ИЛЬЯ РЕПИН
ИЛЬЯ РЕПИН
Вьюжная ночь 1 ноября 1863 года. Набережная Невы. Каменные сфинксы, хмуро щурясь, охраняют вход в императорскую Академию художеств.
У седого от инея цоколя сфинкса — юноша в куцей шубейке, крытой серым сукном.
Паренек только с вокзала Николаевской железной дороги.
Он приехал из далекого Чугуева учиться в Академию. Ему девятнадцать лет.
Его зовут Илья Репин.
Холодна, неприютна громада Академии. Фасад здания темен. Только в верхнем этаже светятся два больших окна. Юный Репин пристально, как завороженный, глядит на этот теплый, неяркий свет. Он не знает, что там, высоко, в мастерской, идет жаркий спор. Художники-конкуренты — дипломники по-нашему — задумали сломать академическую рутину.
Во главе бунтовщиков Иван Крамской — человек, которому суждено сыграть огромную роль в судьбе молодого художника.
Но паренек из Чугуева пока ничего не знает.
Ему страшно в чужом городе, зябко и одиноко.
Вьюга утихла.
Под черным пологом неба тускло мерцает Нева.
Ярко горят окна дворцов, зажигая разноцветные костры на полированном льду реки.
Вдруг мимо окоченевшего паренька промчалась тройка. Мелькнули румяные лица, послышался смех, раздался невнятный говор, прозвенел колокольчик, и снова воцарилась тишина.
Завтра наступит новый день. Наступят будни.
Счет за номер в гостинице, счет за обед…
Правда, у него в кармане всего семнадцать рублей, но он упорен и тверд. Он снимет недорогую комнату и не будет обедать — будет пить чай вприкуску, с черным хлебом.
Благо, что чай и сахар он привез из дому.
Главное, он начинает штурмовать твердыню Академии. Его встретит неласковый чиновник, он потерпит на первых порах неудачу. Но он молод и талантлив, ему поможет сам Крамской, и его ждет успех.
Не пройдет и года, как заветная мечта юноши исполнится.
Илья Репин по праву войдет по стертым каменным ступеням под гулкие своды Академии.
Юный Репин. Какой он был, этот паренек из Чугуева?
Взглянем на «Автопортрет», написанный молодым живописцем через месяц после приезда в столицу — 2 декабря 1863 года. Пытливо глядит на нас юный мастер. Чисты, привлекательны черты его лица. Глаза внимательно вглядываются в даль.
Что ждет его? Свершит ли он задуманное?
Сбудутся ли его идеалы?
Молодой Репин может показаться с первого взгляда несколько наивным. Он безупречно честен и правдив, до конца верен своей музе — живописи, и это главная причина его будущих успехов.
Через много-много лет, накануне XX века, в 1899 году Репин пишет своему большому другу и советчику Стасову, пожалуй, самые сокровенные за их долгое знакомство слова:
«Я все тот же, как в самой ранней юности, люблю свет, люблю истину, люблю добро и красоту как самые лучшие дары нашей жизни, и особенно — искусство! Искусство я люблю больше добродетели, больше, чем людей, чем близких, чем друзей, больше, чем всякое счастье и радости жизни нашей. Люблю тайно, ревниво, как старый пьяница, — неизлечимо… Где бы я ни был, чем бы ни развлекался, чем бы ни восхищался, оно всегда и везде в моем сердце, в моих желаниях, лучших, сокровеннейших. Часы утра, которые я посвящаю ему, — лучшие часы моей жизни. И радости и горести — радости до счастья, горести до смерти — все в этих часах, которые лучами освещают или омрачают все прочие эпизоды моей жизни».
Бурлаки на Волге. Фрагмент.
Но вернемся вновь к «Автопортрету» 1863 года.
На нас продолжает внимательно и в то же время робко глядеть миловидный юноша.
Но вдруг его пристальный взор заставляет нас насторожиться: не слишком ли много он видит, не слишком ли глубоко он проникает в ваше нутро, не слишком ли пронзительно оценивает этот юнец все и вся?
И, может, его робость есть не что иное, как «уничижение паче гордости»?
И тут-то открывается перед нами одно из тайных качеств сложного характера Репина. Он признается в этом свойстве лишь на закате жизни, через пол века:
«Несмотря на тайную титаническую гордость духа внутри себя, в жизни я был робкий, посредственный и до трусости непредприимчивый юноша…»
Робкий титан. Застенчивый гордец.
Эти, казалось, несовместимые противоречия в душе художника рождали тот сложный и порою не сразу доступный пониманию, но тем более великий характер, который представлял собою безвестный паренек из Чугуева, с простою русской фамилией Репин.
«Бурлаки».
Нынче в кино стало модно вдруг останавливать движение.
И тогда вы видите как бы остановленную жизнь.
Завороженный миг.
Нечто подобное создает художник, когда пишет картину, с той лишь «небольшой» разницей, что организация подобного «мига» иногда отнимает у живописца много-много лет, а иногда всю жизнь.
Так, мы вечно зрим истомленное восторгом страданий лицо боярыни Морозовой и видим ее подъятый перст, до нас доносятся ее внохновенные слова…
Картина Сурикова…
Мы слышим шепот старца и рыдания блудного сына, прижавшегося к отцу. Мы словно видим осторожные прикосновения рук слепца к рубищу странника — таков гений Рембрандта…
Так всегда идет, идет и идет на нас из огнедышащего пекла летнего волжского полдня вереница опаленных зноем, изможденных, оборванных, но сильных людей. «Бурлаки» Репина.
Бурлаки на Волге.
«Со смелостью, у нас беспримерною, Репин окунулся с головою во всю глубину народной жизни, народных интересов, народной щемящей действительности». Эти слова Стасова рисуют меру подвига молодого живописца, только что окончившего Академию и получившего первую золотую медаль..
Стоит ли описывать историю рождения «Бурлаков», поездку Репина с художником Васильевым на Волгу для собирания этюдов к картине?
Может быть, стоит только напомнить о встрече живописца с Каниным. Пожалуй, никто лучше самого Репина не смог бы описать эту сцену, когда Канин, стоя в лямке, позировал мастеру:
«Во время стояния в лямке он поглощал меня и производил на меня глубокое впечатление, — пишет Репин. — Была в лице его особая незлобивость человека, стоящего неизмеримо выше своей среды. Так, думалось мне, когда Эллада потеряла свою политическую независимость, богатые патриции железного Рима на рынках, где торговали рабами, покупали себе ученых-философов для воспитания своих детей. И вот философ, образованный на Платоне, Аристотеле, Сократе, Пифагоре, загнанный в общую яму или пещеру с беглыми преступниками-зем-ляками, угонялся на Понт Эвксинский и там лежал на солнцепеке, пока кто-нибудь покупал наконец его, 60-летнего старика».
Хочется обратить внимание на богатый язык Репина, на его великолепное ассоциативное мышление, на его эрудицию — словом, на те слагаемые, без которых не складывается понятие, высокое и чтимое народом, — художник.
Великий русский композитор Мусоргский пишет Репину:
«То-то вот, народ хочется сделать. Сплю и вижу его, ем и помышляю о нем, пью — мерещится мне он, один, цельный, большой, неподкрашенный и без сусального… Какая неистощимая… руда для хватки всего настоящего, жизнь русского народа! Только ковырни — напляшешься, — если истинный художник…»
«Бурлаки» имели европейский успех. Картина была гвоздем на венской Всемирной выставке 1873 года и на парижской 1878 года. Крупнейший немецкий критик Пехт громогласно объявил, что на выставке нет другой такой жизненной и солнечной картины, как «Бурлаки».
Бурлаки на Волге. Фрагмент.
Поль Манц писал:
«Кисть Репина не имеет никакой претензии на утонченность. Он написал своих «Бурлаков», нисколько не льстя им, быть может, даже немножко с умышленною некрасивостью. Прудон, приходивший в умиление перед «Каменоломщиками» Курбе, нашел бы здесь еще большую оказию для своего одушевления… Репин пишет немного шершаво, но он тщательно выражает и высказывает характер».
Нет нужды пересказывать все хвалебные отзывы крупнейших русских деятелей культуры, видевших в «Бурлаках» явление новое, глубокое, высоко гражданственное.
Правда, находились и недовольные… Им не нравилась суровая панорама русского бытия, развернутая живописцем.
Вот что заявил министр путей сообщения Зеленых при встрече с художником:
— Ну, скажите, ради бога, какая нелегкая вас дернула писать эту нелепую картину? Ну, как не стыдно — русский?.. Да ведь этот допотопный способ транспортов мною уже сведен к нулю, и скоро о нем не будет и помину. А вы пишете картину, везете ее на всемирную выставку в Вену и, я думаю, мечтаете найти какого-нибудь глупца богача, который приобретет себе этих горилл, наших лапотников!
«Протодиакон». Все в нем, от размаха богатырских плечей, мощных дланей, похожих на корневища вяза, до величественной брады, черных густых бровей, нависших над грозными очами с искорками диавольского лукавства, монументального багрового носа, — все в нем огромно, крепко сбито.
Но чугуевский Гаргантюа не просто физически громаден.
В нем что-то от микеланджеловского «Моисея» — древнее, библейское…
Он возложил десницу на свое неуемное чрево, взглянул на нас, грешных, и вот через мгновение на нас рухнет обвалом — «многа-а-а-я ле-е-е-та».
И от рыка его задрожат своды храма божьего и сладко замрет сердце прихожан, особливо из купцов.
Но Репин не обомлел при виде этого монстра духовенства и православия, наоборот, все движения руки художника, все мазки его волшебной кисти, покорные гению, послушно легли на положенные места, вперед нами шедевр!
Протодиакон.
Все краски, как бы заговоренные, согласно поют… Разноголосый хор золотистых, коричневых, темно-красных тонов. Их голос бархатист, звучен, глубок.
Прозрение…
Так увидеть натуру живописец мог, только как бы вновь родившись. А ведь так и было.
Пропутешествовав несколько лет по Италии, Франции, налюбовавшись вволю великими творениями старых мастеров, Репин окунулся в лоно отчизны — родной Чугуев.
«Протодиакон». Язык этого полотна прост и сдержан и в то же время темпераментен и свеж. В этом «этюде», как его называли современники, как бы вновь воскрес голос высокой классики в живописи — голос обобщенный, человечный и правдивый.
Некоторые искусствоведы сравнивают язык Репина в «Протодиаконе» с языком Рембрандта или Курбе.
Не будем столь категоричны в определениях.
Ведь дело совсем не в том, на какого из великих реалистов и классиков в конечном счете похож этот холст. Дело в том, что «Протодиакон» — подлинный Репин, и этого вполне достаточно, ибо с момента написания этого полотна прошел век, и за это время имя Репина успело занять свое место в сонме великих живописцев мира.
В этом нет сомнения!
Но обратимся вновь к «Протодиакону». Его судьба сложна, как и время, в которое он родился. Передовая художественная общественность приняла портрет как победу новой школы в русской живописи.
Крамской так формулирует новую манеру Репина:
«Он точно будто вдруг осердится, распалится всей душой, схватит палитру и кисти и почнет писать по холсту, словно в ярости какой-то. Никому из нас не сделать того, что делает теперь он».
Мусоргский писал:
«Да ведь это целая огнедышащая гора! А глаза Варлаамищи так и следят за зрителем. Что за страшный размах кисти; какая благодатная ширь!»
Но иные думали по-иному, и картину не пустили на международную выставку: де, мол, «лучше не выносить сор из избы»…
Репин же решал всегда по-своему:
«Каждый раз с выпуском в свет новой вещи своей я слышу столько противоположных мнений, порицаний, огорчений, советов, сожалений, сравнений с прежними и всевозможных предпочтений, что если бы я имел страстное желание руководствоваться общественным мнением, или мнением какого-нибудь кружка, или еще ужё-мнением одного какого-нибудь избранного человека, то и тогда, во всех этих случаях, я был бы несчастным, забитым, не попавшим в такт провинившимся школьником (какое жалкое существование). К счастью моему, я работаю над своими вещами по непосредственному увлечению. Засевшая идея начинает одолевать меня, не давать покоя, манить и завлекать меня своими чарами, и мне тогда ни до чего, ни до кого нет дела».
«Царевна Софья»… Эта картина Репина, написанная в 1879 году, вызвала в свое время бурю споров. Ее не принял Стасов. Он обвинил художника в непонимании истории.
«Я не верю, — писал Стасов о Софье, — чтобы она в то мгновенье остановилась… Софья бросилась бы стремительно к окну, все тело бы ее рванулось вперед, как зверь в клетке, к врагам. Время ли тут застывать?.
Прошел век с момента написания этого холста.
Утихомирились страсти.
Царевна Софья.
Почему этот образ так магнетически притягивает к себе, заставляет нас снова и снова возвращаться к картине и пытаться разгадать тайну обаяния этого полотна?
Пожалуй, потому, что этот холст Репина необычайно тонко психологически построен.
Эта работа живописца сложна не только по сюжету, по исторической ткани, но и по пластическому, цветовому решению.
Сдержан, скуп цветовой строй картины — серебро, черное, красное и золото.
Тусклый, серебристый свет льется из зарешеченного оконца — холодный свет жестокой реальности. В неярком белесом мерцании — силуэт повешенного стрельца — символ, знак поражения, гибели дела Софьи. Этот неумолимый серебристый свет встречается на полотне (а значит, и в жизни, увиденной Репиным) с теплым золотистым светом киота, светом свечей и лампад — светом веры Софьи в старую Русь, в исконное, непреходящее. В этой встрече двух цветовых начал — ключ к раскрытию тайны очарования картины.
Неумолимый свет струится из окна.
Он покоряет, побеждает, сковывает ярость Софьи, и она не мечется, не кидается, как зверь, не кричит.
Софья нема.
Неподвижна, как статуя отчаяния.
Еле потрескивает нагар на свечах. Софья застыла в своем неизбывном страдании и гневе. Она уже бушевала, угрожала, рыдала…
Она замолчала.
Конец.
И это почувствовал Репин.
В картине тишина. Но мы явственно ощущаем размах событий, происходящих за толстыми стенами Новодевичьего монастыря.
Мы как будто слышим яростные крики взбунтовавшихся стрельцов, в ушах звенит от лязга оружия, гудения набата, зовущего к борьбе, от скрипа телег, везущих мятежников на лютую казнь.
Мы слышим Время.
Черны лики образов, золотой свет киота еле теплится, побежденный суровым светом петровского утра. Как огромная лужа крови, красный ковер на полу.
Репин этим холстом заявил о своем великом даре психолога, драматурга и режиссера, мастера «громкой тишины».
Он покажет далее в ряде картин это свое поразительное умение раскрывать перед зрителем без жестикуляции, без ложных эффектов, предельно скупо правду жизни в трагических страницах истории Руси и драматических буднях современной ему действительности.
Крамской поддержал Репина:
«Я очень был тронут Вашей картиной. После «Бурлаков» это наиболее значительное произведение.
Софья производит впечатление запертой в железную клетку тигрицы, что совершенно отвечает истории.
Браво, спасибо Вам. Выставка будет значительная. Ваша вещь, где хотите, была бы первой, а у нас и подавно. Вы хорошо утерли нос всяким паршивикам».
Репин растроган: «За Софью мою только еще пока один человек меня журил, и крепко журил, говорит, что я дурно потерял время, что это старо и что это, наконец, не мое дело, и что даже он будет жалеть, если я моей «Софьей» буду иметь успех.
Царевна Софья.
Теперь судите сами, как я вчера обрадовался Вашему письму. Вашему слову о «Софье» и о всей Вашей выставке. Чудесно. Бесподобно. Еще есть порох в пороховницах. Еще не иссякла казацкая сила».
«Крестный ход в Курской губернии».
Этот огромный холст написан Репиным в 1880–1883 годах.
Жара… Пыль.
По выбитому большаку в мареве раскаленного полдня тянется несметная толпа народа. Тысячи людей идут на зрителя из сизой мги. Головная часть процессии рядом с нами.
Бородатые мужики в коричневых армяках торжественно несут увитый пестрыми лентами фонарь. За ними богомольные старушки и девушки истово поддерживают пустой футляр от иконы. Чуть поодаль дьякон в золотом стихаре, творящий крестное знамение, и в пяти шагах подлинный центр этой манифестации веры и порядка — оплывшая жиром барынька, гордо несущая икону, сверкающую в лучах солнца золотом оклада.
Художник не пожалел красок, чтобы ярко изобразить «столпы общества» во всей их чванливости и тупоумии. Все эти откупщики, кулаки, промышленники, лихой исправник, конный жандарм монотонно движутся по вытоптанной, выгоревшей от нестерпимого жара дороге.
Ритмично раскачиваются хоругви, шуршат шелковые ленты, скрипят смазанные сапоги, свистит нагайка усердного не в меру урядника, наводящего «порядок», голосит хор певчих, гудит, гудит русская земля от тысяч, тысяч шагов православных.
И вот в этот почти полусонный ритм шествия врывается фигура русоголового горбуна, опирающегося на костыль, спешащего присоединиться к голове шествия, «к избранным».
Его лицо, потное от жары, сияет верой и какой-то одухотворенной радостью. Он почти у цели.
Но неумолимая длинная палка старосты преграждает ему путь…
Крестный ход в Курской губернии. Фрагмент.
Невольно при взгляде на светлое лицо горбуна видишь духовную сущность Руси, предстают будущие герои картин Сурикова и Нестерова.
Живописец Репин великолепно владеет кистью. Его палитра передает всю необъятную гамму красок пленэра.
Но артистизм Ильи Ефимовича подчинен той гражданственности, той идее, которая заложена в этом эпическом по размаху полотне.
«Крестный ход» — подлинный художественный документ эпохи, обличающий всю глубину ханжества, темноты, невежества провинциальной самодержавной России.
Можно исписать десятки страниц, пытаясь обрисовать всю галерею типов, которую создал художник.
Думается, что этот холст — одно из фундаментальнейших и талантливейших творений Репина, патриота и гражданина, наряду с «Бурлаками», «Не ждали» и «Иваном Грозным».
«Стрепетова».
«Относительно же этюда Стрепетовой — он останется у меня еще долгое и, может быть, очень долгое время. Может быть, он поступит в Вашу галерею, когда меня уже не будет в живых», — ответил Репин Третьякову на его просьбу отдать портрет актрисы.
Стрепетова. Она играла на сцене Александринского театра рядом с великими Мочаловым, Давыдовым, Савиной…
«Маленькая, худенькая, бледная, обреченная, с голосом, который «беду несет», она завладевает зрителями, — вспоминает художник Нестеров, — …театр исчезает, незаметно зритель становится свидетелем подлинной житейской драмы».
Репин пишет Стрепетову и создает один из самых великолепных портретов XIX века.
«Стрепетова»… Мазок полотна нервный и свободный. Холст почти дышит: так легко и прозрачно лежат на нем краски. Кисть художника напряжена, ею владеет такое мощное и страстное ощущение характера и формы, что каждое касание безошибочно.
Портрет написан «а-ля прима» — это вершина живописной техники, воскрешающей традиции Веласкеса и Хальса.
Но, пожалуй, не только в манере живописи и в колорите главное достоинство портрета.
Актриса П. А. Стрепетова. Этюд.
Потрясают сложность, многоплановость образа актрисы, трепет жизни, отраженный в этом этюде.
Неуловимо сложны настроения и чувства, пробегающие, подобно быстрым волнам, по лицу великой актрисы. Тончайшие оттенки психологического состояния делают некрасивое, немолодое лицо прекрасным.
По худеньким плечам разметались пряди волос.
Простое темное домашнее платье подчеркивает болезненную бледность лица, по которому бегут, бегут, как волны, легчайшие, еле уловимые оттенки человеческих чувств.
Репин писал:
«Для художественного произведения не довольно одного копирования с натуры. Художник вкладывает в свой труд очарование, впечатление. Поэтому никакая фотография, даже и цветная, не может помешать высокой ценности истинно художественных произведений — в них ценится живая душа художника».
Вот почему Третьяков так упрашивал, а Репин так упорно отказывался отдать этот свой этюд.
«Не ждали». Нежданно-негаданно в дом входит его бывший хозяин. Он пришел из ссылки. Заросший, грязный, в измызганном буром армяке. Почти неузнаваемый. Его пропустила сквозь строй беспощадная машина царевой охранки.
На его изможденном лице следы бессонных этапных ночей, ледяных сибирских ветров, голода и лишений.
Но он пришел!
На картине художник изобразил первые секунды встречи. По лицам людей пробегает сложнейшая гамма чувств. От равнодушия, недоумения, испуга до изумления и восторга.
Еле слышно скрипят половицы… Через миг раздадутся крики радости, смех, рыдания. Но в этой секундной тишине слышны звон кандалов, дробный стук подков жандармских троек, стоны и выстрелы в гулких застенках.
Привстала мать навстречу сыну, ее взор прикован к дорогим чертам; еще мгновение — и дрожащие руки обнимут беглеца.
Жена обомлела, она не верит глазам, не верит своему призрачному счастью.
Сын застыл в радостном изумлении. Ведь его отец — герой!
Дочурка напугана. Она не знает этого незнакомого страшного дядю. Прислуга шокирована. Кто это?
Не ждали.
Пришла беда. Покой маленькой семьи нарушен. Жизнь ставит перед ними строгий и суровый вопрос: «Что делать?»
Художник написал самый обыденный интерьер, хорошо оттеняющий необычность и драматичность происходящего.
Лишь портреты Шевченко и Некрасова на стене да репродукция с картины «Голгофа» Ге напоминают об отсутствовавшем хозяине, о его страшной и святой стезе.
Картина имела ни с чем не сравнимый успех.
Появившись на XII Передвижной выставке, она была подобна разорвавшейся бомбе… Ведь не надо забывать о той зловещей поре, которая царила тогда в России.
Реакция, чудовищная, небывалая, захлестнула все и вся.
Это был ответ самодержавия на выстрел народовольцев 1 марта 1881 года. Зрители ломились на выставку.
Стасов ликовал:
«Репин не почил на лаврах после «Бурлаков», он пошел дальше вперед. Я думаю, что нынешняя картина Репина — самое крупное, самое важное, самое совершенное его создание».
Не было, пожалуй, ни одного дома, ни одной семьи в городе, где бы не обсуждали новую картину Репина. Его слава, казалось, достигла зенита. Равнодушных не было. Мнения были всякие.
«Репина, наверное, произведут в «гении», — писали «Московские ведомости». — Жалкая гениальность, покупаемая ценой художественных ошибок, путем подыгрывания к любопытству публики, посредством «рабьего языка». Это хуже, чем преступление, это — ошибка… «Не ждали!» Какая фальшь…
Но никакая ложь, никакая грязь продажных перьев не могли замазать правду и свет, заключенные в картине.
В те далекие дни эта картина была откровением.
Новаторской была и живопись картины — светлая, валерная.
Велико было гражданское мужество живописца, создавшего этот холст. Но это был далеко не предел возможностей художника. В мастерской Репина на мольберте стояло новое полотно, которому было суждено стать одной из самых знаменитых картин России.
«Иван Грозный и сын его Иван».
«Работая усердно над картиной, — пишет Репин, — и будучи страшно разбит нервами и расстроен, я заперся в своей мастерской, приказав никого не принимать, и сделался невидимкой для петербургского общества. А между тем слухи о моей картине уже проникли туда, и многие желали ее видеть, я же принял меры, чтобы ранее времени праздные зеваки не могли удовлетворить своего любопытства и мешать мне работать.
Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года.
Что это за картина, которая уже в мастерской вызвала такой бурный интерес у публики?
Это был знаменитый «Иван Грозный и сын его Иван»… Репин вспоминает о страшном напряжении, которое он испытал:
«Я работал завороженный. Мне минутами становилось страшно. Я отворачивался от этой картины, прятал ее. На моих друзей она производила то же впечатление. Но что-то гнало меня к этой картине, и я опять работал над ней».
Полотно экспонировано на выставке. Вот один из отзывов об «Иване», написанный в письме к автору Львом Толстым:
«Третьего дня был на выставке и хотел тотчас же писать Вам, да не успел. Написать хотелось вот что, — так, как оно казалось мне: молодец Репин, именно молодец. Тут что-то бодрое, сильное, смелое и попавшее в цель. На словах много бы сказал Вам, но в письме не хочется умствовать. У нас была геморроидальная, полоумная приживалка-старуха, и еще есть Карамазов-отец. Он самый плюгавый и жалкий убийца, какими они должны быть, — и красивая смертная красота сына. Хорошо, очень хорошо. И хотел художник сказать значительное. Сказал вполне ясно. Кроме того, так мастерски, что не видать мастерства. Ну, прощайте, помогай Вам бог. Забирайте все глубже и глубже».
Бонч-Бруевич вспоминает:
«Еще нигде не описаны те переживания революционеров, те клятвы, которые мы давали там, в Третьяковской галерее, при созерцании таких картин, как «Иван Грозный и сын его Иван», как «Утро стрелецкой казни», как «Княжна Тараканова», как та картина, на которой гордый и убежденный революционер отказывается перед смертной казнью принять благословение священника… Мы долго-долго смотрели на судьбу политических — нашу судьбу — «На этапе» и близко понимали «Бурлаков».
Такова была роль картин Репина.
Они будили умы, будоражили души, заставляли пристальнее вглядываться в происходящее — короче говоря, трудно переоценить прогрессивную роль полотен великого живописца.
Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года. Фрагмент.
Тем более странными кажутся сегодня высказывания некоторых искусствоведов и критиков, которые приписывали Репину аполитичность.
Достаточно ознакомиться с письмами Репина, чтобы убедиться в обратном.
Художник, несмотря на кажущуюся доброту и мягкость, иногда проявлял стальную волю и твердость характера.
Такова была отповедь Третьякову на попытку заказать ему портрет махрового реакционера Каткова.
«Какой же смысл, — пишет Репин, — поместить тут же портрет ретрограда, столь долго и с таким неукоснительным постоянством и наглою откровенностью набрасывающегося на всякую светлую мысль, клеймящего позором всякое свободное слово? Притворяясь верным холопом, он льстил нелепым наклонностям властей… имея в виду только свою наживу. Этим торгашам собственной душой все равно. Неужели этих людей ставить наряду с Толстым, Некрасовым, Достоевским, Шевченко, Тургеневым и другими? Нет, удержитесь, ради бога».
Репин не только высказывал свое мнение в разговорах и письмах, излагая свое резкое отношение к самодержавию. В самую тяжкую пору реакции художник выставляет одну за другой такие, ставшие впоследствии хрестоматийными картины, как «Не ждали» (1884–1888) и «Иван Грозный..(1885).
Озлобление реакционных кругов великолепно ощущается в послании Победоносцева к царю:
«Стали присылать мне с разных концов письма с указанием на то, что на передвижной выставке выставлена картина, оскорбляющая у многих нравственное чувство. Иван Грозный с убитым сыном. Сегодня я видел эту картину и не мог смотреть на нее без отвращения… Удивительное ныне художество: без малейших идеалов, только с чувством голого реализма и с тенденцией критики и обличения. Прежние картины того же художника Репина отличались этой наклонностью и были противны. Трудно понять, какой мыслью задается художник, рассказывая во всей реальности именно такие моменты. И к чему тут Иван Грозный? Кроме тенденции известного рода, не приберешь другого мотива. Нельзя назвать картину исторической, так как этот момент и всей своей обстановкой чисто фантастический…»
Судьба картины «Иван Грозный. драматична.
Ее снимают с экспозиций и вновь выставляют.
Арест пропагандиста.
И вдруг фанатик и изувер Балашов бросается с ножом на холст и наносит картине три раны.
Сам Репин так рассказывает об этом происшествии:
«Это событие произошло в дни празднования трехсотлетия дома Романовых. В это время была монархическая ситуация, а картина направлена была против монархизма. На нее и ополчились. Результатом всего этого было то, что Балашов разрезал картину с целью выслужиться. Мне потом предлагали съездить в больницу посмотреть Балашова, но это было неприятно, и я отказался».
Искусство Репина как наиболее яркий образец реализма и русской классики попало под обстрел сторонников модернизма.
Вот что записано со слов Репина об одном из диспутов, куда приехал сам художник: «Поэт Макс Волошин читал лекцию в Политехническом музее. Я пришел на эту лекцию. Волошин ругал мою картину и, говоря о разрезе, сказал:
«Как жалко, что эту картину совсем не изрезали».
Лекция была очень грубая. Я попросил слова…
Я сказал, что меня удивляет, как такой образованный человек, как Волошин, может говорить такие грубые и глупые слова.
Моя картина «Иван Грозный убивает своего сына» изображает момент русской истории.
Я здесь выступил как летописец по мере сил своих. Полагаю, что меня надо не ругать, а благодарить, я кончил.
На экране появился мой портрет, по-видимому, приготовленный Волошиным с целью меня дискредитировать, но зал задрожал от грома аплодисментов».
«Арест пропагандиста».
«Личные мои отношения с Ильей Ефимовичем были дружеские. Работая заведующей техникой Петербургского комитета партии, я не раз обращалась к Репину за материальной помощью. В число моих обязанностей входили и финансы. Деньги были нужны для так называемого политического Красного Креста, то есть для оказания помощи политическим заключенным или ссыльным. Никогда Илья Ефимович не отказывал мне.
В бытность его уже академиком я пользовалась его мастерской в Академии художеств на Васильевском острове как явкой, то есть квартирой, куда в определенный день и час могли прийти ко мне по своим делам товарищи, нуждающиеся в чем-либо по части Петербургского комитета партии.
Запорожцы пишут письмо турецкому султану. Фрагмент.
Эти слова, написанные большевичкой Е. Д. Стасовой, окончательно разрушают легенду о мнимой аполитичности Репина.
Художник выставляет в 1891 году свою картину «Арест пропагандиста». Простое слово «выставляет» не очень правильно отражает суть дела.
Картину не хотели разрешать к показу. Дело дошло до царя.
Репин вспоминает, что устроители выставки пригласили царя осмотреть экспозицию накануне вернисажа:
«Александр III все рассмотрел».
Репин пишет дальше:
«Даже «Арест пропагандиста» вытащили ему, и тот рассматривал и хвалил исполнение, хотя ему показалось странным, почему это я писал это так тонко и старательно».
Репин недвусмысленно говорил:
«Невозможно, чтобы европейски образованный человек искренне стоял за нелепое, потерявшее всякий смысл в нашей сложной жизни самодержавие, этот допотопный способ правления годится только еще для диких племен, неспособных к культуре».
Наконец выставка открыта.
Автор картины с удовольствием резюмирует:
«Моя выставка здесь делает большое оживление. Народу ходит много. Залы светлые, высокие, погода чудная, солнечная. Много студенчества, курсисток и даже ремесленников толпится в двух залах и рассыпается по широкой лестнице. «Арест пропагандиста» стоит, и от этой картинки, по выражению моего надсмотрщика Василия, «отбою нет». Жаль, зала выставки выходит на солнечную сторону и шторы темнят и портят свет. Вчера, в первый день открытия, было 500 человек». Успех картины в Москве был настолько велик, что либеральная газета «Русская мысль» вынуждена была признать: «Необыкновенно выразительна и сильное впечатление производит небольшая картина «Арест пропагандиста».
Для раскрытия политических убеждений Репина весьма характерна его встреча с рабочими Петрограда, описанная впервые в воспоминании участника этого события Н. Г. Руновского:
«Илья Ефимович очень подробно и живо интересовался условиями нашей работы, быта. Мы без всяких прикрас рассказал и ему об условиях жизни рабочих, о их борьбе за свои права, о стремлении к знанию, о расправах свирепой царской реакции с рабочим движением. Илья Ефимович выслушал нас с глубоким вниманием и интересом. Нужно было видеть, с какой искренней взволнованностью и возмущением он говорил нам: «Как вы можете терпеть все это! Нет, так больше продолжаться не может!»
Мне очень ярко запомнились эти слова великого художника, свидетельствовавшие о том, что идея свержения царизма настоятельно назрела не только среди рабочих, но и совпадала с чаяниями лучших представителей интеллигенции».
«Красота — дело вкусов, — писал Репин, — для меня она в правде».
Но напрасно подумают тонкие любители красоты и совершенной формы в живописи, что великий русский художник отрицал пластические качества в искусстве.
Наоборот, никто так категорично не говорил о необходимости, насущности высокой формы в живописи:
«Глубокая идея становится внушительной только в совершенной форме. Только благодаря форме она возвышается до великого значения. Посягательство на возвышенные идеи доморощенными средствами вызывает брезгливое чувство».
«Запорожцы».
Это, пожалуй, одно из самых фундаментальных творений Репина, на которое художник затратил огромное количество энергии, любви и забот.
Ведь этот большой холст писался, правда, с некоторыми перерывами, с 1878 по 1891 год.
«Я уже несколько лет пишу свою картину и, быть может, еще несколько лет посвящу ей, — говорил Репин, — а может случиться, что я закончу ее и через месяц. Одно только страшит меня: возможность смерти до окончания «Запорожцев».
Сотни подготовительных этюдов, эскизов, рисунков, специальные поездки для изучения материала — все это говорит об одном основном чувстве, владевшем живописцем.
Это чувство — любовь.
«Нет, я русский человек и кривить душой не могу. Я люблю запорожцев, как правдивых рыцарей, умевших постоять за свою свободу, за угнетенный народ…»
И это состояние восторга, преклонения и любви художника к своим героям мгновенно передается зрителям.
Сюжет картины, само полотно слишком известны, чтобы вновь рассказывать о письме грозного султана и о великолепном ответе, сочиненном ему вольными рыцарями Запорожья.
Запорожцы… Вот они перед нами во всей своей красе и удали. Галерея типов, совершенно оригинальных, неподражаемых, легендарных. Можно часами разглядывать их загорелые, обветренные степными ветрами, опаленные солнцем, дубленные невзгодами, изрубленные в жестоких схватках, но все же дьявольски красивые, источающие силу, энергию, бьющую через край, и еще раз красивые лица.
Вся эта пестрая толпа в движении, в ней нет равнодушных, все увлечены сейчас сочинением ответа Мухаммеду.
Это боевое товарищество людей, сильных, простых, беспредельно храбрых и честных.
И вот восседают они, цвет и гордость Запорожья.
Какие характеры, могучие и богатырские, создала кисть живописца, какие яркие национальные типы!
Репин отдал весь свой опыт режиссера и психолога, расположив эту людскую громаду так непроизвольно и живо, что зритель ни на миг не испытывает чувства натяжки и неловкости.
Десятки, сотни раз Репин переписывал этот холст, перемещая и передвигая своих героев.
Современники с чувством восхищения и… ужаса вспоминают о навсегда погибших, записанных неумолимым художником замечательных фигурах.
Курятся дымы костров, день склоняется к вечеру.
В ушах гудит от гомона, криков и громоподобного смеха запорожцев.
Этот холст является идеальным примером «завороженного мига», когда художник силой своего дара переносит к нам «в сегодня» картину далекого прошлого со всеми ее ароматами, музыкой, сложными характерами.
Репин недаром до конца дней своих не расставался с этой темой. Он всю жизнь, со дня рождения, был в душе земляк казаков, сколько бы он по скромности от этого ни отрекался.
«В душе русского человека есть черта особого скрытого героизма. Это — внутри лежащая, глубокая страсть души, съедающая человека, его житейскую личность до самозабвения. Такого подвига никто не оценит: он лежит под спудом личности, он невидим. Но это — величайшая сила жизни, она двигает горами; она руководила Бородинским сражением; она пошла за Мининым; она сожгла Смоленск и Москву. И она же наполняла сердце престарелого Кутузова».
«Стрекоза» Эти слова приоткрывают нам самую сокровенную, самую глубоко хранимую тайну Репина. Великий художник, всю жизнь отдавший служению одной правде, должен был таиться под личиной простоватого, чудаковатого чугуевца.
Я гляжу на «Автопортрет» Репина, написанный в последние годы жизни в «Пенатах», и вдруг явственно вижу, как этот маленький, невзрачный старик, Илья Ефимович Репин, вдруг вырастает в богатыря, создавшего картины, восславившие наше искусство, нашу Отчизну!
«Страшную, непрестанную борьбу ведет посредственность с теми, кто ее превосходит». Эти слова Оноре Бальзака обрели сегодня в искусстве особое, зловещее звучание.
Как ни странно, но в начале нашего века зародился процесс, который еще не окончился, хотя признаки деградации и упадка его налицо.
Дело в том, что так называемый «модернизм» вознамерился девальвировать, уничтожить завоевания мировой культуры, истребить традиции, начать отсчет с ничего, под лозунгом «новаций и формотворчества».
Самое прельстительное в этом явлении было то, что живописью мог заняться любой дилетант, даже осел.
В свое время так и была названа «левая» группа — «Ослиный хвост»…
Вседоступность, вседозволенность рождали цинизм, уродство, трюкачество — все, что может придумать посредственность.
Одного не могли сотворить эти нагловатые господа — это написать грамотную реалистическую станковую картину.
Для этого у них не было ни таланта, ни школы, ни желания…
Как же поступили формалисты?
Они оплевали всех, начиная с Рафаэля и кончая Репиным. Был произнесен манифест: «Станковистов на свалку, их время прошло».
… Пройдите по залам Третьяковки, и вас потрясет необъятный мир Репина, вместивший в себя и такие маленькие шедевры, как «Дуэль», и фундаментальные, огромные полотна
— «Крестный ход в Курской губернии» или жемчужину галереи, картину «Не ждали».
Мы живем в восьмидесятых годах XX века.
Все ярче видится сегодня вечное пламя искусства реалистического, отражающего правдиво свет и тени бытия.
Среди значительнейших имен художников-станковистов нашей школы — Илья Репин…
… Илья Ефимович Репин владел писательским даром. Из-под его пера вышли сотни страниц текста, сделавшего бы честь любому крупному литератору.
Один знаток Репина доверительно мне сообщил, что художнику помогал писать Корней Чуковский. Допустим. Но, что странно, собственные книги Чуковского вовсе не обладают репинским, оригинальным, живым, непосредственным языком.
Обратимся к «Мыслям об искусстве» Репина. Это, по существу, записные книжки живописца.
Вот несколько строк:
«… Всякий шедевр в искусстве получился сложным путем и громадными затратами средств культуры; подобно тому, как для условий жизни на нашей крошечной земле потребовался колоссальный запас гигантских огней солнечной энергии.
… Посредственный художник не перенесет ни одной гениальной черты в своей работе: он в миг уничтожит такую незваную гостью желанием сделать получше…
… С очень эффектными художественными произведениями, сделавшими в свое время большую сенсацию, спустя несколько лет происходит невероятная перемена. Их не узнаешь и удивляешься, куда девалось очарование, которое увлекало… целые массы людей».
Таким был «простак» Репин…
