«РУССКИЙ ИКАР»

«РУССКИЙ ИКАР»

«Весна. Ленинград». 1955 год. Холст Ильи Глазунова.

Петроградская сторона. Глухой брандмауэр большого дома. У подножия скамейка.

Весна. Зябкая, ветреная. Робкое северное солнце озаряет пожилую женщину в черном. Она подставила лицо первым лучам. Чахлое деревце тянет вверх хилые ветки. Играют детишки. Им невдомек, что этот сквер разбит на месте разбомбленного квартала. Звонкое голубое небо… Тает одинокое облачко. О чем задумалась, горько заломив брови, пожилая ленинградка? Какие потери вспоминает?..

Это маленькое полотно послужило началом городского цикла молодого художника. Он начинает воспевать поэзию прозы. Будни большого города. Даже одни названия подчеркивают лирический характер этой сюиты: «Ушла», «Двое», «Последний автобус», «Сумерки», «Размолвка», «Объяснение».

«Любовь». Ночь. Черный провал беззвездного неба. Серая громада дома. Десятки окон-глаз. В каждом — жизнь. Впереди, забыв обо всем, двое. На сильном плече юноши маленькая хрупкая рука. Девушка, закрыв глаза, прижалась к любимому… «Телефонные будки». Темные прямоугольники глухих стен. Город. На крышах домов горбатятся телеантенны. На мокром тротуаре отблески двух пустых телефонных будок. Решетчатые клетки… Казалось, ничего особенного. Пусто. Тихо. Но какое-то щемящее чувство одиночества рождает этот пейзаж.

Помню, как сейчас, вернисаж в ЦДРИ. Обычная щебечущая толпа. Вдруг она примолкла увидев необычные произведения. Городской жанр.

Не забывайте: это было тридцать лет тому назад, в 1957 году.

Серия иллюстраций к Достоевскому. Ряд произведений, посвященных Руси…

Это был старт… Илья Глазунов был замечен. Но сразу посыпались упреки молодому художнику в необычности тем картин, отсутствии производственного жанра и т. д.

Тогда еще подумалось: как отвыкли мы все от человеческих, житейских тем. Как въелся стереотип, накатанный с годами.

А ведь тема «Человек и город» разрабатывается в искусстве много-много лет. Вспомните о блестящих листах Мстислава Добужинского, Александра Бенуа.

Но параметры обычных парадных, мишурных, ликующих экспозиций гипнотически мешали художникам приглядеться к миру, их окружающему.

Илья Глазунов как бы вновь открыл городской лирический жанр. Так вот ее-то, лирики, в ту пору в станковой живописи почти не было. Зритель забыл, что такое маленькая картина, которую можно повесить дома и любоваться ею сколько угодно. Да, об этом в кругу искусствоведов считалось неприличным даже заговаривать. В живописи — литературщина. Фи…

А любоваться чем? Красотой. Ведь в последние годы «красота» или, скажем, «прекрасное» нашли бойкое расхожее наименование — «китч». Искусство для обывателя. Не дай бог «скатиться» художнику до такого мелкого мещанского вкуса!

Лейтмотивом его первой выставки в ЦДРИ была тема Древней Руси. Эта мелодия, начатая тогда в нескольких работах, обрела со временем широкое развитие.

«Русский Икар». Весна. Разлив. Еще белеют островки снега. Но не сдержать буйных, раздольных сил природы… Над синью вспененной реки, над плывущими голубыми льдинами, белыми парусами древних стругов вознесся русский Икар. Широко распростер он алые крылья мечты. В его открытых глазах радость и далеко запрятанный ужас. Счастье подвига. Восторг.

Мы словно вместе с героем зрим землю — березки, людей, сани, лошадок. Как птицы реем мы над Землей. Откуда-то издалека слышен грачиный грай, грохот сталкивающихся льдин. Но все перекрывает могучая симфония Полета. В картине органично слились воедино древнее русское искусство и современное ощущение скорости и невесомости… Одна из загадок холста в трагедии счастья. Казалось бы, желанное свершилось. Но вглядитесь в очи Икара, где-то в глубине, бездне души томительное предчувствие конца. Недаром этот холст носит имя древнегреческого героя известного мифа…

И. Глазунов. Русский Икар.

Гудит, гудит ветер неуемного, дивного и страшного полета…

Помню, когда это полотно было выставлено в одном из отсеков Манежа в 1964 году. Тогда в зал было трудно попасть, он был битком наполнен людьми, оживленно обсуждавшими незнакомое искусство…

Уже тогда Глазунов предстал перед московским зрителем куца более широко, чем в Доме работников искусств. В новой экспозиции ясно была представлена развернутая тема Руси. Но Илья Глазунов не покидал ни одной из заявленных на первой выставке тем своей работы. Так же обильно экспонированы портреты. Показаны иллюстрации к Достоевскому. Особо запомнился портрет великого писателя. Это, пожалуй, один из самых сильных образов Федора Михайловича.

Выпуклое полушарие лба, изборожденное страданиями. Тугие надбровья. Всевидящий взор. Писатель будто зажат в теснине темных громад домов. Страшная боль борющегося со злом духа истерзала его лик. Экспрессивно, энергично нарисован портрет. Художник будто проникся тайной мировидения автора «Братьев Карамазовых», «Идиота», «Бесов», «Преступления и наказания», «Неточки Незвановой», «Белых ночей», которые он иллюстрировал.

«Белые ночи» — призрачный, почти волшебный старый Петербург. Серебристый полусвет мерцает и превращает улицы, площади, набережные Невы в мир трепетной и вечной красоты. Сам дух Достоевского, беспокойный и страждущий, словно живет в этих листах. «Мечтатель». Открыто, духовно озарено лицо юноши. В его глазах вера в победность правды. Он ищет ее. Бледный серп месяца прорезал голубые воды канала. Ажурная арка моста. Легкие блики волн… «Настенька». Трогателен и тревожен образ девушки. Что-то трагически щемящее в испуганных, полных влаги глазах. Темный силуэт тонкой фигуры словно проплывает в зеркально бесстрастных водах канала. Узорные решетки моста набережной реки, каменные львы только усиливают фантастическую реальность петербургских белых ночей.

И. Глазунов. Ф. М. Достоевский. Белая ночь.

Надо не забыть, что его кисти, перу и карандашу принадлежат иллюстрации к Куприну, Мельникову-Печерскому, А. К. Толстому, Некрасову, Лескову, Блоку…

Первые работы Ильи Сергеевича над рисунками к Мельни-кову-Печерскому. Его командировки в Горьковскую область. Поиски остатков старообрядческих скитов. Находки персонажей…

Как забыть эти годы? Ведь именно тогда Илья Глазунов вступил в неравную борьбу с архитектурным управлением в защиту памятников старины, в дело охраны старой Москвы как целостного исторического ансамбля.

Не скрою, что мне была близка эта схватка. Ведь родился я в ста шагах от Арбатской площади. Учился в Кривоарбатском переулке ныне уже неузнаваемом. Сносились маленькие особняки с ампирными чудесными колоннами. Беззащитные, ветхие, но тем не менее прекрасные. Уничтожалось то, что еще Герцен назвал «Сен-Жерменским предместьем» Москвы. Эго район между Остоженкой, Пречистенкой и Поварской…

В 1976–1977 годах мы вместе с Ниной Александровной Глазуновой работали над альбомом. Нина помогала составлять издание, вносила интересные предложения.

Хочется вспомнить эту чудесную, умную, бесконечно деликатную и сдержанную женщину. Она была незаменимым другом художника. Знала все его творчество. Лучшего помощника представить себе нельзя. О таких подвижницах, ныне вздыхая, читаешь в старых романах отечественной классики. А ведь надо не забывать, что Ниночка была сама прекрасный художник, мастер костюма и сценограф. Нельзя не помнить ее светлые, серьезные, иногда восторженные глаза (когда говорила о ее любимых художниках, таких как Врубель, Борисов-Мусатов). Ей было в высшей степени присуще чувство меры и такта. Но она могла быть сурова и непримирима, когда речь шла о вопросах искусства.

…Любой человек, как говорят, «вещество текучее». Так и каждый художник всегда в росте. Иначе, в статике, творчество невозможно.

Живописец Илья Глазунов прошел большой путь от экспериментатора, новатора в использовании иных материалов, как элементов коллажа, но все же он вновь пришел к станковой форме живописи. Он поставил себе цель, в меру сил, попытаться помочь (будучи профессором института имени Сурикова) восстановить, ведя мастерскую портрета, станковую картину как меру воздействия на душу людскую.

И. Глазунов. Портрет Нины.

Его собственные работы и отношение к ним широкой публики говорят, что эти опыты плодотворны.

Не стану отвечать тем критикам, которые свели анализ искусства Ильи Глазунова к странной, близкой к базару методе… Не могу принять прежде всего термина «обыватель», если он исчисляется в сотнях тысяч зрителей. Эго уже не ищущие моду «мещане», хотя и этот термин спорен. Это молодежь, студенты, рабочие, инженеры, учителя, военные, профессора.

Чтобы убедиться в широкой по составу публике, посетившей выставку работ Ильи Глазунова в Манеже 1986 года, стоило пройти не раз и не два мимо очереди, изо дня в день опоясывавшей здание Манежа.

Что отличало посетителя этой экспозиции в Манеже? У работ художника в разных местах залов возникали дискуссии, споры, обсуждения. Как это сопрягалось с мифом о зрителе-обыва-теле? Сказать нелегко, ибо даже пару раз прислушавшись к разговору, я убедился, что беседу ведут люди, знающие и искусство, и историю.

Упомянули имя Сергея Дягилева, который потряс Европу начала века Русскими сезонами в Париже. Разговор повернули в сторону интернациональности русской культуры, впитывающей в себя лучшие традиции цивилизации Запада, не теряя своей самобытности… В конце один из горячо выступавших просил запомнить, что в Париже одна из площадей носит имя Дягилева… Я подумал: как непредсказуема мысль любого зрителя! Почему у композиции «Русская красавица» зашел разговор о талантливом, замечательном организаторе Серже Дягилеве?.. Но так было.

Главное, мне кажется, что подобные разговоры о сфере касания и обмена культурными ценностями очень своевременны сегодня, когда все чаще и чаще мы слышим слова: «Земля — общий дом», «земляне»… И если наши художники показывают свое искусство за пределами Отчизны, это делает людей ближе и понятней друг другу. Хорошо, что и мы изучаем искусство других стран.

Но выставка закрылась. Утихла пресса. Начались будни.

Не уверен, что многие знают о тех усилиях, которые вкладывает Илья Глазунов в свою преподавательскую деятельность.

Конечно, это непохоже на шаблонную, взвешенную, «нормальную» работу. Поездки в Ленинград, изучение шедевров Эрмитажа, большое путешествие со студентами в Италию, знакомство с гигантами Возрождения — Леонардо, Боттичелли, Микеланджело, Рафаэлем, Тицианом, Веронезе… Бесконечные домашние (за полночь) беседы, просмотры фильмов…

Живописать — значит любить, изучать и уметь изображать, или, если угодно, отражать бытие рода человеческого, свое время, свой народ, жизнь своей страны, природу.

Задумывался кто-нибудь из нас о стратегии развития изобразительного искусства в новом тысячелетии? Неужели они думают, что люди будут продолжать топтаться и спорить друг с другом о преимуществе абстракционизма или гиперреализма? А может быть, время потребует от художников нечто другое? А они, грешные, растеряв профессиональные навыки, будут вовсе не готовы ответить на вопрос: «Как работать с душой зрителя?» Как воздействовать на нее, заставляя думать, страдать, радоваться, любить и ненавидеть, но… не скучать у холстов живописцев?

Надо не забывать, что научно-технический прогресс неудержим, и если сегодня цветное телевидение и видео пришло чуть не в каждый дом, то через 12–15 лет в новом тысячелетии могучие средства массовой культуры предложат изобретения, куда более изощренные и могущественные.

Поэтому живописи надо вновь учиться бороться за души людские, чтобы, победив силы зла, цинизма, тьмы, оставить человеку — человеческое.

А. Шилов. Портрет профессора В. Д. Федорова