Анализ повести Н. В. Гоголя «Шинель»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Литературную известность Н. В. Гоголю принес сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831–1832 гг.), насыщенный украинским этнографическим и фольклорным материалом, отмеченный романтическими настроениями, лиризмом и юмором. Повести из сборников «Миргород» и «Арабески» (оба 1835 г.) открывают реалистический период творчества Гоголя. Тема униженности «маленького человека» наиболее полно воплотилась в повести «Шинель» (1842 г.), с которой связано становление натуральной школы.

Мир «петербургских повестей» из «Арабесок» – это мир современного города с его острыми социальными и этическими коллизиями, изломами характеров, тревожной и призрачной атмосферой. Наивысшей степени гоголевское обобщение достигает в «Ревизоре», в котором «сборный город» как бы имитировал жизнедеятельность любого более крупного социального объединения, вплоть до государства, Российской империи, или даже человечества в целом. Вместо традиционного активного двигателя интриги – плута или авантюриста – в эпицентр коллизии поставлен непроизвольный обманщик, что придало всему происходящему дополнительное, гротескное освещение, усиленное до предела заключительной «немой сценой».

Повесть была излюбленным жанром Н. В. Гоголя. Он создал три цикла повестей, и каждый из них стал принципиально важным явлением в истории русской литературы. «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород» и так называемые петербургские повести знакомы и любимы не одним поколением читателей.

Гоголевский Петербург – это город, поражающий социальными контрастами. Город тружеников-бедняков, жертв нищеты и произвола. Такой жертвой и является Акакий Акакиевич Башмачкин – герой повести «Шинель».

Идея повести возникла у Гоголя в 1834 г. под впечатлением канцелярского анекдота о бедном чиновнике, ценой невероятных усилий осуществившем свою давнюю мечту о покупке охотничьего ружья и потерявшем его на первой же охоте. Но у Гоголя эта история вызвала не смех, а совершенно иную реакцию.

«Шинель» занимает особое место в цикле петербургских повестей. Популярный в 1830-х гг. сюжет о несчастном, забитом нуждой чиновнике был воплощен автором в произведение искусства, которое А. И. Герцен назвал «колоссальным». У Гоголя Башмачкин «был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться». Автор, конечно, не скрывает своей иронической усмешки, когда он описывает духовную ограниченность и убожество своего героя. Акакий Акакиевич был робким, бессловесным существом, безропотно сносившим «канцелярские насмешки» своих сослуживцев и деспотическую грубость начальников. Отупляющая работа переписчика бумаг парализовала в нем какие бы то ни было духовные интересы.

Юмор Гоголя мягок и деликатен. Писателя ни на один момент не покидает горячее сочувствие к своему герою, выступающему в повести как трагическая жертва жестоких условий современной действительности.

Автор создает сатирически обобщенный тип человека – представителя бюрократической власти России. Так, как начальство ведет себя с Башмачкиным, ведут себя все «значительные лица». Смирение и покорность несчастного Башмачкина в контрасте с грубостью «значительных лиц» вызывали в читателе не только чувство боли за унижение человека, но и протест против несправедливых порядков жизни, при которых возможно подобное унижение.

В петербургских повестях с огромной силой раскрывалась обличительная направленность творчества Гоголя. Человек и античеловеческие условия его общественного бытия – вот главный конфликт, который лежит в основе всего цикла. И каждая из повестей представляла собой новое явление в русской литературе.

Скорбная повесть об украденной шинели, по словам Гоголя, «неожиданно принимает фантастическое окончание». Привидение, в котором был узнан скончавшийся Акакий Акакиевич, сдирало со всех шинели, «не разбирая чина и звания».

Резко критикуя господствующий строй жизни, его внутреннюю фальшь и лицемерие, произведение Гоголя наталкивало на мысль о необходимости иной жизни, иного социального устройства.