Глава 17-я

Глава 17-я

Пограничники. — Поселок Метема. — Первое знакомство с Эфиопами. — «Ю-ю-калы». — День рожденья Олега Сенова. — Бюрократические формальности в Шенди. — Быт местных жителей. — Лучший кофе на дороге.

Подошли к первым круглым эфиопским хижинам. Стены их из веток, крыша на бамбуковом каркасе крыта тростником. Окон нет — света достаточно проникает сквозь щели, через эти же щели выходит наружу дым от очага. По утрам дома в эфиопской деревне похожи на вулканы — все конусообразные крыши медленно курятся тяжелым белым дымом. У входа в одну из хижин стоит автомат Калашникова, значит здесь — «погранзастава». Англо-говорящие пограничники не проявляют интереса к нашим паспортам, но интересуются рюкзаками:

— Не везете ли вы что запрещенного?

— Нет, что вы! Только личные вещи.

— Откройте этот рюкзак. Так… ага, ладно. Остальные можете не открывать.

— Поставьте нам пожалуйста, въездные штампы Эфиопии.

— Нет. У нас здесь нет даже штампов. Проедите по этой дороге 46 километров… кстати, где ваши машины?

— Машин нет. Мы путешествуем на попутном транспорте…

— Ага, так через 46 километров будет деревня Шенди. Там нужно найти специальный офис, где вам поставят штампы.

— Спасибо за информацию. А если мы не успеем сегодня добраться до Шенди, машин то, наверное, немного…

— Это не беда. Поставите завтра, а может, через несколько дней. У нас машины не каждый день едут, да и чиновника может не быть на месте…

Вот так система! Въездной штамп ставят не на границе, а в какой-то деревне. Несколько дней можно жить в стране с неоткрытой визой! Чем дальше на юг — тем больше удивляешься.

Поселок Метема оказался больше по населению, чем его суданский сосед Галабат. Посреди грязной и кривой улицы стоял допотопный грузовик «FIAT», судя по траве под колесами, никуда не ездивший уже несколько недель. Из-под грузовика в двери ближайшего дома прошмыгнули несколько куриц — значит голод еще не наступил! Дома высотой в полтора метра были сделаны из кривых веток растущего в округе колючего кустарника. Фасады, выходящие на улицу, обмазаны глиной, остальные стены и крыши полны щелей. Нет никаких следов электричества или водопровода. Стекол на окнах тоже нет, двери, в лучшем случае, из раскатанной жестяной бочки.

В центре поселка несколько домов-магазинов и трактиров. Один лавочник говорил по- английски и охотно обменял нам несколько долларов по 7,2 эфиопских быра. На деньгах, так же как и на магазинах, надписи были продублированы на английском и амхарском языках.

Амхарская письменность очень похожа на грузинскую.

Ассортимент продуктов в магазинах развеял страхи о голоде: сахар по полдоллара, булки — килограмм на доллар, макароны, чечевица, горох, фасоль, растительное масло. Из промышленных товаров — батарейки к фонарикам, мыло, железная миска, синтетическая веревка, нож, топор. Все в весьма скромных количествах — покупательский спрос невелик.

Жители Эфиопии отличаются от суданцев цветом кожи, манерами и одеждой. Нас сразу обступила толпа эфиопов, все жители деревни, до 16-ти лет включительно, тянули к нам руку, в надежде получить денежку. Остальные просто глазели на нас, как на бесплатный аттракцион.

Толпа все росла, из хижин-трактиров вышли тетушки в фартуках и стали, на всякий случай, раздувать угли под кастрюлями — иностранцы могут быть голодными. Возле одного трактира с брезентовой крышей мы узрели на углях высокий алюминиевый кувшин, в котором, обыкновенно, в арабских странах варят фасолевую кашу «фуль». Мы ткнули пальцем в кувшин и спросили «Фуль»? Хозяйка кивнула. Так же, жестами, выяснили цену — два быра за тарелку фуля и 0,25 быра за кружку чая. Позабыв о языковом барьере, все вшестером уселись за столы, чтобы отпраздновать проникновение в новую страну и окончательное исчезновение «призрака голода». Часть любопытных эфиопов тоже попыталась сесть за наш стол, но те, кто ничего не заказывал, были изгнаны на улицу. Пока мы кушали, слух о нашем появлении все больше будоражил деревню и на улице собралась толпа в несколько сот человек. Интересно, будет ли от них какая-нибудь практическая польза?

После еды решили двигаться на южный выезд из деревни. Улица была одна, на ней нас и поджидали. Я уже не знаю с какого такого учения, но все эфиопские дети поголовно почему то уверенны, что лучший способ выпросить у иностранца денежку, это подбежать ему под ноги, протянуть сложенную лодочкой ладошку и громко крикнуть звук «Ю!». Если иностранец не понимает, что от него хотят, то можно повторить более громко и настойчиво «Ю-ю-ю-ю!» Все твои уверения «ноу мани», равно как и на других языках, не имеют абсолютно никакого эффекта.

Когда мы взвалили рюкзаки и вышли из кафе, то по ушам нам ударил вопль сотен чернокожих подростков «Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю! Ю — Ю-Ю-Ю-Ю….-Ю-ю!!!»

Казалось, кричали все без исключения люди а деревне. Мы начали движение, из хижин и дворов выбегали все новые дети, даже еще скрытые от нас кустами, они уже заранее кричали свой «боевой вопль» и только расширяли глаза, налетев на шестерых белых с огромными рюкзаками. Следом выходили их мамаши, не отрываясь от кормления грудных младенцев.

Казалось, что младенцы отрываю рты от их груди только для того, чтобы присоединиться к общему хору «ю!». Один из нас, чтобы продемонстрировать нежелание одаривать всех попрошаек деньгами, стал хватать ладошки руками и «здороваться». Немедленно все дети захотели подержаться за руку белого человека и у каждого из нас оказалось по ребенку в каждой руке, и по несколько бегущих сзади ожидающих своей очереди. Антон пытался фотографировать это зрелище, но дети висли на руках и не давали поднять аппарат.

Показался выезд из деревни, через дорогу был перетянут веревочный «шлагбаум». Из крайнего дома вышел взрослый человек и грозно крикнул на детей, взяв в руки палку. «Ю- юкалы» с криками убежали обратно в деревню, а мы поблагодарили спасителя на арабском и английском языках. Выговорить «спасибо» на амхарском получалось далеко не с первого раза, а еще труднее запомнить «йамесЕ генЕллу!»

Отойдя от деревни на километр, мы сели на рюкзаки, чтобы подождать транспорт и обдумать положение. Вокруг простирались горные склоны, заросшие колючим африканским лесом. На дороге, шириной в одну машину, виднелись следы недавнего дождя. В каждой низине протекал горный ручей, форсируя который, налепляешь на обувь почти килограмм красноватой горной глины. Солнце припекало в зените, сильно парило, роились мухи и бабочки, а значит, ночью ожидались и комары.

Через час из деревни показался трактор с прицепом. Жестами объяснив «сколько по пути»

мы попрыгали в прицеп, подстелив коврики поверх мусора. Оказалось, мусор вывозят на небольшую горную речушку, в пяти километрах от деревни. У пересечения воды и дороги стояло огромное дерево-баобаб — площадью кроны с половину школьного спортзала. Под его ветками мы и разожгли костер, ожидая более дальней машины. Вечерело. Сверкали зарницы.

Поставили палатки. До десяти ночи эфиопский лес оглашали звуки шестиструнной гитары ленинградского производства. Ночью было тепло и влажно.

Праздновали день рождения Олега Сенова — владельцу гитары, под этим баобабом исполнилось 24 года.

Еще в предутреннем сумраке мимо наших палаток проехал грузовик на юг и даже не остановился. В 7-30 все уже собрались-умылись и сидели на рюкзаках в ожидании следующего

транспорта. Еще один грузовик проехал в Метму, на север. Только в начале двенадцатого застопился грузовик до нужной нам деревни Шенди. В кузове, среди десятков эфиопских автостопщиков оказался один англо-говорящий, который и перевел водителю нашу сущность.

В Шенди сей человек слез вместе с нами, желая помочь нам найти «эмиграционный офис».

— Извините, но мы не сможем заплатить тебе за твои услуги.

— Ничего, я буду помогать вам бескорыстно.

— Зачем тебе это нужно?

— Во всей этой деревне вы не найдете другого англо-говорящего человека. Без меня вам будет очень тяжело объясняться. Я хочу помогать вам!

— Ладно. Если очень хочешь, — помогай. Но не рассчитывай на денежную благодарность.

Нашли нужный офис — каменный дома за решетчатой оградой. Пока хелпер пошел искать дом нужного чиновника, некоторые из нас сходили по магазинам и пообедали фулем и хлебом.

Вместе с начальником офиса пришел «деловой человек», вызвавшийся обменять нам доллары на быры в любом количестве. У меня потайном кармане затерялась бумажка в 1000 суданских фунтов, но она не вызвала у менялы никакого интереса — суданская купюра «альф гинней» отправилась в московскую коллекцию Кротова.

Важный чиновник открыл контору специально ради нас и украсил наши визы въездными штампами. У Олега Сенова дата въезда в Эфиопию совпала с очередным днем рождения. Все поздравили Олега.

Двое богатых эфиопов принесли к офису угощение. В тонкую круглую лепешку серого цвета завернуты куски мяса. Я не смог съесть даже маленького кусочка — настолько все оказалось острым и перченым. И только Олег Сенов, любитель острого, да Сергей Лекай, сжегший все вкусовые рецепторы еще в Тибете, смогли есть это мясо. Поблагодарив менялу, хелпера, угощателей, и вышли за деревню.

Неожиданно перед нами открылась величественная панорама с холма: горная грунтовая дорога спускалась в зеленую долину. Впереди сверкали ручьи, между ними клубились зеленые заросли, а по всем сторонам горизонта синели заоблачные вершины. Дополняло картину облачное небо, в разрывы которого на землю опускались солнечные лучи. «Наверное, именно так выглядит Африка на картинах художников» — подумалось мне тогда. После знойных пустынь северной Африки, было очень приятно видеть впереди буйство зелени и воды, предвкушая прохладные ливни и возможность окончательно смыть с себя пыль Сахары.

Спустились вниз и разбили палаточный лагерь у первой же речки. Машин во второй половине дня так и не появилось.

Опять проспали в предутренней темноте три попутные машины. Такое впечатление, что на этой реке каждое утро у дороги кто-то ставит палатки — водители даже не остановились, аккуратно объехав нас спящих на самом краю трассы.

Мы быстро выскочили и собрались и застопили четвертую машину. Тут то и открылась нам сущность явления — с крыши слез наш вчерашний хелпер.

— Доброе утро, друзья мои!

— Здорово! Едите на Гондар?

— Верно!

— Водитель не против нас взять?

— Я уже говорил со всеми водителями сегодня утром. Все они поняли вашу сущность, но без денег возить не хотят. У нас принято платить за подвоз.

— Что значит «не хотят»? Пассажиры едут на крыше грузовика и не создают водителю никаких дополнительных проблем. Почему не хотят?

— Эфиопия — бедная страна. А вы — белые, из богатой страны. Пока не заплатите … быр за 100 километров пути — вас никто не возьмет.

— Ну и езжай со своими таксистами, скатертью дорожка.

Мы решили отпустить и эту машину, в надежде, что она избавит нас от назойливого хелпера и в следующий раз, мы сможем разговаривать с водителем сами.

Огромный, старый грузовик, фыркнул мотором и увез нашего «друга» на юг, облепив нас комочками грязи из-под колес.

Больше машин в этот день не было. Мы завтракали на костре, купались, обедали, считали машины из Гондара («Вот завтра они пойдут обратно!») и только в полдень решили пройтись до следующей деревни, чтобы пополнить там запасы хлеба и поближе узнать жизнь горной Эфиопии.

Дорога становилась все хуже. Временами проходили через стада горбатых серых коров, которых подгонял пастух с автоматом Калашникова на одном плече, и сумкой с китайским фонариком на другом. Автомат здешние крестьяне носят как дубину, за ствол рукой. Видимо, за неимением патронов. Невооруженные эфиопы таскают на плече деревянную мотыгу или истертую лопату. В узких горных долинах они возделывают небольшие участки кукурузы или сахарного тростника.

Женщины шагают по обочине, сгорбившись под тяжелой вязанкой длинных сырых жердей. Когда ветви высохнут — будут дрова. Все дрова в радиусе 5-10 километрах от деревни уже сожгли, приходиться таскать издалека. В попытках разрешить топливный кризис, в начале века в эти места завезли из Австралии высокий эвкалипт. Он растет очень быстро, но горит только тогда, когда хорошо высохнет. В окрестностях жилья созданы целые плантации эвкалиптов. Их рубят в 20-30-ти летнем возрасте и пускают на дрова. Сухие листья эвкалиптов содержат много смол и вспыхивают в костре ярким, шипящим пламенем, но не надолго. Самые предприимчивые люди, делает «бизнес на угле»: группа из трех-четырех босых людей в лохмотьях уходит далеко в горы, где еще не выбрали сухостойные деревья. Там они живут в шалаше, питаясь вареной кукурузой, и пережигают дрова в ямах, без доступа воздуха.

Получается древесный уголь, который у нас продают в аптеках под названием «активированный». Чтобы ветви быстрее сохли и сгорали, с эвкалиптовых веток срезают кору.

Пока древесина пережигается, плетут из полосок коры высокие мешки-корзины. Наполнив их углем, выносят свою продукцию «на трассу» и пытаются продать проезжающим 3–4 раза в день машинам. Договариваются так: «Один мешок — водителю. Остальные — довезти до деревни». В деревне спрос на уголь велик, но не в медицинских целях, а для приготовления еды в харчевнях. Горсть древесного угля подкладывают на специальную железную подставку, сверху чайник или кастрюлю. Чтобы «поддать жару» нужно быстро-быстро махать плетеной тарелкой снизу очага — два литра воды вскипают через час в сухую погоду. Кипятком заваривают чай или местный кофе — зерна слабо обжаренные и вкус специфический.

Национальное эфиопское блюдо — лепешка «инжЕрра». Пшеничная мука очень дорогая, и большинству эфиопов не по карману. Инжерру пекут из зерен какого-то местного растения, похожего на алое, только с более темными и мясистыми листьями. Мука получается коричневого цвета, тесто замешивают на воде и специях. На угли ставится специальная глиняная тарелка — диаметром около полуметра. Когда поверхность раскалиться — сверху льют тесто тонкой струйкой, создавая по поверхности тарелки слой в 3–4 миллиметра. Накрывают большой крышкой и жарят до готовности, не переворачивая. Потом, в остывшую инжерру заворачивают мясо с зеленью, вареную картошку или другие овощи. Я сначала думал, что горький вкус инжерре придают приправы от мяса, но когда попробовал кусочек прямо с жаровни, убедился, что это само тесто такое горько-кислое на вкус. А мясо перчат просто потому, что больше никак его не сохранить. Некоторые из нас, уже на вторую неделю «полюбили инжерру» и с удовольствием угощались этой распространенной эфиопской едой.

В тот день, 20-го сентября, перейдя по мосту реку с глиняной водой, мы угощали себя кофе в единственной на всю деревню «столовой»: возле одной из типичных круглых хижин стоял четырехугольный навес из веток. Вокруг низенького стола — четыре плетеные табуретки.

Хозяйка сидит рядом на земле, голая выше пояса, один ребенок с помощью лямки закреплен за спиной, другой — кормиться грудью. Пред ногами — кухня: кувшин с водой из ближайшего ручья; мятый чайник на нагревательной подставке с тлеющим древесным углем; несколько глиняных крынок с чаем, кофе и специями. Зерна кофе обжариваются и толкутся тут же, в высокой ступке. Процесс занимает четверть часа на одну чашку. На всякий случай, сначала спрашиваем о цене. Но в деревнях редко пытаются тебя обдурить, хотя и понимают, что белый человек — денежный. На пальцах подтверждаем цену и заказываем нужное количество чашек.

Автор этих строк кофе не пьет вообще. В то время, как все сидят за столиком, подсматриваю за изготовлением. После прошлого клиента чашка ополаскивается в тазике с грязной водой, в котором плавают соринки. Вот за спиной заплакал ребенок, женщина черпает воды из этого таза и вливает в ротик крошке, приговаривая типа: «Попей, дитятко. Не надо плакать, пей» Ее тело и руки, без сомнения много месяцев не знали мыла и горячей воды. Дети постарше толкутся вокруг, приговаривая «ю-ю». Многие с вздувшимися животами, из одежды — в лучшем случае трусы цвета дорожной пыли. Из рук в руки переходит какой-то грязный корешок, который заменяет им и «Сникерс» и «Обит без сахара» — пожевал сам — дай пожевать товарищу. Уронил? Ничего! Вытри об пузо и жуй дальше! Дети постарше предлагают нам купить жареную кукурузу или палочки сахарного тростника. Другой продукции в этих деревнях не производят.