* * *

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

* * *

Рассказ "Обуза" горяч и неопытен. Взят факт - чрезвычайной холодности матери к ребенку и чрезвычайной горячности отца к ребенку. Ребенок гибнет, отданный на сторону.

"Мне неловко было держать его у себя", - говорит в оправдание себе мать.

"Ему неловко показывать его другим", - глубокомысленно и дальновидно объяснял мне о чиновнике-отце отец протоиерей. - Оба прячутся; но в результате - только спрятаны косточки ребенка. Это никогда не прекратится. Не забуду рассказа одной ветхой-ветхой бабушки. Приходит из церкви и говорит: "Так я полюбовалась. Оба бедные-пребедные, студент и жена его - с ребенком. Пришли молитву брать. И все-то он нет-нет и осмотрит одеяльце у ребенка или у ней кофту: не дует ли, не холодно ли. Уж такой заботливый.

Кто наблюдателен, не может не заметить кое-каких перемен в юнейшем нашем поколении. Напр., не знаю, обращал ли кто внимание, как теперь много молодых людей некурящих; слишком много, до половины, - когда прежде все и сплошь курили. Не думаю, чтобы это можно было приписать сколько-нибудь проповеди Толстого: "не одурманиваться", потому что между некурящими множество не только не следуют в чем-нибудь Толстому, но прямо не любят и подсмеиваются над его идеями. Тут движение какое-то органическое, и оно принадлежит не Ивану или Петру, а полосе людей. Вообще в истории есть органические перемены. Как много стало умирать от рака, а прежде это была болезнь редкая, исключительная; прежде холера шла как смерч, теперь она входит в город и никто ее не пугается. Следовательно, есть, идет полоса предрасположенности к известной болезни или, напротив, как бы застрахованное™ от другой болезни. Причина здесь и там, очевидно, не в самой болезни, в ее объективных данных, а в субъективном преобразовании организма, тонком, неисследимом. В области курения, очевидно, была прежде липкость к никотину, но она прошла, и мы вошли в полосу нерасположения, отталкивания от никотина. Возможно, что произойдут со временем такие же перемены или колебания в отношении к чаю, кофе, алкоголю. Но рассказ ветхой старушки обратил мое внимание вообще на большее внимание, нежность и деликатность юного поколения в отношении к женщине. Какое множество старых холостяков было в прежнее время. Целое сословие, со своим бытом, характером, привычками, забавами. Теперь такое же огромное обилие молодых семей, самых юных, порой, быть может, необдуманных, но семей. Я знал одну мать семьи, чрезвычайно крепкого характера и большого ума, которая в отчаяние пришла от сыновей:

- Едва стукнет 23 года - он женится.

У ней было трое сыновей, и все поступили так, вопреки просьбе матери - подождать, кончить курс, определиться в социальном положении. Советы, угрозы, приказания - все было напрасно. Все трое женились и тотчас встали в тягло упорной, трудной работы, но весело. Я наблюдаю инстинкт и говорю только об инстинкте, и указываю, что как теперь обще и безотчетно отталкивание от никотина, так сделалось обще и неудержимо влечение стать к женщине в близкие и одновременно уважительные отношения. Это носится в воздухе, это есть. И как горячая выходка студентов в Астрахани, так и рассказ г. Антропова - автора-мужчины, может быть, не старого и даже, может быть, юного, - суть показатели одного исторического веяния.

Вот почему, я думаю, Евины внучки, которым действительно долго было "дурно и они сами дурны" были, находятся все-таки накануне несколько лучшей судьбы. Есть много симптомов, что уважение к женщине поднимается; и оно поднимается не в отношении к женщине-даме, даже не к женщине-труженице; но к ней в извечных ее путях, к которым могут быть отнесены слова Шекспира:

Все благо и прекрасно на земле,

Когда живет в своем определенье.

Мне пришлось истекшую зиму выслушать рассказ - очень трогательный и который очень мог кончиться, как у г. Боброва. Девушка, приезжая в Петербург, с целями ученья, очутилась в том же положении, как и жертва г. Боброва, но с другим героем. Мне передавала сестра милосердия, прислуживавшая в родовспомогательном заведении:

- Если бы вы знали, до чего на них смешно было смотреть. Он не отходил от нее, приходил каждый день. Оба были веселы, никакого уныния. Обсуждали время свадьбы и как известят родных.

И сестра милосердия радовалась, передавая о них. Свойство радости - родить радость же, как свойство уныния - родить уныние. Что может быть более унылого, чем повесть г. Боброва? Непонятно, как он мог раскрыть рот и запеть потом. Какие тут песни... Случаи, подобные его, разве что прекратятся перед светопреставлением, но как мир стоит - так с начала мира и эти случаи есть. Смерть победила бы, если бы не побеждалась рождением. Благословенна всякая победа над смертью, т. е. благословенна всякая родившая и все рожденное. Нельзя задавить рожденную мышь, не то что человека. Об этом опять хорошо послушать старых людей. Я вошел раз в комнату, обмахиваясь веточкой яблони.

- Что вы это сделали?

- Что?

- Сорвали?

- Что сорвал?

- Зачем вы сорвали ветку? Она вся обсыпана молодыми яблочками.

Я и недосмотрел. Маленькие были; шел июнь или май. Но с тех пор я запомнил это семь лет назад услышанное восклицание очень почтенной шестидесятилетней старушки. Ей не яблоков было жалко - от кислой, нехорошей яблони, в запущенном саду, куда никто и не ходил. Но как я перервал жизнь - вот это ей не понравилось, и это она осудила. И таким тоном, судящим и строгим, что мне стало стыдно.

Так то яблоня, а это человек.