика Челищева была неизвестна. Но наконец исследование, предпринятое Т. В. Алексеевой, увенчалось успехом.

Александр Челищев появился на свет 29 декабря 1797 года. Значит, подростку на портрете двенадцать лет. Его отец генерал-лейтенант А. И. Челищев был женат на М. Н. Огаревой.

В год написания холста был принят в Пажеский корпус. 29 августа 1812 года выпущен прапорщиком и зачислен в 49-й егерский полк.

Не прошло и месяца, как пятнадцатилетний офицер уже участвует в схватке под Малым Ярославцем и проходит боевое крещение в огненной купели Отечественной войны.

В 1820 году получил звание штабс-капитана. Вступил в «Союз благоденствия».

За свободомыслие и в связи с «норовской историей», неугодной власть предержащим, был переведен в другой полк.

После роспуска крамольного «Союза благоденствия» вошел в тайное общество. Об этом свидетельствует Никита Михайлович Муравьев. В активных делах декабристов участия не принимал. После разгрома восстания находился под полицейским надзором. В 1827 году Челищев вышел в отставку. Через шесть лет счастливо сочетался браком с Натальей Алексеевной Пушкиной. У них выросли два чудесных сына-близнеца. Он почил в кругу семьи 4 января 1881 года.

Такова была сложная, простая и честная планида русского паренька Александра — сына своего века.

«Мальчик Челищев» — шедевр мировой живописи. Художник сердцем почувствовал еще неведомую, скрытую от всех судьбу милого мальчугана. Особая романтическая взволнованность автора невольно передается нам.

Перед зрителем XX века — далекий и такой близкий маленький Человек. Поразительно раскованна, свободна живопись портрета.

Удары виртуозной кисти, наполненной густой краской, сочетаются с филигранными деталями. Глаз не ощущает в этом полотне никакой манеры.

Мы лишь чувствуем раскрывающееся перед нами чудо бытия.

… Флоренция. В галерее Уффици экспонируется «Автопортрет» Кипренского.

Это первый русский художник, которому была оказана высокая честь представлять искусство своей Родины в стенах знаменитого итальянского музея.

Так неотвратимая история исправила ошибку профессора Николини.

И. Крамской. Портрет Ф. А. Васильева.

ДВА ПЕЙЗАЖА ФЕДОРА ВАСИЛЬЕВА

Ощущение странной загадочности одолевает душу, когда знакомишься подробнее с судьбой даже самого известного живописца, хрестоматийного автора знаменитых шедевров. Но стоит подойти ближе к полотну, начать изучать биографию художника, связанную с рождением данной картины, и это чувство не только не покидает сердце, а разрастается и становится еще сильнее.

Федор Васильев… Трагически рано оборвалась жизнь талантливейшего мастера. Он ушел в 23 года. Костер не успел разгореться. Но свет, сияющий в полотнах, не угас. Наоборот, с каждым годом все ярче и ярче обозначается его роль в становлении отечественной пейзажной школы.

Судьба его неординарна.

Крамской, Репин, Шишкин любили этого способного юношу. Отмечали его редкую поэтическую «музыкальную» натуру. Все трудности Федор одолевал будто играючи. Поражая всех друзей и недругов артистичностью кисти.

Что-то завораживающее было в его природном ощущении валера — гармонии тона и цвета. «У меня до безобразия развивается чувство каждого отдельного тона, чего я страшно иногда пугаюсь. Это и понятно: где я ясно вижу тон, другие ничего могут не увидеть или увидят серое и черное место. То же бывает и в музыке: иногда музыкант до такой степени имеет развитое ухо, что его мотивы кажутся другим однообразными… Картина, верная с природой, не должна ослеплять каким-нибудь местом, не должна резкими чертами разделяться на цветные лоскутки…»

Как это современно звучит!

Крым… Болезнь легких загнала туда художника в 1872 году. Но живописец не поддается неизлечимому недугу. Невзирая на хворь, упорно, неистово творит. Художник воссоздает любимые и далекие ныне от него образы северной природы. Прочтите эти строки. Вы поймете, как сильна тоска, полная ощущения надвигающейся беды.

«О, болото, болото! Если бы вы знали, — пишет он Крамскому, — как болезненно сжимается сердце от тяжкого предчувствия! Неужели не удастся мне опять дышать этим привольем, этой живительной силой просыпающегося над дымящейся водой утра? Ведь у меня возьмут все, все, если возьмут это. Ведь я, как художник, потеряю больше половины».

И как бы отключаясь от южной красы Крыма, Васильев стремится восстановить пейзаж средней полосы России.

Мастер пишет «Мокрый луг» — картину-реквием.

Раннее утро. Рассвело. Робкая заря глядится в гладь озерца. За покатыми холмами чуть румянится край неба. Зато ближе клубятся, ползут косматые, тяжелые тучи. Тени облаков скользят по влажной земле, клочкам травы, кустам мокрого луга, темнеющим купам деревьев. Привольно, свежо. Легкий дымок тумана скрывает дали. Художнику удалось самое трудное. Пейзаж живет.

Шелест чахлой травы. Неясный лепет воды. Немое, неодолимое перемещение туч. Живописец скован самой судьбой. Он дает волю своей жажде простора, свободного движения. Редко даже у классика европейского ландшафтного искусства Шарля Франсуа Добиньи встретишь такое лирическое решение полотна.

Неумолимая проза рождала щемящую поэзию приволья.

Еще мерцает рябь воды, разбуженная ветерком. Еще шевелятся жалкие травинки на пока озаренной светом земле. Но тьма, ползущая из глубины, надвигается.

Грозя покрыть все.

Федор Васильев все же верил, что, может быть, рок позволит окончить задуманное. Осуществить мечту. Он кончает «Мокрый луг».

Шедевр.

Приступает к новым работам.

«Я все-таки думаю, что судьба не убьет меня ранее, чем я достигну цели; может, она сделает наоборот…»

Ф. Васильев. Мокрый луг.

Эти строки из предсмертного письма Крамскому от 25 июля 1873 года…

А жизнь шла.

Картины Васильева имели громкий успех, были посланы на выставку в Англию.

Художник угасал… «Й совершенно не понимаю, отчего Вам не пришло в голову, вместо всех Ваших соображений относительно того, что я не отвечаю, отчего Вам не пришло в голову, что я болен и что это причина? Отчего? Все, кто только знают меня, все думают, что я живу здесь потому только, что мне тут нравится, да и шабаш: никому и в голову не приходит, что я не могу, не могу до сих пор вырваться отсюда!»

Вскоре Федора Васильева не стало.

Будете в Третьяковской галерее — подойдите к этому пейзажу и задумайтесь, сколько всего не всегда известного широкому кругу зрителей скрывается за молчаливым полотном. А ведь картина говорит.

Крамской писал Васильеву в 1873 году:

«…Вы поднялись до почти невозможной гадательной высоты… Я увидел, как надо писать… Замечаете ли Вы, что я ни слова не говорю о Ваших красках. Это потому, что их нет в картине совсем… Передо мною величественный вид природы, я вижу леса, деревья, облака, вижу камни, а по ним ходит поэзия света, какая-то торжественная тишина, что-то глубоко задумчивое, таинственное.

Васильев вскоре умер.

6 января 1874 года Крамской говорил Репину: «Еще раз к Васильеву; устроена его выставка… Это невероятно, что он успел сделать за 5–6 лет! Еще выставка не открыта для публики, а все уже продано. А еще говорят русская публика равнодушна! Нет, пусть кто хочет это говорит, а я не могу. Когда появляется талант… тогда она безапелляционно произносит свой приговор. Казалось бы, все места заняты, каждая отрасль имеет своего представителя, да иногда и не одного; но искусство беспредельно приходит новый незнакомец и спокойно занимает свое место, никого не тревожа..

К сожалению, Федор Васильев преждевременно покинул мир земной, поэтому действительно не потревожил никого… Бывает и так.

Ф. Васильев. В Крымских горах.

М. Врубель. Полет Фауста и Мефистофеля.

ЖАЖДА ПОЛЕТА

Летят, мчатся, стелются в пепельной мгле кони дьявола.

Ночь.

Грядет рассвет.

Надо спешить…

Страшно холодное беззвучие колдовского полета. Вздыблены косматые гривы. Храпят дикоглазые кони. Под тяжкими копытами в сумеречной тьме город. Готические шпили храмов. Массивны башни старой крепости…

Вьются плащи всадников. Ужасен бледный лик сатаны. Горят черные угли хищного взора Мефистофеля. Фауст безмолвен. Он словно окаменел. Полет не радует его сердце. Пора грез прошла. Мечта о вечной юности — прах. Мрачное отчаяние цепе-нит проданную душу.

Змеятся колючие кусты чертополоха — знак беды и зла. Блеклая лента близкой зари словно мета неотвратимости конца…

Как тоскливо томителен полет!

Призрачна жизнь. Любовь — химера. Иллюзорен древний град с тысячами судеб мятущихся землян. К чему вся эта беличья карусель? Он, Фауст, уже бесконечно далек от нее.

Расплата рядом.

Печален, одинок взгляд доктора Фауста. Воспарившего и падшего. Потому так судорожно сжата рука. Стеклянно пуст взор…

Чаша испита.

Мишурны, жалки блеск шпор, сверкание эфеса шпаги. Впереди бездна. Искривлены в улыбке тонкие губы Мефистофеля. Очередной «опыт» окончен. Словно живые тянутся вверх к всадникам коварные шипы чертополоха…

Пожалуй, ни у кого в мировой живописи так своеобразно не решена тема Демона, как она претворена в течение всей судьбы Михаила Врубеля. Художника обостренной интуиции и могучего таланта. Ведь сюита панно на сюжет гетевского Фауста, исполненная по заказу А. Морозова, суть продолжение и развитие любимой мастером темы Демона и Человека. Нет нужды пересказывать нелегкую жизнь Врубеля, о ней много написано.

Его мучительные поиски новой красоты уникальны и неповторимы.

Только сейчас, с годами, все яснее и четче видна громада его гения.

Глубина, дерзость его поиска.

XX век, век машин, не снял вопрос об исключительной силе интуиции, мечты, фантазии. Наоборот, с каждым годом знание, наука все более и более проникают в совершенно неизведанные области, соседствующие с таинственным…

Врубель — один из тех поэтов, художников, композиторов, которым удалось намного опередить время, как бы заглянуть в неведомое.

Вот строки, написанные Врубелем в Венеции. Прочтя их, стоит призадуматься:

«Сколько у нас красоты на Руси!.. И знаешь, что стоит во главе этой красоты — форма, которая создана природой вовек, без справок с кодексом международной эстетики, но бесконечно дорога потому, что она носительница души, которая тебе одному откроется и расскажет тебе твою…»

Врубель ведал, что ни одно истинно большое произведение искусства немыслимо без мастерства.

Прислушайтесь к словам Михаила Александровича Врубеля. Как они актуальны:

«Вдохновение — порыв страстный неопределенных желаний, — есть душевное состояние, доступное всем… Но (оно) все-таки остается только формой, выполнять которую приходится не дрожащими руками истерика, а спокойными ремесленника. Пар двигает локомотив, но не будь строго рассчитанного сложного механизма, недоставай даже в нем какого-нибудь дрянного винтика, и пар разлетелся, растаял в воздухе, и нет огромной силы, как не бывало».

М. Врубель. Дама в лиловом.

Вдохновение и форма.

Конечно, взлет фантазии, идея — главное. Но ее надо выразить. Художнику — решить композицию. Нарисовать. Создать в цвете. Словом, написать картину. То же самое у поэтов и композиторов.

Каждое самое высокое стремление находит выражение в слове или звуках. Рифмах и ритмах, гармонии, нуждающихся не только во вспышке таланта, но и в труде, мастерстве. В этой связи хочется вспомнить один эпизод…

Знаменитый французский художник Эдгар Дега беседовал как-то с известным поэтом Стефаном Малларме. Живописец посетовал на тяготу поэтической работы.

«Какое проклятое ремесло! — воскликнул Дега. — Я потратил целый день на один проклятый сонет и не продвинулся ни на шаг… И, однако, в идеях у меня нет недостатка. Я полон ими… У меня их даже слишком много..

На это Малларме возразил Дега со свойственным ему мягким глубокомыслием:

«Но, Дега, стихи делаются не из идей, а из слов».

Жесткую «мягкость» Малларме можно понять. Вспомните слова Маяковского об изведенных тоннах «словесной руды» ради одного слова.

Древнегреческий философ Гераклит, может быть, наивно полагал, что все вокруг полно демонов.

Мы, разумеется, считаем это по меньшей мере странным и неестественным…

Но задумались ли вы, что мы живем не только в окружении природы, людей, которых видим, ощущаем каждый миг бытия, где все населено домами, машинами, предметами обихода, — ведь сердце любого с детских лет неуклонно насыщается бесчисленными образами искусства. И хотим мы этого или нет, они живут и влияют на нас. Это часть нашего внутреннего мира. Он воплощен в звуки любимой музыки или строки литературы, творения художников. Вселенная искусства вечна и необъятна.

Иные говорят, что им не всегда понятна симфония, картина, поэма… Но разобраться в произведении искусства — работа сердца.

М. Врубель. Портрет С. И. Мамонтова.

Иногда труд.

Вновь обретенное знание.

Вчитайтесь в строки, начертанные одним из самых мудрых людей планеты — Гете. Его трудно заподозрить в отсутствии чувства и понимания прекрасного:

«Часто со мной случается, что сразу я не получаю никакого удовольствия от произведения искусства, потому что оно для меня слишком велико; но затем я стараюсь определить его достоинства, и всегда мне удается сделать несколько приятных открытий, я нахожу новые черты в художественном произведении и новые качества в самом себе».

Гете не стесняясь признается, что не все в искусстве сразу доступно…

Надо понять и проникнуться задачей автора творения. Зато это касание словно обновляет тебя самого, и ты обретаешь новые качества, отданные тебе художником, поэтом, композитором.

Не могу не вспомнить Веймар…

Маленький дом.

Я стоял долго-долго у растворенных дверей в небольшую комнату. Отделял от интерьера тонкий шнурок. Пустяковый условный барьер, за которым раскрывался целый мир.

Здесь жил гениальный поэт Иоганн Вольфганг Гете. Человек, сотворивший бессмертного «Фауста» — одно из самых грандиозных созданий литературы…

Белые стены были пустынны. Ни картины, ни один лишний предмет не нарушал суровую простоту. Великий покой царил в этом пространстве. Незамысловатая деревянная мебель. Нехитрое убранство.

Но верилось, что именно в скромной неприхотливости, безыскусности невероятно просторно мыслям. Ничто не отвлекало.

Дух поэта свободно парил в каморке. Это не означало, что князь поэзии, мудрый друг сильных мира сего ютился в убожестве.

Нет.

Но это была его рабочая мастерская.

Здесь он творил.

Далеко глядел вперед этот старый придворный стихотворец, проживший сам долгую, долгую жизнь.

Гете писал:

«Бойтесь власти денег, спешки, машинерии».

…И вновь вернемся к «Полету Фауста и Мефистофеля». Это панно предназначалось, как и другие полотна сюиты, украшать роскошный кабинет особняка…

Врубель писал своей сестре:

«Легче и богаче частный заработок, но это роскошный луг, который часто оказывается трясиной…»

Да, весьма не напрасно Гете пророчески предостерегал род человеческий от власти денег.

Создатель образа Мефистофеля лучше других понимал темную силу золота.

… Летят, летят кони дьявола в сумеречном небе. Клубятся седые тучи. Спит древний город…

Непостижим ассоциативный ряд, рождаемый искусством.

Михаил Врубель — его страстное, неистовое служение иску-ству — легенда.

Почти мифическими воспринимаются ныне многие сюжеты его биографии. Жизнь Врубеля без всяких придумок — готовый роман. Он герой-Мастер. Неудачливый. Мятущийся. Однажды влюбляющийся в свою Маргариту.

Врубель пропел короткую гениальную песнь… и трагически переступил грань разума.

Тень Демона преследовала его всю жизнь и стоила Врубелю бесконечно дорого. Плата была — Смерть!

Но странный свет этой тени призрачно озаряет все шедевры Мастера.

Врубель неподражаем в своих прозрениях. Он один.

В этом феномен растущей с каждым годом немеркнущей славы художника.

И. Левитан. У омута.

«ВАЖНА ВАША ПЕСНЯ»

XX век… Суровый. Насквозь пронизанный техникой и грохотом. Век рукотворных звезд-спутников, мерцающих на ночном небосводе. Как он бесконечно далек от недалекого прошлого, когда воздух не содрогался от рева самолетов, рокота огромных городов, воя эстрадных оркестров! Тогда тишина казалась естественной паузой в жизни каждого землянина.

Ныне природа все более и более удаляется от людей. Зеленый друг требует охраны и заботы, как и меньшие братья наши. Поэтому, как никогда ранее, особо дороги сердцам художники, тонко, поэтически ощущавшие окружающий мир.

Мастера, умевшие созерцать, слушать красоту, музыку пейзажа. И что самое ценное — выражать эти чувства в лирически наполненных полотнах.

Левитан. Живописец, оставивший одну из самых тревожащих душу страниц в летописи мировой пейзажной школы. Его холсты-строки одной чудесной поэмы — Россия. Много, много положил сил художник, прежде чем рифмы-картины сложились в эту необъятную по радужному многоцветью, лирически единую форму.

Исконно городской житель, он сумел остро, проникновенно отразить неброскую прелесть русской природы, воспел времена года. В его холстах необъятная Волга и родники. Луга, степи, лужайки. Лес, рощи, сады. Летний жаркий полдень и моросящий осенний дождь. Весенняя лазурь и синие сугробы. Все, все цвета Родины вместила клавиатура палитры мастера. Радость. Печаль. Смех. Горе. Все эти чувства выражены в трепетном лике пейзажа. Они безлюдны. Но в них живет сердце народа.

Художник любил читать вслух эти строки Чехова: «В синеватой дали, где последний видимый холм сливался с туманом, ничто не шевелилось; сторожевые и могильные курганы, которые там и сям высились над горизонтом и безграничною степью, глядели сурово и мертво; в их неподвижности и беззвучии чувствовались века и полное равнодушие к человеку; пройдет еще тысяча лет, умрут миллиарды людей, а они все еще будут стоять, как стояли, нимало не сожалея об умерших, не интересуясь живыми, и ни одна душа не будет знать, зачем они стоят и какую степную тайну прячут под собой».

Первозданная строгость… Какая-то изначальная мудрость в этой на первый взгляд пессимистической фразе.

Но нельзя не почувствовать величия самой природы. Далеко не равнодушной.

Ибо в самом молчании степи есть та сущность, которая стоит многих слов. Именно тишина возвращает человеку человеческое. Заставляет размышлять. Мечтать…

В умении без эффекта, без жеста сказать что-то глубоко спрятанное, затаенное, отдать эту тишину людям — одно из драгоценных качеств дара Исаака Левитана, человека сложного, ранимого… Зато как пронзительны, осязаемо щемящи его молчаливые, статичные, внешне спокойные мотивы!

«У омута».

Он написан недалеко от Затишья. Когда-то там было имение Берново, принадлежавшее баронессе Вульф. Живописец бродил в его окрестностях и однажды увидел ветхую плотину. Заводь. Отражение деревьев… Мотив ему показался.

Сама баронесса поведала легенду об этом страшном месте. Оказывается, здесь бывал Пушкин, когда гостил в имении Малинники. Великий поэт записал рассказ о трагедии, случившейся у заброшенной мельницы. У старика-мельника — любимая дочь Наташа. Красавица и шалунья. А у деда баронессы Вульф — конюший. Сама судьба свела их. Наталья уже ждала младенца. Какой-то холуй донес об их любви барину. Конюшего секли. Полуживого отправили в солдаты.

Наташа утопилась… Говорят, что эта драматическая легенда дала поэту ткань для «Русалки».

Художник не раз ходил к омуту. Бродил по шатким бревнам. Вглядывался в тяжелые блики заводи.

Кувшинникова, подруга Левитана, позже вспоминала:

… Целую неделю по утрам мы усаживались в тележку — Левитан на козлы, я на заднее сиденье — и везли этюд, точно икону, на мельницу, а потом так же обратно».

Но дело не ограничилось неделей. Настала осень. Софья Петровна Кувшинникова уехала.

Художник остался один.

И тут у гостеприимных хозяев начал писать картину. Тоскливая пора года. Одиночество. Все способствовало созданию шедевра. Мы не видим действующих лиц легенды. Не слышим стонов конюшего, последнего крика Наташи. Только высверки водной пучины напоминают о жуткой истории.

Большой холст купил Третьяков. Но Левитан был недоволен картиной. Уже после того, как полотно экспонировалось, художник, по рассказам, переписывал его.

Мы не знаем, что именно исправлял Левитан. В пору увлечения открытиями импрессионистов полотно знатоки считали черноватым.

Ныне, по истечении времени, этот «недостаток» не так уже бросается в глаза.

Сдержанность палитры. Благородство колорита лишь подчеркивает драматизм поэтической основы произведения.

Это картина-песня.

Ее можно «слушать» часами. Так жизненно передано состояние тяжелой тишины этого уголка природы.

Чрезвычайно точны, взволнованны воспоминания Федора Шаляпина:

«Чем больше я виделся и говорил с удивительно душевным, простым, задумчиво-добрым Левитаном, чем больше смотрел на его глубоко поэтические пейзажи, тем острее я стал понимать и ценить то большое чувство и поэзию в искусстве, о которых мне толковал Мамонтов».

— Протокольная правда, — говорил Левитан, — никому не нужна. Важна ваша песня, в которой вы поете лесную или садовую тропинку.

В. Верещагин. Двери Тимура (Тамерлана)

«ДВЕРИ ТИМУРА»

«… Настоящему художнику, — пишет Крамской, — предстоит громадный труд — закричать миру громко, во всеуслышание, все то, что скажет… история, поставить перед лицом людей зеркало, от которого бы сердце их забило тревогу…»

Естественно, каждая эпоха ставит перед деятелями искусства все новые и новые вопросы, проблемы.

И на эти вопросы может ответить «художник, который угадает исторический момент в теперешней жизни людей, в теперешнем повороте и последнем возрасте мира, — в возрасте знания и убеждения… И обо всем этом скажет в свое время исторический художник..

Потрясающа по своей скрытой сути всемирно известная картина Верещагина «Двери Тамерлана». Ослепляющее азиатское солнце озаряет эту сцену. Скорее это лишь фасад. Причем парадный фасад.

Две застывшие, как пестрые статуи, фигуры воинов великого Хромца. Туго набиты стрелами узорчатые колчаны. Тяжелы кованые щиты. Остры кривые ятаганы.

Гордо вздеты копья со знаками ханской славы. Высоко подняты головы стражей в богатых тюрбанах. Ведь им доверено охранять покой Владыки мира.

Драгоценна резьба массивных дверей. Они немы. За дверьми — тайна. Не дрогнут. Не сдвинутся с места стражи. Один шаг в сторону — смерть. Ведь там, за гранью порога, Тамерлан — Победитель Вселенной.

Верещагин, казалось бы, написав крайне статичную картину, вызывает невероятный по силе ряд ассоциаций.

Невольно (если хоть немного знаешь летопись зловещих походов Тимура) представляешь время, эпоху тех кровавых лет.

Палят лучи беспощадного светила. Рельефны, словно изваяны, закоченевшие в стране и гордости слуги грозного владыки. Резки тени. Рябит в глазах от восточной роскоши орнаментов, пестроты длинных халатов…

Сколько трагедий видели врата!

Сколько живых входили в эти двери, чтобы не выйти оттуда никогда. Тишина…

Но она страшнее любого вопля. Вся восточная деспотия. Вся показная сонность жесточайшей из страниц истории Земли перед нами.

И видится другая, не менее знаменитая картина Верещагина — «Апофеоз войны», которую вначале автор хотел назвать «Апофеозом Тамерлана»…

Ведь по приказам неистового полководца подобные «пирамиды» не раз складывались из голов побежденных для устрашения врагов. «Апофеоз войны» — последнее звено из серии полотен «Варвары».

Зной. Все выжжено. Скелеты деревьев. Руины города. Хрупкие кустики — все мертво. И в гробовой тишине слышен лишь крик черных ворон — единственных живых существ в этом царстве смерти.

На сожженной земле — груда черепов. Нет, не груда — пирамида. Она сложена во имя славы победителя. Особо ужасны на ярком свету эти оскаленные, словно кричащие, зияющие рты, пристально глядящие на нас пустые глазницы.

Художник сопроводил этот холст пророческой надписью:

«Посвящается всем великим завоевателям: прошедшим, настоящим и будущим». Эти гневные слова начертаны на раме картины.

Полотно написано в 1871 году. Задолго до грядущих мировых войн. Художник видел далеко.

Он сказал, что «это столько же историческая картина, сколько сатира, сатира злая и нелицеприятная».

Она обращена и ныне к тем безумцам, которые твердят о возможности победы в термоядерной войне.

… Каркают черные птицы у колоссальной груды черепов на картине Василия Верещагина.

В. Верещагин. Апофеоз войны.

Ф. Рокотов. Портрет А. П. Струйской.

ПРИРОДА, КРАСОТА, РАДОСТЬ

Пристальное, глубокое ощущение человека, как «маленького, большого мира», раскрыто в портрете А. П. Струйской кисти Федора Рокотова, созданном в 1772 году.

Сложный внутренний психологический настрой, прелестная недосказанность придает поразительную современность этому полотну. Художник с высочайшим мастерством решил картину сочетанием тончайших вал еров, что бесконечно одухотворяет образ героини холста. Она словно выплывает из глубины веков. На нас глядит дама с высоким шиньоном. Оттененные гримом глаза, брови, губы напоминают модные ныне приемы макияжа. Можно легко встретить похожую незнакомку сегодня… Вглядитесь. Перед вами дочь Евы. Древняя и юная. Милая женственность скрыта в полуулыбке. Будто только растаяли в воздухе волнующие слова. Исчезла дистанция в два столетия. Это вечный, только что прошедший миг. Никогда не умирающий диалог…

«Облака» Архипа Куинджи. Поэтическая трепетная музыка природы звучит в этюде живописца. Над неоглядными просторами клубятся в жарком мареве облака. Их очертания размыты, в белой прохладе не чувствуется полуденный зной, они надвигаются на нас, на ходу меняя свои фантасмагорические очертания. Таким было небо и степь миллионы лет тому назад. Такой была и заповедная куинджевская «Березовая роща». Этот пейзаж словно наполнен радостью бытия, солнечными бликами. Картина насыщена ощущением простого и единственного данного нам судьбой счастья — жить!

Красота… Нежная полнозвучность летнего вечера. Минуты сокровенного ожидания встречи. Художник Николай Касаткин в своем полотне «Девушка у калитки» подглядел мгновенья раздумья молодой женщины. Может быть попытался воплотить в своем произведении неуловимую материю мечты.

Внезапно я услыхал глуховатый, брезгливый голос модернового эстета: «Ах, опять банальности, бытовщина, похвалы иллюстративности». Я вдруг будто увидел бледное, кривящееся лицо человека, не принимающего на дух слова — красота.

Но не означают ли эти «постулаты» некую эстетическую слепоту. Ведь и рокотовский шедевр «Портрет А. П. Струйской», и «Березовая роща» Куинджи, и милая касаткинская девушка — все это фрагменты великой фрески человеческого бытия, природы нашей Земли.

Ее величество — жизнь!

А не умозрительные, модерные схемы. Лишенные главного — гуманизма.

Природа. Красота. Радость.

Слова-сестры. Они сложены нашим народом из почти схожих семи букв.

Что это, случайность? Совпадение? Или гармония?

Единство созвучий родственных, необходимых человеку, как воздух, как вода, как сама жизнь.

Гете писал:

«Человек является высшим объектом… искусства». И эта аксиома неопровержима.

Проследите историю развития культуры, начиная хотя бы с амарнского периода Древнего Египта до наших дней, и вы убедитесь в правоте поэта. Есть еще один закон, который абсолютно точно определяет уровень значимости творчества любого мастера: гражданственность, любовь к родине, к своему народу — вот слагаемые истинного гения. И еще одна истина: «Первый закон искусства: если тебе нечего сказать — молчи. Если тебе есть что сказать — скажи и не лги». Едва ли это мудрое высказывание Ромена Роллана требует объяснений.

Меткими являются слова известного острослова Талейрана: «Существует более ужасное оружие, нежели клевета, — это истина». А правда в развитии нашего искусства заключается в том, что абстракционизм не прижился на родине Александра Иванова, Сурикова, Левитана, Куинджи… И, может, кому-то это вовсе не нравится, но традиции реалистического искусства ныне не только не утеряны, но получили свое продолжение у нас в стране…

А. Куинджи. Облака.

Когда-то, еще в двадцатых годах Сергей Есенин вместе с Айседорой Дункан посетил Америку.

Большой русский поэт без промаха окрестил эту крупнейшую капиталистическую державу как «железный Миргород».

Поэта поразили прагматизм и провинциальная бездуховность Штатов.

И хотя с тех пор прошло более полувека, ничего, кроме сногсшибательных «открытий» в области абстракции, поп-арта, «сюрра» и иных вывертов, изобразительное искусство Северной Америки не достигло.

Но не думайте, что в США нет прекрасных художников. Они есть. Но их единицы. Их голоса тонут в пучине «модернизма».

Ныне наступает, кажется, отрезвление.

Но каждое явление в искусстве США, будь то живопись или музыка, надо воспринимать крайне осторожно. Ведь огромную роль в этой богатейшей стране играют реклама и мода.

Можно задать вопрос: какое отношение мода имеет к серьезному искусству? Логично.

Если не знать специфики страны, где средства массовой культуры в руках дельцов творят чудеса.

Сегодня поп-арт, завтра гиперреализм, через год…

Главное — бизнес. И этому чудовищу подчинено все.

Это опять-таки никак не означает, что в США нет музеев. Есть великолепные коллекции вроде Метрополитен-музея, где собраны шедевры со всего мира. Но это импорт.

Немало мировой классики в частных руках.

Миллионеры отлично понимают, что такое хорошо… Для широкой публики-смешивают Шекспира с рекламой подтяжек. И снова на экране телевизоров рыдает Джульетта.

А через миг вновь пауза. И вы узнаете, что лучшие в мире сосиски… Но не хватит ли говорить банальности.

И как тут не вспомнить пророческие строки, написанные Гюставом Флобером еще в 1870 году. Вот они:

«Запад вступает в эру… глупости, утилитаризма, милитаризма и американизма».

Кому-то эти слова Флобера покажутся патриархальным чудачеством или парадоксальной шуткой… Это не так.

А. Головин. Испанка с черной шалью.

Эксцентричный маг и чародей сегодняшнего формализма в живописи Сальвадор Дали пробалтывается в сенсационном интервью:

«Деморализация и идиотизация являются лучшим решением для мира».

Метр сюрреализма заслужил аплодисмент от «джет сет» — международной миллиардерской элиты.

Так сомкнулись «жрецы искусства» и слуги Желтого дьявола.

Так тайное становится явью.

Цинизм, насилие, порнография, ежедневно, ежечасно владычествующие в американском телевидении, оглупляют и уродуют миллионы людей.

Влиятельнейший журнал «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт», издающийся в Вашингтоне, публикует беседу, где особенно назидателен финал.

Вопрос:

«Становятся ли американцы более циничными, смотря телевизор?»

Ответ:

«Да, да. Это именно так. Многие американцы действительно опускаются в болото цинизма»…

Страшноватенькое признание.

Землянин через сотню лет.

Давно уже, наверно, отпала надобность держать перо в руке: все немедля сделает, зафиксирует, отпечатает автомат.

Компьютер.

Стоит только произнести. Может, лишь задумать.

Мы ведь еще не представляем границ всемогущества техники.

Но значит ли это, что мы никогда уже не увидим юношу, зачарованно глядящего на белый лист?

Мечтательно взирающего на звезды?

И робко выводящего на бумаге первые, самые первые строки стихов к любимой.

Никто, никто, пожалуй, не возьмется ответить на этот вопрос. Хотя есть уже ныне «мудрецы», сомневающиеся, останется ли человек человеком в нынешнем понимании этого высокого звания. Белая бумага и перо…

А разве так далеко (в смысле примитивности орудия) ушли от них кисть, палитра?

Столь же элементарные средства выражения психологических переживаний. Уже сегодня мы видим огромные фрески и иные монументальные формы, наносимые не кистью — мощными аэрографами, чуть ли не брандспойтами.

Но значит ли это, что и через века далекий потомок, для которого воспроизвести механически образ природы или портрет будет столь же просто, как нажатие кнопки, откажется от счастья писать полюбившийся ему пейзаж или ребенка — кистью, пользуясь палитрой и красками?

Трудно, очень трудно ответить и на эту загадку.

Все зависит от того, захочет ли человек раствориться в машинерии или сбережет духовность, а значит, близость к природе, к собственному сердцу.

Но не будем вторгаться в область фантазии.

Все быстрее и быстрее, стремглав мчатся самолеты.

Летят, скользя, космические ракеты.

Динамичней мелькают кадры на экранах кино и телевизоров.

С каждым днем все лихорадочней и судорожней становится темп жизни на Западе.

Все это и многое другое привело к тому, что кому-то начинает мерещиться, что и земной шар стал шибче вращаться.

Мол, время уплотнило сроки совершения оборотов планеты и Земля наша кружится чуть ли не вприпрыжку.

Но это — глубокое заблуждение. Несмотря на людскую суету, так же размеренно и величаво плывет в необъятной бездне галактик Земля.

Так же мерно и рассчитанно до секунд (ибо, к счастью, это пока не зависит от человека) совершает планета свои назначенные обороты.

Ежедневно пылает восход. В определенный природой срок загорается вечерняя заря. Следом начинают мерцать звезды. Наступает ночь.

И вечный Ромео подходит к вечной Джульетте.

И бродит, и бродит вечный доктор Фауст, мечтая о юности.

Улыбается сегодняшняя Мадонна — Мария или Мэри, обнимая свое дитя.

Тянется к свету, зреет колос. Гудит трудолюбивая пчела. Старец прижимает к сердцу внучонка.

Великий круговорот жизни пока не остановлен и не убыстрен. Хотя бытие рода человеческого, как никогда, сложно.

Послушаем Чайковского: