5. Народники (идеология социальной правды)

5. Народники (идеология социальной правды)

В идейном направлении “социальной правды” будут сочетаться духовный пафос русской традиционной этики и пафос русского “народничества”, широкого общественного движения XIX века. “Социальная правда” будет раскрываться не как абстрактная ценность, но как своего рода национальная традиция. Большевики в свое время использовали пафос русского “народничества”, одухотворяя им свою культурную политику, формируя с его помощью цивилизационный стиль советской империи. Это крыло нашей будущей соборной политической системы видело бы свою задачу в том, чтобы привести в гармонию сословия и корпорации внутри России. Понятно, что путь к такой гармонии лежит через достаточно жесткое изменение внутрироссийского социально-политического климата, в том числе через ограничение зарвавшихся корпораций. Обуздание тех, кто в Смутное время преуспел в своем несправедливом обращении с общенациональным богатством, является для идеологии “социальной правды” не самоцелью, но именно средством достижения прочной классовой и сверхнациональной гармонии в России. (В этом “народничестве” заключено иное содержание, чем в западных социал-демократах или лейбористах, а также в отечественных идеологах “экспроприации” – это не “левое” направление, впрочем, как и не “правое”, оно относится к иному измерению политики, иному пути.)

Не-левая идеологическая направленность идеала “социальной правды” проявляется в том, что в самой мысли о политической справедливости изначально заложено неравенство между тем, кто имеет законное право, и тем, кто такого права не имеет, тем, кому “положено”, и тем, кому “не положено”. Справедлив не тот суд, который предоставляет равные возможности насильнику и его жертве, а тот, который воздает наказание виновному и защищает правого. Справедливо не то общество, которое каждому выдает “побольше”, а то, которое воздает каждому по заслугам. Проблема справедливости в современной России не в том, что люди хотят “широких и равных возможностей”, а в том, что они хотят получить свое, реализовать права на то, что должно им принадлежать, в том числе и духовные блага (например, право на образование или принципы чести и достоинства; последние должны быть не только терминами “судебной практики”, но терминами всей государственной, административной практики, повседневными установками для чиновников и политиков).

В самой мысли о политической справедливости изначально заложено неравенство. Справедлив не тот суд, который предоставляет равные возможности насильнику и его жертве, а тот, который воздает наказание виновному и защищает правого. Справедливо не то общество, которое каждому выдает “побольше”, а то, которое воздает каждому по заслугам.

Если бизнес по своей природе стремится к частной экономической эффективности – к концентрации благ у наиболее успешных субъектов экономики, лучше всего приспособленных к сложившимся условиям, то нация в целом стремится к социальной справедливости, то есть к такому распределению благ, которое соответствовало бы представлениям об “общественном благе”. Государство обязано обеспечивать гармонизацию краткосрочных интересов ради долгосрочного успеха всего общества и неизменного следования интересам нации как таковой со стороны всех экономических и общественных институтов. “Социальная правда” должна быть истолкована не в классическом социал-демократическом духе, как реализация все новых и новых прав трудящихся, бесконечное их наступление на государство и капитал, но как “социальная ответственность”. Ответственность должна быть усвоена всеми полюсами общества и должна быть пропорционально распределена между всеми его слоями. Какой-то минимум ответственности должны нести даже маргинальные сословия, если они хотят жить именно в России. А тем, кто не готов нести созидательной гражданской ответственности, место в тюрьме или за пределами России. Ответственность должна возрастать пропорционально правам и объективным возможностям граждан – чем сильнее, могущественнее, богаче человек, тем больше он должен нести и ответственности в деле общегосударственного и общественного преумножения блага нации. Именно социальная ответственность соединяет отдельных людей в нацию, отдельные фирмы – в бизнес, чиновников и народное представительство – в государственную власть, а всех вместе – в Россию.

Если обратиться к институциональным воплощениям этого идеологического направления, то, пожалуй, наиболее полную и продуктивную систему подобной властной правозащиты удалось создать Римской республике в V веке, после примирения патрициев и плебеев и восстановления единства римской общины. Институт народных трибунов специально был создан с целью защитить плебеев от незаконных посягательств других магистратов. Tribunica potestas (власть трибуна) включала в себя право отмены всякого распоряжения любого магистрата, которое наносило ущерб кому-либо из римских граждан, право вето на любое предложение, вносимое в сенат или народное собрание, которое трибун считал идущим во вред народу. Всякое сопротивление трибуну, использующему свое законное право, считалось заслуживающим смертной казни. Право ходатайства за обиженного гражданина и любой возможной помощи ему было, собственно, даже не “правом” трибуна, но его священной обязанностью, для успешного выполнения которой предоставлялись и другие права. Для того чтобы гражданин ни минуты не оставался без защиты, трибун обязан был никогда не покидать Рима, а его двери всегда должны были быть открыты...

Очевидно, что власть, подобная власти трибуна, наиболее эффективна в целях реальной защиты гражданских прав – она способна вторгнуться в случае нарушения в действия любой инстанции и остановить любую процедуру, наносящую ущерб гражданину. При этом на власть трибуна в Риме с самого начала накладывались логичные ограничения. Во-первых, она могла быть парализована в случае злоупотребления – властью другого трибуна. Во-вторых, она не распространялась на imperium, то есть на военную власть консулов, и, таким образом, трибун даже в случае намеренного злоупотребления властью не мог повредить военной безопасности государства. (В данном случае мы наблюдаем разумную пропорциональность государственных начал в Древнем Риме: каждое из начал имеет свою зону автономной ответственности.)

Для современной России обращение к римским принципам правозащиты, да и вообще к римскому государственному опыту, было бы настоящим переворотом, причем переворотом исключительно продуктивным и в то же время традиционным, обращающим нас – граждан Третьего Рима – к римским истокам русской имперской государственности, к римскому опыту устроения власти. Последовательное применение принципа народного суверенитета на практике означало бы прежде всего восстановление суверенитета России над самой собой – то есть решение проблемы, которая имеет не только внешнеполитическое, но и внутреннее измерение. Впрочем, понятно, что нынешняя идеология “правозащиты” куда больше устраивает коррумпированную бюрократическую систему. Ведь эта идеология даже признает за чиновником своеобразное “право на произвол”, поскольку он – не более чем одна из ипостасей тотально порочного государства. И правозащитная деятельность в ее современном исполнении для бюрократической системы не опасна – ведь никакого властного вето за ней не стоит. Поэтому современные правозащитники так далеки от древнего идеала “народного трибуна” и так далеки от подлинной нелицемерной демократии.