«ПИСЬМО С ФРОНТА»
«ПИСЬМО С ФРОНТА»
Кто хоть раз в жизни видел, как цветут маки на изумрудном лугу у подножия древних бирюзовых усыпальниц Шахи-Зинда, не забудет этого.
Весна. Самарканд. Невыразимая синь бездонного неба. Ни тучки. Пестрые разливы цветущих полей. Звенящий, еще не хлебнувший летней пыли прозрачный воздух. Гордые лазоревые, сапфировые, синие купола и колонны минаретов, вознесенные к зениту…
Впервые я встретил на этюде у гробниц Шахи-Зинда высокого, худющего художника с длинными прямыми волосами, чем-то очень похожего на Петра I. Такие же, как у Петра, немного навыкате, черные, блестящие глаза, тонкие усы.
Живописец сидел у складного мольберта на маленькой табуретке. Упорно, уже не один час бился над небольшим холстом. Я не знал мастера. Поражало его умение рисовать. Пейзаж с довольно сложной архитектурой был им намечен остро и мгновенно, а далее… началась борьба с цветом. Краски будто не слушались художника. Правда, особо удивляться было нечего: яростные, нежданные сочетания контрастных колеров могли смутить кого угодно.
Это был пленэр… Южное солнце заставляло цвет звенеть. Но сложность была в том, что пейзаж был объят какой-то волшебной, чуть серебристой дымкой. И в этом был весь секрет. Надо было, не потеряв яркости, найти общий тон.
Вдруг художник резко встал. Нервно пошевелил костлявыми плечами. Отешел на несколько шагов. Не бросая палитру и кисти, будто замер, глядя на этюд и на ландшафт. Быстро вернулся. Мгновенно мастихином соскреб все написанное. Безжалостно и хмуро…
Мы познакомились. Это был Александр Лактионов, уже в ту пору известный молодой мастер. Еще в 1938 году он с успехом защитил диплом. Его учителем в ленинградской Академии художеств был Исаак Израилевич Бродский… Казалось, что дорога ясна.
Но через три года грянула война. И художника с семьей эвакуировали сперва в Ярославскую область, потом, через некоторое время, в Самарканд, где уже был Ленинградский институт имени Репина. Там же находился и московский, ныне суриковский институт, где я учился на четвертом курсе графического факультета…
Лактионов был прост и приветлив. Открыт и дружелюбен. Таким он был всегда. И в тяжкую пору, и в дни успеха Александр Иванович никогда не «бронзовел», оставался простосердечным и, скажем, чрезмерно доверчивым человеком… Это иногда ему дорого обходилось.
… Но вернемся к Шахи-Зинда.
Александр Иванович, закрыв этюдник, сложив мольберт, с досадой сказал:
— Не дается мне пленэр. Ведь не первый день колочусь у этого мотива. А он не идет. Все мимо. Краски кричат, а не поют. Не могу найти уже открытую тайну пленэра. Ведь все-таки гениальные живописцы были французские импрессионисты — Клод Моне, Сислей, Писсарро. Как им здорово удавалось сводить концы с концами в этом голубом сияющем просторе…
Я слушал Лактионова и удивлялся. Зная его диплом, строгую академическуя школу, я не ожидал услышать такую хвалу Клоду Моне и его друзьям. Ведь это было давно, а до войны довольно влиятельные мастера обзывали импрессионистов формалистами, хотя исподтишка иногда пытались заимствовать достижения пленэристов.
Дела минувшие. Теперь у нас уже экспонируются работы Эдуарда Мане, Ренуара, Дега и других импрессионистов, которых весь мир давно считает классиками искусства.
«Учусь писать солнце», — не раз говорил Лактионов. Не знаю, сохранились ли этюды той поры (я их позже не видел), но трудно поверить, чтобы сдержанный и где-то тонально очень собранный художник мог создавать сугубо экспериментальные, порою даже «вангогистые» полотна. Но это было. Продолжалось, очевидно, недолго.
А. Лактионов. Автопортрет в рубище.
Наверное, то были «опыты» для себя.
Но когда я смотрю сегодня на «Письмо с фронта», почти иллюзорную стереоскопичность солнечного освещения картины, то думается, что самаркандские этюды прошли не зря. Вглядитесь в сложную мозаику красочного слоя и вы найдете, особенно в светах, сочную пастозность сложной замеси.
Как была создана эта картина?
Картина датирована 1947 годом, как и «Автопортрет в рубище».
Послушаем, что рассказывает сам мастер:
«Я с моей большой семьей жил в Троице-Сергиевой лавре. Там в стене кремля была когда-то бойница для пушки, а впоследствии устроена большая келья».
Вот там, в Загорске, он и начал компоновать свое большое полотно.
«До получения заказа на картину «Письмо с фронта» и успеха ее на выставке жить мне с семьей было довольно трудно. Чтобы работать, покупать краски, холст, оплачивать натуру, приходилось на всем экономить, иногда даже на питании… И все же, несмотря на все эти трудности, я не падал духом, верил в искусство… Вот это я и постарался изобразить на портрете. Конечно, рубище, халат из дерюги — это утрировка».
Теперь, прочтя эти откровенные строки, можно себе представить, сколько духовной энергии, патриотизма было вложено в «Письмо с фронта», одну из самых популярных картин.
Главное, что хотелось бы, развенчать легенду об удачливом, преуспевающем живописце Лактионове. Все было не так просто. «Я измучился в поисках лучшего композиционного решения, — пишет Лактионов, — и потерял уже надежду… Даже немного загоревал».
Но замысел, выношенный еще с 1943 года, не давал покоя, и художник находит силы без мастерской, из своей комнаты-кельи написать холст, вошедший в историю нашего искусства.
Нетрудно понять, сколько труда вложено в эту картину. Ведь она написана как бы на одном дыхании, но за всем этим стоит огромная работа с натуры.
Любопытно, что картина, экспонированная на выставке где-то в закутке, не нашла на первых порах отзывов в прессе.
П. Белоусов. Памяти учителя.
Естественно, художника это огорчало. Он однажды заглянул в книгу отзывов в Третьяковке, она была исписана добрыми словами благодарности мастеру…
Лактионов — очень неровный художник, иногда он создавал великолепные жанры, портреты, порой из-под его кисти выходили работы средние. Таков был темперамент художника — импульсивный, зажигающийся…
У него была огромная семья. Поэтому иногда ему приходилось исполнять всякие заказы. То были издержки быта. Но мастер не унывал.
Михаил Васильевич Нестеров еще в юности сказал ему: «Если уж подражать, так надо великим… Веласкесу, Рембрандту, Ван Дейку. Веласкесом, Ван Дейком, Рафаэлем вы все равно никогда не станете, но стремиться к этому надо».
Может быть, кому-то искусство Лактионова кажется музейным, несколько архаичным, но взгляните на недописанную картину «В гостях у внуков». Вы вмиг забудете о скрупулезной темноватой манере письма.
В основе полотна — живое человеческое чувство: любовь к человеку, к природе.
Прочтите слова, написанные мастером:
,Я горожанин и каждую весну не устаю восторгаться пробуждением природы под вешними лучами солнышка, щедро греющими и старых и малых».
Так, не мудрствуя лукаво, и написано это полотно.
От души.
Петр Белоусов. «Памяти учителя». Холст близок и понятен мне. Я слыхал рассказ Александра Ивановича Лактионова, как он с замиранием сердца еле поспел запечатлеть образ любимого учителя Исаака Израилевича Бродского.
Вот вы и видите эту сцену. Еще совсем молодой Александр рядом с постелью больного. Бродский, заложив руки за голову, добродушно, задумчиво глядит на своего ученика. А может, мысленно прощается с ним… Спешит, спешит Лактионов. Сильная рука крепко держит острую, как игла, кисть.
Жизнь и смерть. Молодость и зрелость. В этом холсте художник пытается решить сложнейшую задачу.
А. Лактионов. В гостях у внуков.
И. Глазунов. Русский Икар. Фрагмент