§ 145. Стилистические и семантические приемы в лексике и фразеологии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

§ 145. Стилистические и семантические приемы в лексике и фразеологии

СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ПРИЕМЫ

1. К стилистическим приемам прежде всего относится особое использование фразеологизмов, выражающееся в их дефразеологизации. При дефразеологизации устойчивое сочетание употребляется в измененном виде: с лексической заменой его компонентов, с пропуском какого-либо компонента, с синтаксической или морфологической перестройкой, с усечением части сочетания. Например, во фразе Критика почтила роман молчанием автор, заменив в клише почтить чью-либо память вставанием слово вставание на молчание, а память — на роман, очень экономно сказал о многом: роман не был замечен критиками либо из-за того, что они были лишены возможности писать о романе, либо не пожелали писать то, что о г них требовали, и уклонились от оценки (для конкретизации позиции критики потребуется более широкий контекст). Ср. также: спикер всея Руси — государь всея Руси

Иногда используется прием контаминации (смешения) двух устойчивых сочетаний, часто с противоположным значением. Например, в заглавии статьи «Кто потерпел победу?» новое сочетание, в котором объединились нормативные сочетания одержать победу и потерпеть поражение, передает больше смысла, чем сумма этих двух выражений: оно говорит об авторской уверенности в том, что то, что кажется сегодня победой, завтра может стать поражением и наоборот, сегодняшнее поражение — предвестие завтрашней победы.

2. Второй стилистический прием — создание на базе известных слов неологизмов оценочно-номинативного типа: прихватизация, хрущобы, образованщина, демократура и т. п. Новое слово явно связано со старым, базовым (прихватить и приватизировать), и из наложения их вырастает новый смысл; в других случаях новое слово втягивается в уже существующий ряд слов, образованных по этой модели, насыщаясь их экспрессией. См.: У нас выросло просвещенное мещанство [Да! — и это ужасный класс — необъятный, некачественный образованный слой, образова?нщина, присвоившая себе звание интеллигенции — подлинной творческой элиты, очень малочисленной, насквозь индивидуальной. И в этой образованщине — весь партаппарат (Солженицын)]. Слово образованщина создано по модели обломовщина, бесовщина, групповщина и т. д.

3. Самый распространенный прием — различного рода контрасты: между обозначаемым и обозначающим, между словами в предложении, между словом и коммуникативной ситуацией. Например, об одном современном политическом деятеле газета пишет:…он рассылал по редакциям газет прелестные письма, где слово прелестный употреблено в устаревшем значении «соблазнительный, лукавый». Такие письма распространяли возмутители спокойствия, бунтари. Тем самым дается оценка и содержанию писем, и деятельности этого лица. Другой пример: Нефтяные короли России решили сомкнуть ряды. Здесь слово король экзотическое по отношению к России и не совместимое в прямом значении с советской идеологией, употреблено в сочетании с ярким идеологическим клише советского периода сомкнуть ряды. В результате создающегося контраста выражается глубокое сомнение в успешности или правомерности (в зависимости от того, кто или что называется королями; в данном случае речь идет о нефтяных акционерных обществах) действий «королей».

Чрезвычайно экспрессивен контраст русской действительности и описывающих ее подчеркнуто заимствованных слов, имеющих в языке точные русские синонимы. Например, если личных представителей президента какая-то газета называет эмиссарами, а поездку должностного лица вояжем или турне, то тем самым она выражает неуважение и к людям, так называемым, и к их действиям. Очень выразительны в этих случаях экзотизмы, варваризмы, иноязычные вкрапления. См., например, распространившееся наименование мизерных садовых участков фазендами, а кровавых конфликтов на территории бывшего Советского Союза вендеттой.

Русская культура выработала устойчивое отношение к использованию иностранных слов: если они называют то, чего нет в русской действительности, они необходимы и носят номинативный характер; если они называют то, у чего в русской действительности есть свое наименование, они становятся средством оценки. Приведем лишь два примера из русской литературы: с одной стороны, у Пушкина: Сперва Madame за ним ходила, Потом Monsieur ее сменил…, а с другой стороны, у Л. Толстого Пьер объясняется в любви Элен по-французски, так как по-русски фраза «я люблю вас» прозвучала бы в его устах фальшиво, неискренне. Французская речь в устах русского, в один из самых ответственных моментов в жизни человека — свидетельство временности, вынужденности, неестественности положения.

СЕМАНТИЧЕСКИЕ ПРИЕМЫ

1. Семантические приемы получили название тропов. Троп (буквальный перевод с греческого — поворот) — прием употребления слов и словосочетаний в таких контекстах, которые обнаруживают у них прежде неизвестные, новые смысловые оттенки, вступающие во взаимодействие со словарным значением слова, или которые допускают совмещение нескольких словарных значений слова. То есть в тропе всегда совмещается два семантических плана: коллективно-языковой и индивидуально-ситуативный. В основе тропа лежит актуализация отношений между обозначающим и обозначаемым, а также значением слова и его звуковым обликом. Ценность тропа определяется количеством информации, извлекаемой из этой актуализации, ее новизной и соотнесенностью с контекстом. В языке есть большое количество многозначных слов, но в каждом конкретном случае у многозначного слова реализуется одно из его значений; ср. урожай чая (растение) и стакан чая (напиток). В тропе происходит совмещение значений и смыслов, их осложнение.

Например, в цитате из Некрасова Из перерубленной старой березы градом лилися прощальные слезы слово слезы употреблено вместо слова сок. Березе приписано свойство человека проливать слезы, но при этом слово слезы сохраняет и значение замещенного слова сок. В результате мы получаем информацию не только об интенсивности, цвете, консистенции сока, но и чувстве жалости, которое вызывает срубленная береза. Сочетание нестандартного значения слова слезы со стандартным (совмещение значений слов сок и слезы) оказывается экономным способом передачи информации и выражения отношения к ней. Этот троп перестраивает смыслы других слов предложения: эпитет прощальные вместе с рассмотренным словом слезы, приписывая березе свойства человека, одушевляет березу и тем самым вносит дополнительные оттенки в отношения человека и природы.

1) Простейшим по структуре и очень распространенным тропом является сравнение, представляющее собой открытое сопоставление обозначаемого и обозначающего: Прошла девочка-цыганка, похожая на веник (Олеша). Семантическая функция сравнения — дать новый взгляд на старое, известное. В основе сравнения всегда лежит один или несколько названных или не названных признаков. В приведенном выше примере признак сравнения не назван, но предполагается целая серия их: рост, форма — узкая, перехваченная талия, грязь, подметание юбками улицы. Может быть назван один признак, а другие допускаются, предполагаются…. черные брови, как траурный бархат, оттеняли его побледневшие черты (Гоголь). Кроме названного цвета, предполагаются другие общие признаки: мягкость, шелковистость.

Части сравнения могут соединяться с помощью ряда союзов (как, точно, словно и др.) и слов похожий, подобный, напоминающий и т. п. Выбранное средство связи выражает разную степень уверенности говорящего в похожести сопоставляемого: при союзе как уверенности больше, чем при словно и т. п.

Сравнение помогает выразить и отношение субъекта речи к предмету речи: одно дело озеро как лужа и другое лужа как озеро.

На основе сравнения строятся метафора, метаморфоза, олицетворение:

2) Метафора основана на замещении общепринятого наименования, обозначаемого другим. Замещение происходит по принципу сходства обозначаемых. Метафоры могут быть одночленными (см. выше: слово употреблено слезы, а из ситуативного контекста ясно, что это сок; общее — физические свойства и то, что и слезы у человека, и сок у дерева — следствие каких-то драматических событий; также: инфекция поразила медицинский вуз; лечением занялась прокуратура (из газет) и двучленными: розы щек, ветви рук, книга жизни, круг любви и др. К двучленным относится предикативная метафора: Если правду сказать, я по крови домашний сверчок (А. Тарковский) и атрибутивная: Ямщик лихой, седое время, Везет, не слезет с облучка (Пушкин). В отличие от сравнения здесь утверждается не похожесть чего-то на что-то, а их тождество;

3) Метаморфоза выражается формой творительного падежа и имеет значение превращения похожего в тождественное. Классический пример из «Слова о полку Игореве»: На Дунай Ярославнынь глась ся слышит, зегзицею незнаема рано кычет. Метаморфоза динамичнее метафоры и категоричнее сравнения, она отражает процесс, тогда как метафора — результат. Ср.: ресницы, упавшие стрелами на щеки (Гоголь) и стрелы, упавшие на щеки;

4) Если неодушевленному предмету или отвлеченному понятию приписываются свойства живого человека, метафора превращается в олицетворение, например: Капля дождя сползла по шершавому смородиновому листу за ухо смородиновому кусту (С. Козлов). Здесь и капля, и куст изображены как живые существа. В результате мир природы очеловечивается и создается противоположная бытовой система ценностей.

5) Метонимия, в отличие от метафоры, основанной на замещении по сходству, предполагает переименование по смежности. Имя обозначаемого, которое находится в отношениях Смежности с другим обозначаемым, переносится на последнее: название материала, из которого сделан предмет, — на сам предмет, название содержащего — на содержимое, имя автора — на созданное им, инструмента — на результат действия, выполненного с помощью этого инструмента, имя действия — на его результат и др. Наблюдающиеся при этом семантические преобразования многообразны: Весь табор спит (Пушкин); Украина предлагает… (Из газет); Перо его местию дышит (А. К. Толстой); Петров вдруг заметил, какие у Тани пушистые глаза (Нагибин). В первых двух примерах метонимия (спит не табор, а люди в таборе; предлагает не Украина, а ее правительство или президент) передает всеохватность субъекта действия (все люди в таборе, вся Украина) и усиливает категоричность высказывания. Ср.: в таборе уже спали, правительство Украины предлагает. В третьем примере в результате сосредоточения внимания на орудии действия, связывающем субъект действия и результат, происходит увеличение смыслового объема высказывания: местию дышит и тот, кто держит перо, и то, что выходит из-под его пера. А наблюдающееся при этом укрупнение плана (перо) делает динамичным и зримым сам процесс. B последнем случае пушистые, конечно, не глаза, а ресницы, но этот признак дан в высшей степени своего проявления: настолько пушистые, что даже глаза кажутся пушистыми.

Примечание. Особая разновидность метонимии — сине?кдоха, в которой перенос наименования осуществляется по признаку количественных отношений: часть — целое, например: — Читали про конференцию по разоружению? — обращался один пикейный жилет к другому пикейному жилету (Ильф и Петров). Часть (один из видов одежды) выступает в качестве заменителя имени лица, надевшего эту одежду. С помощью этого приема происходит выделение деталей, существенных для понимания целого. Выбор одежды неслучаен, он указывает на социальную принадлежность участников диалога.

6) Аллегория представляет собой выражение отвлеченного понятия или идеи при помощи конкретного образа, помещенного в определенный сюжет, ситуацию. Новое и старое обозначаемое связаны не похожестью обозначаемых или их смежностью, а концептуально. Свое классическое выражение аллегория находит в басне, где основная мысль, данная в морали, иллюстрируется сюжетом, действующие лица которого являются носителями определенных качеств, понятий. Например, в басне Крылова мораль «когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет» иллюстрируется сюжетом, где лебедь, рак и щука аллегорически выражают отсутствие согласия, а воз — аллегорическое выражение общего дела. Функция аллегории — показать сложное через простое. В качестве образов аллегории используются образы животных, которые в каждой языковой культуре выступают носителями определенных качеств (змея — зло, коварство, но и мудрость; заяц — трусость, но и смекалка и т. п.); образы предметов (весы — правосудие; лук и стрелы — любовь); образы литературных персонажей (Иуда — предательство, Дон-Жуан — переменчивость в любви). Активно используется аллегория в нравоучительной литературе (притчи, басни, сказки) и политической (памфлеты).

7) Перифраза (иначе перифраз, парафраз, парафраза) состоит в замене однословного наименования лица, реалии, явления описанием его существенных признаков, указанием характерных черт. В перифразе важна живая связь между заменяемым и заменяющим, поскольку она открывает нечто новое в том, что переименовывается. Перифраза — явление, распространенное в любого рода текстах. Она избавляет от назойливых повторов, устраняет монотонность изложения и часто включает оценку. В перифразе обнажается сам момент соотношения нейтрального наименования и заменяющего его перифрастического. В «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова Воробьянинов именуется то «гигантом мысли», то «отцом русской демократии», то «особой, приближенной к императору», то «светским львом, покорителем женщин», «старым женолюбом», то «предводителем команчей», то «жертвой Титаника», то «охотником за табуретками». Здесь можно увидеть самые разнообразные виды контрастов: между жалким положением Ипполита Матвеевича Воробьянинова и его наименованием «особа, приближенная к императору»; между его ограниченным кругозором и наименованием «гигант мысли». Возникают контрасты и между перифразами: «светский лев» и «старый женолюб» (разная оценка) и даже внутри перифразы («охотник» — «за табуретками»). Обилие перифраз, соотносящихся веерообразно с одним и тем же называемым, и разнообразие отношений между называющими говорит либо о сложности самого описываемого, либо о многообразии точек зрения на него. Перифразы очень активны в художественных и оценочных публицистических текстах. В семантическом плане перифраза, которой свойственны многогранность, подвижность, эмоциональность, может рассматриваться как средство, противоположное аллегории, для которой характерны однозначность, жесткость, логичность. В то же время у них есть общее: они требуют значительного контекста и строятся с использованием других тропов.

Примечание. Особой разновидностью перифразы является эвфемизм, который предполагает уклонение от прямого наименования в силу запрета или сложившихся традиций. Например, использование Гоголем эвфемизма в речи дам города N: Никогда не говорили они: «я высморкалась, я вспотела, я плюнула», а говорили: «я облегчи?ла себе нос, я обошлась посредством носового платка». Ни в коем случае нельзя было сказать, «этот стакан или эта тарелка воняет», и даже нельзя сказать ничего такого, что бы подало намек на это, а говорили вместо того: «этот стакан нехорошо ведет себя» или что-нибудь в этом роде. Этот троп активно используется в современной общественно-политической лексике — заинтересованные круги, из достоверных источников, деструктивные силы (из газет), лица, потенциально имеющие вторую родину (Б. Кенжеев) и т. п.

8) Если заменяемое и заменяющее находятся в отношениях противоположности, возникает ирония, которая строится на несовместимости общеязыкового и текстового значения слова. Если пожилой человек называется шустрым мальчиком, барка — дредноутом, жалкий человек — гофмаршалом (Ильф и Петров), то все эти переименования ироничны. Иронический характер таких переименований может быть понят только в том случае, если известна ситуация: кого или что так называют. Если слово покои употреблено для обозначения боярских палат, перед нами использование устаревшего слова в своей прямой функции, если так называют большую современную квартиру, то это метафора с ярко выраженной оценкой (очень просторная и удобная квартира), если же этим словом называют маленькую квартирку или комнату без удобств, то это ирония. Например, вот как пишет Б. Кенжеев об иностранном госте в московской баптистской церкви: В заключение его этапировали в приемную, где на вполне приличном английском языке добрейшая Татьяна Ивановна беседовала с гостями по душам. Ироническое слово совмещает сразу два значения: лексическое и контекстуальное, функция иронии — подчеркнуть несовместимость сказанного с реальностью.

9) Оксю?морон (или окси?морон) — троп, заключающийся в соединении слов, называющих взаимоисключающие понятия, например: О, как мучительно тобою счастлив я! (Пушкин); Смотри, ей весело грустить, такой нарядно обнаженной (Ахматова); Чу! Тайный звон… Сверхтайное творится: сейчас неповторимость повторится (Н. Матвеева). Смысловая функция этого тропа — отразить сложность и противоречивость явления, вскрыть его диалектическую сущность. В оксюмороне соединяются как дополняющее одно другое взаимоисключающие понятия. В результате происходит смысловое усложнение и обновление, при этом слова, входящие в оксюморонное словосочетание, сохраняют свои лексические значения. Оксюморон — прием, отражающий глубину и сложность явлений, на первый взгляд кажущихся простыми и однозначными, например: свойственное лакеям аристократическое направление (Герцен); с ужасом восторга (Г. Ива?нов).

10) Гипербола и литота — тропы, с помощью которых признак, свойство, качество и т. п. не приписываются объекту или субъекту, обычно им не обладающему, а лишь усиливаются или ослабляются. Если признак усиливается, это — гипербола, если ослабляется — литота. Ср.: Редкая птица долетит до середины Днепра (Гоголь), мальчик в бесконечном сюртуке (Гоголь) — гиперболы, а мужичок с ноготок (Некрасов), мальчик с пальчик, в двух шагах — литоты. Особой разновидностью литоты является утверждение с помощью отрицания: он отвечал неплохо — лучше, чем плохо, но хуже, чем хорошо; у дам города N талии не толще бутылочной шейки, от неосторожного дыхания могли переломиться (Гоголь). Оценки, возникающие в результате использования гиперболы и литоты, чрезвычайно разнообразны: ирония, юмор, сатира, патетика. Гипербола может быть доведена до гротеска — преувеличения до абсурда, например в «Прозаседавшихся» Маяковского.

11) Каламбур построен на несовместимости понятий, обозначенных тождественно звучащими словами. Все предыдущие тропы строились на обнаружении новых связей между словами и тем, что они обозначают. Этот троп строится на разрыве связей. Каламбур может быть построен на столкновении омонимов, паронимов, разных значений многозначного слова, например: — Не забыла ли ты, душа моя, подорожную? — спросил он прежде всего у дамы. — О, нет, я ничего не забыла. — И сердце, полное любовью, с тобой? — О, вот оно, вот! чувствуешь, как бьется? «Худо уложено, возлюбленная моя! — подумал Дмитрицкий. — В дорогу должно так укладывать все, чтобы не билось» (Вельтман). С помощью каламбура отношения взаимного непонимания приобретают комическую окраску.

12) Паронимическая аттракция основана на возникновении семантических отношений между разными словами (главным образом разнокорневыми), имеющими сходство в звучании: это не исторический подход, а истерический: превратности приватности (из газет); Ты жива, ты права, ты отрада моя и отрава, каждый час на земле — это час твоего торжества (Л. Мартынов). Два похоже звучащих слова, не связанных в языке смысловыми отношениями, будучи синтаксически объединены сочинительной или подчинительной связью, вступают между собой в смысловые отношения. Это либо отношения синонимизации и смежности, либо антонимизации и контраста. Ощутимость паронимической аттракции и ее смысл зависят от степени звукового (и буквенного) совпадения, от синтаксической и текстовой позиции сопрягающихся слов, от предметной соотнесенности обозначаемых.

13) Звуковой повтор — это повтор звуков (а не букв), не достигший паронимического уровня. Повторяться могут одни и те же или однотипные в каком-либо отношении звуки: гласные — согласные, узкие — широкие, мягкие — твердые, звонкие — глухие, шипящие — свистящие — взрывные — губные и т. п. Эти повторы могут быть звукоподражательного и семантического типа; в последнем случае они подчеркивают те смысловые отношения, которые складываются между словами в тексте. Повтор одинаковых или однотипных согласных получил название аллитерации, гласных — ассонанса. Например, в стихотворении А. Ахматовой, посвященном Пушкину, есть строчки: И столетие мы лелеем Еле слышный шелест шагов. Вторая строка построена на нагнетании глухих шипящих и свистящих звуков — аллитерация звукоподражательного типа, вызывающая ассоциации с шорохом опавшей листвы. Так возникает образ осени, намеченный в стихотворении только с помощью звукового повтора — образ, семантически значимый в стихотворении о Пушкине. Семантическую функцию ассонанса в свое время раскрыл И. Р. Гальперин в стихотворении А. Блока «Была ты всех ярче…» (Что было любимо, — все мимо, мимо… Впереди — неизвестность пути… Благословенно, неизгладимо, Невозвратимо… прости). Вызывает интерес ассонанс также в поэме А. Вознесенского «Мастера» (Колокола, гудошники… Звон. Звон… Вам, художники Всех времен!). Интимное, камерное стихотворение Блока строится на узких гласных э, и, а гражданское, публицистическое стихотворение А. Вознесенского требует широких гласных а, о.

14) Эпитетом называют художественное, образное (а не логическое) определение. Поэтому важно не само по себе определение, а сочетание, которое оно образует со своим определяемым, и в котором открывается какая-то новая сторона. На берег большими шагами он смело и прямо идет, Соратников громко он кличет. И маршалов грозно завет (Лермонтов). Здесь большие в сочетании со словом шаги обозначает не просто величину шага (кстати, для данного героя большой по величине шаг и невозможен: Наполеон был невысокого роста), а взволнованность и устремленность героя к поставленной цели. Этому же способствуют и эпитеты, выраженные наречиями смело, прямо, грозно, громко. По характеру смысловых отношений между определением и определяемым эпитет может быть усилительным, например, протяжный вой, зеркальная гладь; уточнительным, например, лихой ямщик; метафорическим, например, ядовитый взгляд, метонимическим, например, где бодрый серп гулял и падал колос (Тютчев) и т. п.

15) Аллюзия — это ссылка на какой-либо мифологический, литературный, исторический факт, причем без прямого указания на источник. Аллюзию можно рассматривать как скрытое цитирование. Она рассчитана на культурно-исторический опыт субъекта речи и его адресата, сфера ее употребления главным образом художественная речь, тогда как открытое цитирование возможно во всех речевых и текстовых ситуациях. Рассмотрим отрывок из стихотворения А. Тарковского «Снежная ночь в Вене»:

Ты безумна, Изора, безумна и зла,

Ты кому подарила свой перстень с отравой

И за дверью трактирной тихонько ждала:

Моцарт, пей, не тужи, смерть в союзе со славой.

Ах, Изора, глаза у тебя хороши

И черней твоей черной и горькой души.

Имя Изора, название города, в котором происходит действие, ситуация (трактир, отравление), тема славы и смерти — все это вызывает ассоциации с «Моцартом и Сальери» Пушкина. Одновременно происходит развитие, трансформация всех этих образов и тем: у Пушкина Изора — эпизодическое лицо, косвенная соучастница преступления, когда-то подарившая Сальери перстень с отравой, а у Тарковского она образ Судьбы. Пушкинский образ становится точкой отсчета для понимания стихотворения Тарковского.

16) Символ в «Поэтическом словаре» А. Квятковского определяется как «многозначный предметный образ, объединяющий (связующий) собой разные планы воспроизводимой художником действительности на основе их существенной общности, родственности». В. В. Виноградов отмечал, что символ обладает способностью присоединять к обычным словам психические ассоциации, при этом слова сохраняют свое предметное значение. Другими словами, символ имеет непредметное содержание, связанное с духовными ценностями, выраженное через предмет. Символ создается на основе других тропов и складывается, наполняется содержанием в тексте, а не в словосочетании. Отсюда содержание символа и количественно больше любого тропа, и качественно иное, например, часть описания сада Плюшкина в «Мертвых душах» Гоголя: Старый, обширный, тянувшийся позади дома сад, выходивший за село и потом пропадавший в поле, заросший и заглохлый, казалось, один освежал эту обширную деревню и один был вполне живописен в своем картинном опустении. Зелеными облаками и неправильными трепетолистными куполами лежали на небесном горизонте соединенные вершины разросшихся на свободе дерев. Белый колоссальный ствол березы, лишенный верхушки, отломанной бурею или грозою, подымался из этой зеленой гущи и круглился на воздухе, как правильная мраморная, сверкающая колонна; косой, остроконечный излом его, которым оканчивался он кверху вместо капители, темнел на снежной белизне его, как шапка или черная птица. Хмель, глушивший снизу кусты бузины, рябины и лесного орешника и пробежавший потом по верхушке всего частокола, взбегал наконец вверх и обвивал до половины сломленную березу. Достигнув середины ее, он оттуда свешивался вниз и начинал цеплять вершины других дерев или же висел на воздухе, завязавши кольцами свои тонкие крючья, легко колеблемые ветром.

Необходимо обратить внимание на активизацию в этом небольшом отрывке таких тропов, как сравнения: как колонна; как шапка или черная птица, метафоры: гуща, частокол, обвивал, крючья и др.; метаморфозы: облаками, куполами, кольцами; перифраза: небесный горизонт; олицетворения: пробежавший, взбегал, достигнув; разнообразные эпитеты: зеленые облака, трепетолистные купола и др. При всем обилии и разнообразии тропов обнаруживается закономерность: природа сопоставляется с архитектурой (купола, колонны, капитель) и живописью (живописен, картинный). Сам предмет речи (сад) вряд ли требует такой активизации тропов. Все дело в авторской позиции: реальный русский сад Плюшкина вызывает ассоциации с пейзажами академического направления, изображавшими красоту античных руин, красоту утерянного, дорогого прошлого со слабо пробивающейся, но не угасшей жизнью настоящего (олицетворение). В результате взаимодействия всех тропов создается символ сада — потерянного рая, опирающийся на общелитературный символ сада-рая.

Таким образом, сфера действия тропа простирается от словосочетания до всего текста. В хорошо построенном тексте тропы, взаимодействуя, поддерживая друг друга, передают обширную, не выраженную прямо информацию.

2. Тропы могут встретиться во всех сферах речевой деятельности, кроме официально-деловой, но основная сфера их функционирования — художественная литература и публицистическая речь. Различия между тропом художественным и публицистическим носят качественный характер: публицистический троп является средством социальной оценки, привлечения внимания адресата, воздействия на него; художественный — раскрытия содержания, дополнительных смысловых приращений.

Публицистические тропы, носящие, по мнению В. Костомарова, «серийно-типизированный характер», получили название штампов, например: народ-труженик, широкий размах, горячая поддержка, заокеанские друзья, светлое будущее, резкая отповедь, бархатная революция, номенклатурная кормушка, парад суверенитетов, война законов, Белый дом. «Заезженными» штампами-сочетаниями стали перифразы, например: корабли пустыни, воздушные ворота, морские ворота, голубая магистраль, черное золото, белое золото и др. Штампы облегчают автору создание текста (готовая образность), а адресату — его адекватное понимание, но они же и обесценивают созданный с их помощью текст, так как в результате частого употребления образность в них нейтрализуется, а смысловое наполнение постепенно выветривается. Штамп плох тем, что употребленный для привлечения внимания адресата к содержанию высказывания и к позиции автора, он, из-за отсутствия в нем индивидуальности, не достигает поставленной цели. Большое количество штампов в тексте свидетельствует о банальности текста (ср. с клише, которое говорит лишь о стандартности ситуации, но не банальности содержания).

Естественно, что в публицистике не все тропы — штампы, как и в художественной литературе не все тропы индивидуальны и неповторимы. В культурной традиции существует определенный набор тематико-семантических групп, соотносящихся с описанием определенных тем, например: группа слов, объединяющая все горящее — пламень, костер, пожар, зарево и др. — с темой любви, творчества, войны; группа слов, обозначающих средство передвижения по воде — челн, корабль, барка, лодка и т. п. — с темой жизненного пути человека; группа слов, обозначающих то, что скрывает солнце — туман, облако, туча — с жизненными трудностями и т. п. Этими рядами автор (и публицист, и писатель) связан, но он может их просто воспроизводить (подражание, эпигонство, штамп), а может обновлять: расширять тематическую группу, создавать образы на пересечении двух или нескольких рядов, пользоваться рядами с разной степенью активности и т. д.

3. В стремлении к индивидуальности как писателя, так и публициста подстерегает возможность ошибки. Ошибка возникает, когда семантическая функция тропа оказывается на втором плане или вообще игнорируется. Другими словами, критерием различения удачного приема или ошибки является смысловой эффект. Рассмотрим некоторые примеры:

1) Увеличением зарплаты учителям и врачам… правительство ловко сняло с огня сковороду нашего бытия, охладив забастовочные страсти (Из газет). Сковорода бытия — оригинальный образ. В мировой культурной традиции есть ряд, изображающий жизнь как сосуд: чаша, фиал, кубок и т. п. Сковорода сюда не вписывается, так как в чашах помещается жидкость, хотя и относится тоже к сосудам, точнее емкостям. Сковорода входит в ряд, связанный с огнем наказания, расплаты: геенна огненная, ад, где черти поджаривают грешников. Если автор этого тропа хотел сказать, что жизнь наша не слаще, чем у грешников в аду, а разница лишь в том, что там наши мучения зависят от черта, а здесь от правительства: хочет — снимет сковороду, хочет — добавит жару, троп можно оценить как удачу. Но в статье речь идет о том, что правительство проявило мягкотелость, что эта прибавка зарплаты — мера, которая лишь усложнит положение тех же учителей и врачей, так как будет способствовать росту инфляции. В таком контексте, где правительство — страдательная сторона, троп явно неуместен.

2) Мюнхен не станет тем чемоданом, из которого Россия будет черпать деньги (Из газет). Здесь использована нормативная метонимия — Мюнхен вместо решения, принятые на Мюнхенской встрече, но развиваемое далее сравнение с чемоданом не имеет оснований для сопоставления. Также невозможна и метафора черпать, так как она предполагает сопоставление с чем-то жидким, текучим. В другой ситуации эта метафора была бы возможна, если бы речь шла о металлических деньгах, которые кто-то горстями вынимает, например, из бочонка, особенно при лунном свете, и монеты при этом как бы проливаются сквозь пальцы.

3) Трудно понять смысл следующего тропа: Отношение к заключенным — тоже фасад государства, хотя и задний. Автор, видимо, хотел подчеркнуть важность фасада, но тогда употребление слова фасад и строящийся на нем троп не годятся. Фасад — наружная, лицевая часть здания, часто архитектурно украшенная. Более уместно метафорическое использование слова фасад в значении «нечто внешнее, показное», например: Все эти декларации, заявления, обращения — лишь фасад тех отношений, что сложились между компаньонами.

4) Еще пример — интервью с Э. Шеварднадзе, в котором говорится о его возвращении в Грузию. Интервью озаглавлено «Эдуард Шеварднадзе: второе пришествие». Сочетание второе пришествие вызывает аллюзию с образом Христа. Второе пришествие наступит, когда Христос со святыми и мучениками возвратится на землю и на земле воцарится добро. Этой аллюзией автор тропа уравнивает Шеварднадзе и Христа (при этом контекст допускает две оценки: ирония по поводу деятельности Шеварднадзе и возвеличивание его), что следует оценить как грубую ошибку морально-этического характера.

5) Современная публицистическая речь плохо учитывает способность слов и словосочетаний, связанных с сюжетами из Библии, к аллюзии, следствием чего являются языковые ошибки и двусмысленные этические ситуации. Например, сообщение об Алма-атинской встрече одиннадцати высших должностных лиц государств — бывших союзных республик СССР и принятых ими документах дается под заглавием «Одиннадцать апостолов сочиняют Новый Завет». Несоизмеримость предмета речи и аллюзий, вызываемых заглавием, очевидна. Можно ли уравнять Евангелие и временные (которые даже в тексте называются паллиативными) соглашения, подписанные временными и, может быть, даже случайными людьми? Кроме того, словосочетание одиннадцать апостолов соотносится с периодом между предательством Иуды (двенадцать апостолов) и избранием после Вознесения Иисуса Христа двенадцатого апостола по жребию. Указание на одиннадцать апостолов невольно бросает тень на не участвовавших в этой встрече четырех других глав бывших республик СССР: кто-то из них Иуда? В равной мере невозможно и сочетание сочиняют Новый Завет. Из статьи ясно, что автор с известным скептицизмом относится к принятым документам, что позволяет ему быть ироничным. Однако объект сопоставления (священная книга) отнюдь не должен быть средством извлечения иронии. Вызывающее аллюзию высказывание приходит в противоречие с исходным текстом, приводит к ошибочности его построения и использования.

6) Очень много ошибок связано с трансформацией в экспрессивных целях устойчивых сочетаний. Следует помнить, что старое, сложившееся, и новое сочетание должны быть сопоставимы. В противном случае мы будем иметь дело если не с языковой, то с этической ошибкой. В качестве примера можно привести трансформацию крылатого выражения, библейского по происхождению, не хлебом единым, например: не сексом единым живут киевляне (Из газет).