Очерк жизни и творчества

Начало творчества

Скупы строки автобиографии писателя: «…С 1920 года служил и мыкался по Донской земле. Гонялся за бандами, властвовавшими на Дону до 1922 года, и банды гонялись за нами».

В 1922 году юноша вместе с молодой женой приехал в Москву. «Работал статистиком, учителем в низшей школе, грузчиком, продовольственным инспектором, каменщиком, счетоводом, канцелярским работником, журналистом. Несколько месяцев, будучи безработным, жил на скудные средства, добытые временным трудом чернорабочего. Все время усиленно занимался самообразованием. Писать начал с 1923 года».

В 1924 году на страницах «Юношеской правды» был напечатан первый рассказ Шолохова «Родинка». В этом же году он вернулся на Дон.

«Донские рассказы». «Лазоревая степь»

В 1926 году из печати выпели сборники произведений Шолохова «Донские рассказы» и «Лазоревая степь». Эти рассказы создавал человек, который уже определил свою точку зрения на художественное слово и начал решительную борьбу за честное отражение жизни. Он даже предпосылал своим рассказам своеобразные вступления. Так, перед рассказом «Лазоревая степь» мы читаем: «В Москве на Воздвиженке в Пролеткульте на литературном вечере МАППа (Московская ассоциация пролетарских писателей. – Авт.) можно совершенно неожиданно узнать о том, что степной ковыль (и не просто «ковыль», а «седой ковыль») имеет свой особый запах. Помимо этого, можно узнать о том, как в степях донских и кубанских умирали, захлебываясь напыщенными словами, красные бойцы.

Какой-нибудь, не нюхавший пороха, писатель очень трогательно рассказывает о Гражданской войне, красноармейцах – непременно – «братишках», о пахучем седом ковыле, а потрясенная аудитория, преимущественно – милые девушки из школ второй ступени, щедро вознаграждают читающего восторженными аплодисментами.

На самом деле ковыль – поганая белобрысая трава. Вредная трава без всякого запаха. По ней не гоняют гурты овец, потому что овцы гибнут от ковыльных остей, которые проникают под кожу».

Много крови было пролито в донских степях, умирали один за другим герои рассказов – жестокость нравов честно воспроизводил молодой автор. Но не забывал он и про природу. «В дымчато-синих сумерках дремала лазоревая степь, на круговинах отцветающего чеборца последнюю за день взятку брали пчелы. Ковыль, белобрысый и напыщенный, надменно качал султанистыми метелками. Овечья отара двигалась под гору к Тополевке. Дед Захар, опираясь на чакушу, шел молча. По дороге, на заботливо расшитом полотнище пыли, виднелись следы: один волчий, шаг в шаг, редкий и разлапистый, другой – косыми полосами кромсавший дорогу – след тополевского трактора.

Там, где летник вливается в заросший подорожником позабытый Гетманский шлях, следы расстались. Волчий свернул в сторону, в яры, залохматевшие зеленой непролазью бурьяна и терновника, а на дороге остался один след, пахнувший керосиновой гарью, размеренный и грузный».

Так заканчивается рассказ «Лазоревая степь», в котором ожили воспоминания о кровавых событиях Гражданской войны.

«Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова, – пишет А. С. Серафимович в предисловии к первому сборнику. – Просто, ярко и рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит. Образный язык, которым говорит казачество».

Но по величественной и прекрасной лазоревой степи мчатся кони белых и красных отрядов. Первые сборники рассказов – это суровые книги о трагизме только что завершившихся событий: родственные связи в казачестве прочны, но даже их рушила Гражданская война. На двадцать рассказов – столько же мучительных и неразрешимых столкновений. В этих беспощадных произведениях отец шел на сына и брат на брата. Молодой автор сумел обозначить остроту конфликтов, терзавших казачество, уже в своем первом рассказе «Родинка». В нем отец по знакомой родинке узнает в убитом враге собственного сына.

Читатель видит любовь автора к родным просторам, но видит и максималистскую резкость его оценок: «Белый, так уж белый…»

Ранние рассказы Шолохова охотно принимают в печать, а автор уже приступает к своему главному делу – созданию эпоса народной жизни казачества. Начатое произведение носило название «Донщина».

Итак, подвиг создания эпопеи начат. Но то, что получалось, не удовлетворяло писателя. В 1937 году Шолохов вспоминал: «Начал я писать роман в 1925 году. Причем я первоначально не мыслил так широко его развернуть. Привлекала задача – показать казачество в революции. Начал я с участия казачества в походе Корнилова на Петроград. Донские казаки были в этом походе в составе третьего конного корпуса… Начал с этого… Написал листов 5–6 печатных. Когда написал, почувствовал: что-то не то… Для читателя останется непонятным – почему же казачество приняло участие в подавлении революции? Что это за казаки? Что это за Область Войска Донского? Не выглядит ли она для читателя некоей terra inkognita…

Поэтому я бросил начатую работу. Стал думать о более широком плане…»

«Тихий Дон»

На страницах нового эпического полотна перед нами появится человек, который не сумел найти своего места в хаосе современности, хотя тратил на эти поиски все: силу, здоровье, незаурядную отвагу, ясный ум, честное сердце. Судьба человека на переломе эпох решалась на страницах романа-эпопеи. «Свирепый реализм», как охарактеризовал его манеру повествования один из зарубежных писателей, характерен для его произведений. «Очарованье человека» не маскировало, не скрывало того, что трудно принять, – оно жило рядом с жестокостью, которая и не осознавала себя и не таилась.

Так в русскую литературу XX века входила эпопея. Знакомый классической литературе мощный охват событий был подчеркнут уже первым названием произведения «Донщина». Использование хронотопа, обозначающего связь времени и пространства, подчеркивало масштаб произведения. Но рассказа о неудаче похода Корнилова оказалось явно недостаточным для реализации замысла. И вместо него рождается новое произведение с названием – «Тихий Дон». Слово тихий в этом заголовке не оторвать от названия Дон, – войдя в заголовок романа-эпопеи оно приобретает особое звучание. Очевидно, что это не только название реки, но и символ неразрывной связи всего, что творится на землях вокруг нее, в нем – звучание мощного хора никогда не умолкающей, всегда живущей рядом и независимо и в то же время неразлучно с человеком природы. От сочетания тихий Дон в названии эпопеи веет мощью природы, стоящей превыше того, что происходит в мире людей на его берегах.

Сразу же после публикации первых глав произведение вызвало бурную реакцию. Была очевидна яркость заявившего о себе таланта, а необычность подхода автора к событиям, еще не изжитым в памяти участников, вызывала непримиримые споры. В чем обвиняли автора? В идеализации патриархальной деревни, в идеализации казачества… Тут же указывались и причины совершенных ошибок: слишком молод, слишком необразован…

Поднявшийся шум не останавливал работы. Вышла вторая книга. Остроту полемики отражали даже названия критических откликов. Так, одна из статей названа: «Почему «Тихий Дон» понравился белогвардейцам?»

Публикация третьей книги, в которой описывалось Вешенское восстание, задерживалась. Особый размах приобрели слухи о плагиате. В эти дни Шолохов пишет Фадееву: «Только ты за перо, а нечистый тут как тут: «А ты не белый офицер? А не старуха ли за тебя писала романишко? А кулаку помогаешь? А в правый уклон веруешь?»

Борьба велась не на шутку. Вот фрагмент одной из публикаций той поры: «В связи с тем заслуженным успехом, который получил роман пролетарского писателя «Тихий Дон», врагами пролетарской диктатуры распространяется злостная клевета о том, что роман Шолохова является якобы плагиатом с чужой рукописи, что материалы об этом якобы имеются в ЦК ВКП(б) или прокуратуре… мы просим литературную и советскую общественность помочь нам в выявлении конкретных «носителей зла» для привлечения их к судебной ответственности». 29 марта 1929 года это письмо опубликовали А. С. Серафимович, А. А. Фадеев, В. Ставский. Но третий том романа-эпопеи удалось опубликовать только после активного вмешательства М. Горького.

«Поднятая целина»

Вокруг происходили события, которые внушали надежду на то, что возможно преображение жизни казачества. Близкая сознанию народа мечта об общинной жизни, казалось, могла быть осуществлена. Начиналась коллективизация. Трудно было не писать о том, чем жила страна. И в 1932 году появились первые главы романа «С потом и кровью», который затем получил название «Поднятая целина». Автор писал по свежим следам, рассказывая о начале коллективизации на Дону. Однако за годами радужных надежд и высоких урожаев, когда «вся природность», казалось, была за преобразование деревни, на Дон пришли три засушливых голодных года. Голодали и города. У крестьян стали изымать все их запасы, даже посевное зерно. Было не до продолжения романа: нужно было пытаться спасти людей, которые жили рядом. В эти годы писатель Шолохов более активен как автор обращений в ЦК и непосредственно к Сталину. Жестокость проведения хлебозаготовок во время неурожая, голод и разорение станичников заставили Шолохова писать отчаянные и рискованные письма. Только случайное и счастливое стечение обстоятельств избавило самого писателя от гибели: предупрежденный о предстоящем аресте, он тайком добрался до Москвы, и ему удалось оправдаться перед Политбюро ЦК ВКП(б) и Сталиным. Хотя Сталин обвинил Шолохова в «однобокости» оценок, в неверном подходе к тем, кто ведет «тихую войну с советской властью», все же нажим на казачество был ослаблен.

Военный корреспондент

В Великую Отечественную войну Шолохов был военным корреспондентом «Правды» и «Красной звезды». Среди многих газетных публикаций наиболее известен рассказ «Наука ненависти» (1942), который передает накал чувств в непримиримом противостоянии врагу. Но рядом с высоким строем мыслей и чувств в публицистике Шолохова соседствовала шутка. Вот один из тесно связанных с фольклором фрагментов, способных в тяжкие дни начала войны вызвать улыбку читателя. Старик казак – герой очерка «В казачьих станицах» (1941) – говорит: «Дед мой с Наполеоном воевал и мне, мальчонке, бывало, рассказывал. Перед тем как войной на нас идти, собрал Наполеон ясным днем в чистом поле своих мюратов и генералов и говорит: «Думаю Россию покорять. Что вы на это скажете, господа генералы?» А те в один голос: «Никак невозможно, ваше императорское величество, держава дюже серьезная, не покорим». Наполеон на небо указывает, спрашивает: «Видите в небе звезду?» – «Нет, – говорят, – не видим, днем их невозможно узрить». – «А я, – говорит, – вижу. Она нам победу предсказывает». И с тем тронул на нас свое войско. В широкие ворота вошел, а выходил через узкие, насилушку проскочил. И провожали его до самой парижской столицы. Думаю своим стариковским умом, что такая же глупая звезда и этому германскому начальнику привиделась, и как к выходу его наладят – узкие ему будут ворота сделаны, ох, узкие!»

Послевоенные годы

Через несколько лет после войны появился рассказ «Судьба человека» (1956). Это первое произведение, в котором автор решился сделать своим героем солдата, побывавшего в плену. В печати сразу же появились отклики. Выразительность образа героя, безыскусственность композиции, манера изложения материала – все это давало право на высокую оценку мастерства автора. В произведении «эпический авторский зачин сменяется резко контрастным драматическим повествованием рассказчика, за которым следует разрешающая все произведение эмоциональная, глубоко лирическая авторская концовка… Три внешне разъединенных начала посредством ряда тонких приемов – ассоциаций, аналогий, перекличек отдельных образов, мотивов – внутренне как бы проникают друг в друга, сливаются в единое симфоническое целое» – так откликнулся на этот рассказ Д. Д. Благой. В этом произведении о судьбе человека слились воедино эпическое, драматическое и лирическое начала.

В 1959–1960 годах была опубликована вторая книга «Поднятой целины». Она резко отличается от первой. В первой – стремительно развивающийся сюжет, в котором активно действуют герои: Давыдов, Нагульнов, Разметнов. Любовно выписаны массовые сцены. Во второй книге в центре – рассказы о судьбах рядовых колхозников. Это Ипполит Шалый, Устин Рыкалин и Иван Аржанов. Иными предстают и главные герои, даже Семен Давыдов. На первый план выдвигаются нравственные проблемы.

Работа Шолохова как депутата и крупного общественного деятеля многое давала жителям родной станицы Вешенской: не было неотложных забот, которые бы он не заметил и в которые бы не включился. Он был защитником и заботливым попечителем станичников и всего края Донского. Был он деятелен и в масштабах страны. Его общественная активность оценивалась различно. К одним поступкам и суждениям относились с благодарностью, другие – не поддерживали. Так, он выступал на Втором съезде писателей СССР и XX съезде КПСС, добиваясь связи литературы с жизнью, но при этом допускал несправедливые нападки на собратьев по перу. Не к месту в ответственном выступлении была и манера общения, которую мы ценим в забавном балагурстве деда Щукаря, но, конечно, не можем принять на высокой трибуне при обсуждении важных вопросов.

Самобытность и яркость его несомненна и столь же несомненны его ошибки. Так, он убедил себя, что его роман «Они сражались за Родину» не нужен, и сжег рукопись…

Слово о писателе

Завершим краткий очерк о Шолохове словами его современников.

«Литература – не солдатская шеренга, в которой стоят по росту, но все же, если бы меня спросили: а кого вы назовете первым среди этих писателей? – я лично, также не колеблясь, назвал бы в прозе Шолохова, как в поэзии – Твардовского…

«Война и мир»… Второй такой книгой оказался для меня «Тихий Дон». В нем не содержалось прямых аналогий, но соединение трагизма его ситуаций с силой выведенных в нем характеров, по преимуществу народных, делало эту трагическую книгу книгой о силе народа, его двужильной выносливости, бестрепетности перед лицом бед и смертей…

Я не любитель природы и не знаток красот русского языка. Любители природы восхищаются шолоховскими описаниями природы, знатоки языка считают неповторимым шолоховский язык.

Очевидно, и те и другие – правы. Но я, видимо, по складу своей натуры никогда не обращал особенного внимания ни на то, ни на другое. Меня потрясали шолоховская сила и правда человеческих страстей, глубина характеров, резкость столкновений. Мне нравится мужская жесткая рука Шолохова, пишущего и жизнь и смерть во всей их сложности и грубости.

Шолохов как писатель – великий упрямец».

(К. Симонов)

«По густоте замеса жизни, по накалу и ярости людских страстей, по язычески щедрой живописности слова Шолохов не знает себе равных в русской литературе. Да, может быть, и в мировой. В искусстве XX века он взмыл как Василий Блаженный, и мир ахнул от восторга и изумления.

…Весь стихия, по своей художнической сути, Шолохов, однако, заглянул в такие глубины нашей революции, что он и по сие время остается непревзойденным. В эпоху всеобщего революционного энтузиазма он заговорил об угрозе, которую несет революция отдельной человеческой личности.

Шолохов отразил в своем творчестве не только созидательный, если так выразиться, пафос революции, он еще с большей силой показал разрушительный пафос революции… ее трагедию…».

(Ф. Абрамов)