I

I

Что может быть выше непорочной семьи? Я не говорю о счастье двух в ней, о воспитании и воспитанности в ней детей, но о зрелище ее и воспитывающем влиянии этого зрелища на других. В обществе такая семья становится центром могущественного притяжения: все любят ее, все стремятся в нее; для каждого - честь и радость переступить за ее порог. Я думаю, непорочная семья есть мечта государственного человека, мечта апостолов. "Приветствую тебя, Прискилла, и твою домашнюю церковь!" - писал ап. Павел ранней христианке. Но как в апостольские времена, так и сейчас непорочная семья есть в точности маленькая церковка. И всякий путник, встречая таковую на путях своей жизни долго о ней хранит память. Непорочная семья есть вместе лучший пророк брака: пример ее, возможность ее самым образом своим увлекает вернее, чем всяческие аргументы. В старости эта семья еще лучше кажется, чем в молодости Злой гений Гоголя, может быть, думал посмеяться над "старосветскими помещиками", но, увлеченный самым предметом, - какую идиллию он нарисовал! Один умер, другой не захотел жить. И как хорошо все вокруг них, например, вы, верно, помните эти скрипучие, музыкальные двери в покосившемся их домике! Это - словно музыка души, тихая, вечерняя, распространившаяся на мебель, на дом, которые состарились около людей.

Удивительно, что природа счастливее или лучше человека. Год назад, проезжая мимо Орианды, в Крыму, я вышел из экипажа, чтобы напиться из источника.

- Пройдите, барин, немного далеше, посмотрите на сердитого лебедя.

Мне было не до лебедя от усталости. Однако, когда холодная вода побежала по жилам, я расправил усталые от согнутости ноги и прошел сажен десять в сторону, куда указывал ямщик. Пруд, большой и красиво обсаженный, но никого нет. Я зашел с другой стороны. Нет и нет никого; я уже собирался вернуться. Вдруг слышу шум под ногами. Плавно гребя лапками, лебедь ударился грудью в берег и, вытянув шею, хотел меня клюнуть, но не достал. Я все-таки инстинктивно отступил назад, думая, что он подымается на дерн. Но он не вышел из воды. И что за странный лебедь!

Я его рассматривал с четверть часа. Лебедей видал я много и не ошибаюсь во впечатлении. Самое удивительное в нем было - глубокая автоматичность. Например, он прямо бросался на вас: стоило сделать ему самый незначительный поворот движения, маленькое лишнее усилие - и он достиг бы цели, к которой, по-видимому, столь яростно бросился. Но он его не делал. Он как будто сам ждал, что вы спуститесь к воде; и тогда он клюнет. Но вы не уходили, стояли очень долго, и, согнув шею, он смотрел на вас действительно злым глазом долго, очень долго. Кажется, простой вы тут день, и он простоит день, совершенно неподвижно, как истукан. Далее, чтобы клюнуть, он подплывал крадучись, под кустами, и вдруг бросался почти из-под ног ваших. Но это было все, что он умел или что хотел делать. На середину пруда он не выплывал, очевидно, никогда и точно стоял на якоре у берега. Полуприподнятые крылья, неправильное перо, придававшее ему вид какой-то лохматости... Совершенная утрата известной грациозности фигуры и эластичности движений... "Да он... сумасшедший", - подумал я, и убежден, что не ошибаюсь. В нем была потеря свободы и индивидуальности, которая есть самый общий признак душевных болезней или с которой начинается всякая душевная болезнь. Лебедь... душевнобольной!! Да, вот подите, но никогда, как в этом случае, я не наблюдал так ярко и выразительно, что у животного есть душа. Когда-то, еще юношею, я начал было читать: "Душа человека и животных" Вундта. То, в чем не мог убедить меня германский мудрец, убедил в полчаса лебедь в Орианде.

- Да что такое с ним? - спросил я у ямщика, вернувшись к экипажу.

- Года четыре назад у него ушибли (или умерла - не помню) лебедку, и с тех пор он такой.

- Да ему бы другую дали.

- Давали. Он всех заклевывал насмерть.

Много прекрасного я видел в Крыму. Кипарисовые рощи; лимоны - прямо над головою; дворцы померкших владетелей, с картинными в них галереями. Но все или забыл, или забуду. Но этого прекрасного лебедя, истинное чудо рук Божиих, не могу никогда забыть. В самом деле: мне показалось, что я прошел перед чудом природы. Очеловечение природы, всплеск ее до красоты и почти до ума человеческого были так очевидны. Это был дарвинизм, но как-то навыворот; "И человек - животное", - сказал Дарвин; я же говорю: "И животное - человек". Есть все причины не для отрицания Бога, но для утучнения молитв Ему.