Поэзия жизни в рифму смерти

Поэзия жизни в рифму смерти

Я не даю никаких правил для того, чтобы человек стал поэтом, чтобы он писал стихи. Таких правил вообще нет. Поэтом называется человек, который именно и создает эти самые поэтические правила… Оговариваюсь: создание правил — это не есть сама по себе цель поэзии, иначе поэт выродится в схоласта, упражняющегося в составлении правил для несуществующих или ненужных вещей и положений.

Владимир Маяковский, статья «Как делать стихи»

Большим поэтом может быть всякий — большой поэт. Для большого поэта достаточно большого поэтического дара. Для великого самого большого дара — мало, нужен равноценный дар личности: ума, души, воли и устремление этого целого к определенной цели, то есть устроение этого целого.

Марина Цветаева, статья «Искусство в свете совести»

Решение для этой главы я нашла в духе хокку: взять тезу и антитезу и попытаться, интегрируя их, оказаться чем-то полезной себе и вам, читателям, в созидании состояний, порождающих стихи. А уж остальное — в руке Божьей.

Тезой при подробном изучении стал двухметровый, «простой», «революционный», «рациональный» и «социальный» поэт Владимир Маяковский, которого я нежно люблю именно из-за масштаба внутренних противоречий и внешней силы их проявления. Антитезой стала Марина Цветаева, чуть ли не самая «сложная», «реакционная», «иррациональная» и «асоциальная» в российской литературе поэтесса, извечный кошмар всех редакторов, холодеющих при виде томных барышень с тетрадками псевдорифмованного бреда.

Маяковский, официальный «производственный» поэт революции, мгновенно по их написании печатавший свои стихи миллионными тиражами, самоотверженный автор агиток, объехавший полмира в роли «поэтического атташе СССР по культуре» — и пустивший себе пулю в лоб в весенней Москве 1930 года. И Цветаева, пророчествующая в ответ на анкету журнала «Числа» из эмигрантского затворничества, что ее стихам, «разбросанным в пыли по магазинам // (Где их никто не брал и не берет!), // Моим стихам, как драгоценным винам, // Настанет свой черед. (Москва 1913—Париж 1931)». И по возвращении в Россию в 1939 году, полностью невостребованная и тотально отвергаемая СССР, кончившая веревкой в Елабуге.

Маяковский, чья предсмертная, продуманная в несколько дней записка, гласила:

«Всем

В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.

Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет.

Лиля — люби меня.

Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо.

Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.

Как говорят — «инцидент исперчен»,

любовная лодка разбилась о быт.

Я с жизнью в расчете и не к чему перечень

взаимных болей, бед и обид.

Счастливо оставаться.

Владимир Маяковский, 12/ IV — 30 г.

Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным.

Сериозно — ничего не поделаешь.

Привет.

Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться.

В. М.

В столе у меня 2000 руб. — внесите в налог.

Остальное получите с Гиза.

В. М.».

Технологично, дельно, коротко, не так ли?

Цветаева написала в статье «Искусство в свете совести»: «Герой тот, кто и несвязанный устоит, и без воску в ушах устоит, поэт тот, кто и связанный бросится, кто и с воском в ушах услышит, то есть опять-таки бросится. Единственное отродясь не понимаемое поэтом — полумеры веревки и воска». А вот ее предсмертная записка писателям — перед тем, как повеситься:

«31 августа 1941 г.

Дорогие товарищи!

Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто может, отвезти его в Чистополь к Н.Н. Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему и с багажом — сложить и довезти в Чистополь. Надеюсь на распродажу моих вещей.

Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мною он пропадет. Адр<ес> Асеева на конверте.

Не похороните живой! Хорошенько проверьте».

Тоже, заметьте, все по делу, никакой лишней «лирики».

Так что довольно о технологии писательства, давайте честно — о том, с чего начали. Помните Одоевского? «Перо пишет плохо, если в чернильницу не прибавлена хотя бы капля собственной крови». Давайте о том, сколько крови надо, чтобы оно писало хорошо.

И предупреждаю: одна из слушательниц моей Школы малой прозы и поэзии, прозаик, пробовавший себя в поэзии, после разбора статьи Маяковского «Как делать стихи» твердо сказала — «теперь я точно знаю, что поэзии писать не буду». А другая как писала, так и пишет стихи — потому что Бог дал и вариантов нет. Так что я не буду вас обманывать — ни в том, чего стоит настоящая поэзия как творение и образ жизни ее автора, ни в том, насколько это просто — создавать новые миры, путешествие в которые навсегда лишает вас радостей обычной жизни и статуса «нормального человека», ибо сознание, однажды расширенное, сужено быть не может.

И правы Маяковский и Цветаева — поэт создает свои, поэтические правила жизни, направляет на их исполнение силы своего ума, души и воли ради устроения того целого, что не вписывается в этот мир. На то она и поэзия, такая у нее и цена.