Технология создания поэтических шедевров «по Маяковскому и Ко»

Технология создания поэтических шедевров «по Маяковскому и Ко»

Задумать вещь можно только назад, от последнего пройденного шага к первому, пройти взрячую тот путь, который прошел вслепую. Продумать вещь.

Поэт — обратное шахматисту. Не только Шахматов, не только доски — своей руки не видать, которой может быть и нет… вся работа поэта сводится к исполнению, физическому исполнению духовного (не собственного) задания. Равно как вся воля поэта — к рабочей воле к осуществлению. (Единоличной творческой воли — нет.)…Слово для идей есть тело, для стихий — душа. Всякий поэт, так или иначе, слуга идей или стихий.

Марина Цветаева, статья «Искусство в свете совести»

Я люблю Маяковского. Он большой поэт и настоящий человек. Марина Цветаева когда-то написала статью «Эпос и лирика современной поэзии. Маяковский и Пастернак» — и была совершенно права. Именно эпос, как мы знаем, требует структуры и правил. Именно лирическое начало в поэте их порождает, взламывая все известные смыслы и формы ради никогда не вмещающегося в них «голоса Бога». Поэтому фрактальную лироэпику малой прозы и поэзии мы сейчас начнем эпически строить по «формулам», идущим от Маяковского, распространим по миру лирическими «обертонами» по Пастернаку, а выносим, и, Бог даст, родим — по Цветаевой.

Я не говорю, что писать стихи можно — или, упаси Боже, нужно — только так. Я надеюсь, что таким образом нам удастся войти в расширенное состояние сознания, когда нам по мере сил откроются гармония и алгебра поэзии в процессе их фрактального co-развития. И нам удастся, по Вильяму Блейку, «В одном мгновенье видеть вечность, // Огромный мир — в зерне песка, // В единой горсти — бесконечность // И небо — в чашечке цветка».

Тема — это то, что вас невероятно волнует, даже если вы пока не в силах это высказать. И тема — это не вы с вашими жизненными тяготами, а то, что жизнь — уж как обширно и глубоко вы ее понимаете — говорит через вас. Для этого высказывания вы и ищете новые поэтические правила языка, которые сложат его подходящие слова во что-то, напоминающее стихотворение. Или произведут новые слова, если прежних не хватит.

Язык должен подходить для возведения вашего поэтического здания, как для коралловых рифов подходят кораллы, для иерусалимских домов — известняк, называемый «Иерусалимский камень», а для «хрущевки» 1950 годов — бетонные панели сроком жизни до 25 лет. Поступив на Высшие литературные курсы, я принесла тамошнему руководителю семинара поэзии свои джазовые верлибры. «Перепишите их ямбом, чтоб была нормальная поэзия», — сказал он. Не выйдет — импровизационный джем-сейшен не пишется в ритме марша, это разрушает саму суть произведения. Вы не можете описать революцию 1917 года александрийским стихом по правилам XIX века с «грезами, розами», вам нужна разговорная речь и площадная интонация. И вы не сможете описать ностальгию белой эмиграции с помощью словаря понятий и литературных норм большевистской России. Не пройдет.

Что же общего у языка всех поэтов — белых, красных, древних, современных? Звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас. Биосфера, Космос и по-своему понимаемый Бог, даже если он и отрицаем или замещен на революцию, вождя или идею.

Новизна в поэзии — тоже обязательна. Маяковский любил говорить, что первый, кто понял, что дважды два — это четыре, был математик, а те, кто использует это — нет. Выше я уже цитировала Гёте — насчет того, что первый назвавший женщину розой, был поэт, а второй — уже болван. Так и есть. Анекдот можно рассказать дважды, в стихотворении, более того — в поэтическом творчестве повторов быть не должно, каждая фраза должна возносить автора и читателя на новый уровень.

Бродский в Нобелевской речи говорил по этому поводу: «Искусство вообще и литература в частности тем и замечательно, тем и отличается от жизни, что всегда бежит повторения. В обыденной жизни вы можете рассказать один и тот же анекдот трижды и трижды, вызвав смех, оказаться душою общества. В искусстве подобная форма поведения именуется «клише». Искусство есть орудие безоткатное, и развитие его определяется не индивидуальностью художника, но динамикой и логикой самого материала, предыдущей историей средств, требующих найти (или подсказывающих) всякий раз качественно новое эстетическое решение».

Поэтому поэзия не проще математики, и близка ей тем, что доказанная однажды теорема второй раз не тем же путем не доказывается. Уже есть, видели, знаем. Давайте новую, неведомую историю. Это касается и темы (идеи), и формы, и языка, и героя, и сюжета — несмотря на то, что все сценарии уже типологизированы и многажды рассказаны на все лады. Если в мире происходит нечто новое — значит, есть и новые слова и формы. Не видите их — значит, не поэт. Пишите прозу, если можете увидеть новые мысли и обобщения. Не видите и тех? Займитесь журналистикой, излагайте значимую конкретную информацию интересно, это тоже важное и хлебное дело.

Если вы создали шедевр и не знаете, нов ли он для публики, найдите в Сети «Словарь поэтических образов» Натальи Павлович: если там вашего образа нет, смело несите редактору и издателю. Если есть — почитайте эту книжку поподробней. Иногда выясняется, что все, что вы хотели сказать, уже написано, и тогда из вас выйдет отличный литературный критик, свободный от писательских амбиций. Или вы просто найдете для себя какую-нибудь «нормальную» профессию вроде менеджера по продажам или программиста — это тоже очень важные работы. Но если вы все-таки чувствуете в себе поэта, то идемте дальше.

Тренд или закон — основа поэзии. Когда во фрактальных кусках мишуры многочисленных реальных событий, бытовых или эпических, в «случайной» или «неслучайной» череде событий, производимых людской волей или роком, вы прозреваете связи и смысл, «неба содроганье и горний ангелов полет» — вот тут может начаться поэзия. Или наука. Смотря каким языком вы описываете происходящее лучше, что вам дано. Поэзия описывает глубже, шире, многостороннее, провидчески. Наука прорабатывает какую-то одну сторону, чтобы, дойдя до глубин, сказать, как великий физик Бор: мы не можем сказать, что есть, мы можем только рассказать, что мы видим. И тут наконец атомная физика сходится с поэзией, а картина мира обретает целостность.