Аристотель

Аристотель

(384—322 гг. до н.э.)

ученик Платона, воспитатель Александра Македонского, основатель школы перипатетиков, из Стагиры (п-ов Халкидика)

Об избрании [на государственные посты] всегда хлопочут не столько порядочные, сколько случайные.[108]

Добродетель (…) есть некая середина между противоположными страстями. (…) Оттого и трудно быть достойным человеком, ведь в любом деле трудно держаться середины.[109]

Человек с чувством юмора – это и тот, кто умеет отпустить меткую шутку, и тот, кто переносит насмешки.[110]

Бог выше всякой добродетели, и не добродетелью определяется его достоинство, потому что в таком случае добродетель будет выше бога.[111]

Вопреки мнению некоторых, не разум – начало и руководитель добродетели, а, скорее, движения чувств.[112]

Самому любить лучше, чем быть любимым: любить – это некое действие, доставляющее наслаждение, и благо, а быть любимым не вызывает в предмете любви никакой деятельности. (…) Тем не менее люди из честолюбия предпочитают быть любимцами, а не сами любить, поскольку быть любимцем связано с каким-то превосходством.[113]

Дурной (…) [человек] никогда не бывает себе другом, он всегда во вражде с самим собой.[114]

Почему отец любит сына сильнее, чем сын отца? (…) Потому что сын – его создание. (…) Все бывают благосклонны к тому, что они сами создали.[115]

Узнать самого себя – это и самое трудное, (…) и самое радостное, (…) но самих себя своими силами мы не можем видеть (…); при желании видеть свое лицо мы смотримся в зеркало (…), при желании познать самих себя мы можем познать себя, глядя на друга. Ведь друг, как мы говорим, это «второе я». (…) Знать себя невозможно без помощи друга.[116]

Ярость выводит человека из себя. Вот почему и поведение кабанов имеет вид смелости, хотя это и не настоящая смелость.[117]

Имеющие опыт преуспевают больше, нежели те, кто обладает отвлеченным знанием.[118]

Опыт есть знание единичного, а искусство – знание общего.[119]

Признак знатока – способность научить.[120]

Владеющие искусством способны научить, а имеющие опыт не способны.[121]

В поэтическом произведении предпочтительнее вероятное невозможное, чем невероятное, хотя и возможное.

Одни [искусства] – для удовлетворения необходимых потребностей, другие – для времяпрепровождения; изобретателей последних мы всегда считаем более мудрыми, нежели изобретателей первых, так как их знания были обращены не на получение выгоды.[122]

Мудрость (…) занимается причинами и началами.[123]

Более мудр во всякой науке тот, кто более точен и более способен научить выявлению причин.[124]

Удивление побуждает людей философствовать.[125]

Знание о чем бы то ни было есть знание общего.[126]

Для счастья (…) нужна и полнота добродетели, и полнота жизни.[127]

Может быть, (…) вообще никого не следует считать счастливым, покуда он жив (…)? Если в самом деле признать такое, то не будет ли человек счастлив лишь тогда, когда он умер?[128]

Камень, который по природе падает вниз, не приучишь подниматься вверх, приучай его, подбрасывая вверх хоть тысячу раз.[129]

Добродетель мы обретаем, прежде что-нибудь осуществив, так же как и в других искусствах. (…) Строя дома, становятся зодчими, а играя на кифаре – кифаристами. Именно так, совершая правые поступки, мы делаемся правосудными, поступая благоразумно – благоразумными, действуя мужественно – мужественными. (…) Короче говоря, повторение одинаковых поступков порождает соответствующие нравственные устои.[130]

Искусство и добродетель всегда рождаются там, где труднее.[131]

Совершать проступок можно по-разному (…), между тем как поступать правильно можно только одним-единственным способом (недаром первое легко, а второе трудно, ведь легко промахнуться, трудно попасть в цель).[132]

Мужественные совершают поступки во имя прекрасного. (…) В противном случае мужественными, пожалуй, окажутся даже голодные ослы, ведь они и под ударами не перестают пастись.[133]

Скупость (…) неизлечима (…); она теснее срослась с природой человека, чем мотовство. Большинство ведь, скорее, стяжатели, чем раздаватели.[134]

Порок уничтожает сам себя, и если он достигает полноты, то становится невыносимым для самого его обладателя.[135]

Какие насмешки не стесняются выслушивать, такие и сами говорят.[136]

Человек (…) свободнорожденный будет вести себя так, словно он сам себе закон.[137]

Молодые люди становятся геометрами и математиками (…), но (…) не бывают рассудительными. Причина этому в том, что рассудительность проявляется в частных случаях, с которыми знакомятся на опыте, а (…) опытность дается за долгий срок.[138]

Как зверю не свойственны ни порочность, ни добродетель, так не свойственны они и богу, но у него есть нечто, ценимое выше добродетели.[139]

Не способный к раскаянию неисцелим.[140]

Те, что твердят, будто под пыткой (…) человек счастлив, если он добродетелен, вольно или невольно говорят вздор. (Возражение эпикурейцам.)[141]

Для ищущего чрезмерных удовольствий страданием будет уже отсутствие чрезмерности.[142]

При чрезмерных страданиях люди ищут чрезмерного удовольствия, (…) полагая, что оно исцеляет.[143]

Телесных удовольствий, как сильнодействующих, ищут те, кто не способен наслаждаться иными: эти люди, конечно, сами создают себе своего рода жажду.[144]

Юноши быстро становятся друзьями, а старики – нет: не становятся друзьями тем, от кого не получают наслаждения.[145]

Быть другом для многих при совершенной дружбе невозможно, так же как быть влюбленным во многих одновременно. (…) А нравиться многим (…) можно.[146]

Люди, наделенные могуществом, используют друзей (…) с разбором: одни друзья приносят им пользу, а другие доставляют удовольствие, но едва ли одни и те же – и то и другое.[147]

Большинство – друзья подхалимов, так как подхалим – это друг, над которым обладают превосходством, или человек, который прикидывается, что он таков.[148]

Раб – одушевленное орудие, а орудие – неодушевленный раб.[149]

От природы человек склонен образовывать, скорее, пары, а не государства – настолько же, насколько семья первичнее и необходимее государства.[150]

Бездетные скорее разводятся: дети – это общее обоим благо, а общее благо объединяет.[151]

Большинство (…) желает получать благодеяния, а делать добро избегает, как невыгодного занятия.[152]

Благодетели больше питают дружбу к облагодетельствованным, нежели принявшие благодеяние – к оказавшим его.[153]

Все больше дорожат доставшимся с трудом. (…) Не случайно матери (…) любят детей сильнее, чем отцы, ведь рождение ребенка требует от них больших усилий и они лучше отцов знают, что это их собственное создание.[154]

У кого много друзей (…), [те] ни для кого (…) не друзья.[155]

Отдых (…) существует ради деятельности.[156]

Мы лишаемся досуга, чтобы иметь досуг, и войну ведем, чтобы жить в мире.[157]

Нет, не нужно следовать увещеваниям «человеку разуметь человеческое» и «смертному – смертное»; напротив, насколько возможно, надо возвышаться до бессмертия и делать все ради жизни, соответствующей наивысшему в самом себе; право, если по объему это малая часть, то по силе и ценности она все далеко превосходит.[158]

Обратить к нравственному совершенству большинство рассуждения не способны, потому что большинству людей по природе свойственно подчиняться не чувству стыда, а страху и воздерживаться от дурного не потому, что это позорно, но опасаясь мести.[159]

Страсть (…) уступает не рассуждениям, а насилию.[160]

Врачами становятся не по руководствам.[161]

Рука есть орудие орудий.[162]

Принять за исходную посылку ложь и принять за исходную посылку невозможное – не одно и то же. Из невозможной предпосылки следует невозможное заключение.[163]

[Из всех животных] только человек (…) способен смеяться.[164]

Из ложных посылок можно вывести истинное заключение.[165]

Человек по природе своей есть существо политическое.[166]

Человек есть существо общественное в большей степени, нежели пчелы и всякого рода стадные животные.[167]

Тот, кто в силу своей природы (…) живет вне государства, (…) либо животное, либо божество.[168]

Раб – некая одушевленная собственность.[169]

Одно мужество свойственно начальнику, другое – слуге.[170]

К тому, что составляет предмет владения очень большого числа людей, прилагается наименьшая забота.[171]

При общности имущества для благородной щедрости (…) не будет места, и никто не будет в состоянии проявить ее на деле, так как щедрость сказывается именно при возможности распоряжаться своим добром.[172]

Бедность – источник возмущений и преступлений.[173]

Если исправление закона является незначительным улучшением, (…) не столько будет пользы от изменения закона, сколько вреда, если появится привычка не повиноваться существующему порядку. (…) Легкомысленно менять существующие законы на другие, новые – значит ослаблять силу закона.[174]

В чем разница: правят ли женщины, или должностные лица управляются женщинами? Результат получается один и тот же.[175]

Покупающие власть за деньги привыкают извлекать из нее прибыль.[176]

Государство есть совокупность граждан.[177]

Толпа о многих вещах судит лучше, нежели один человек, кто бы он ни был.[178]

Средний достаток (…) всего лучше. (…) Трудно следовать доводам разума человеку (…) сверхсильному, сверхзнатному, сверхбогатому или наоборот, человеку сверхбедному, сверхслабому, сверхуниженному.[179]

Одни не способны властвовать и умеют подчиняться только той власти, которая имеется у господ над рабами; другие же не способны подчиняться никакой власти, а властвовать умеют только так, как властвуют господа над рабами.[180]

Те государства имеют хороший строй, где средние (…) сильнее обеих крайностей или по крайней мере каждой из них в отдельности.[181]

Государственный строй губит скорее алчность богатых, нежели простого народа.[182]

Внутренние распри [в государстве] возникают не по причине мелочей, но из мелочей.[183]

Распри среди знатных приходится расхлебывать всему государству.[184]

Общий страх объединяет и злейших врагов.[185]

[Прежде] демагоги [вожди народа] были из среды полководцев (…), теперь же (…) демагогами становятся те, кто умеет красно говорить.[186]

Олигархия разрушается (…), когда в ней образуется другая олигархия.[187]

Самое главное при всяком государственном устройстве – (…) устроить дело так, чтобы должностным лицам невозможно было наживаться.[188]

В демократиях следует щадить состоятельных людей и не подвергать разделу не только их имущество, но и доходы.[189]

Многое из того, что кажется свойственным демократии, ослабляет демократию.[190]

Демагогам [вождям народа] (…) следовало бы всегда говорить в пользу состоятельных, а (…) олигархи должны были бы радеть об интересах народа.[191]

Большинство тиранов вышли, собственно говоря, из демагогов, которые приобрели доверие народа тем, что чернили знатных.[192]

Ненависть более рассудочна [чем гнев]: ведь гнев сопряжен с горестным чувством, так что нелегко быть рассудительным; напротив, вражда горечи в себе не содержит.[193]

Крайняя демократия – та же тирания, только разделенная среди многих.[194]

Чем меньше полномочий у царской власти, тем она долговечнее.[195]

И демос [народ] желает быть своего рода монархом. Поэтому и тут (…) льстецы в почете (…) (ведь демагог – льстец народа).[196]

Уделять (…) почести должен сам тиран, а наложение кары поручать другим.[197]

Для сохранения (…) единодержавной власти [следует] (…) никого в отдельности не возвеличивать, а если уж приходится делать это, то возвышать нескольких лиц, потому что они будут следить друг за другом.[198]

Одно из условий свободы – по очереди быть управляемым и править.[199]

Власть над свободными людьми более прекрасна (…), чем господство над рабами.[200]

Гражданин должен (…) властвовать над своим (…) государством.[201]

Большинство государств, обращающих внимание лишь на военную подготовку, держатся, пока они ведут войны, и гибнут, лишь только достигают господства. Подобно стали, они теряют свой закал во время мира.[202]

Конечной целью войны служит мир, работы – досуг.[203]

Тело должно быть развито, но не посредством изнурительных упражнений и не только в одну сторону, как это бывает у атлетов.[204]

Мы всегда больше любим наши первые впечатления.[205]

Для умения пользоваться досугом в жизни нужно кое-чему учиться, кое в чем воспитаться.[206]

Физическое напряжение препятствует развитию ума, напряжение умственное – развитию тела.[207]

Еще вопрос, служит ли музыка к облагораживанию нравов.[208]

Чтобы уметь судить о деле, нужно самому уметь его делать.[209]

Смешное есть некоторая ошибка и уродство, небезболезненное и безвредное; так, (…) смешная маска есть нечто безобразное и искаженное, но без боли.[210]

Поэзия философичнее и серьезнее истории, ибо поэзия больше говорит об общем, история – о единичном.[211]

Даже известное известно лишь немногим.[212]

Большая разница, случится ли нечто вследствие чего-либо или после чего-либо.[213]

Поэзия – удел человека или одаренного, или одержимого.[214]

Чудесное приятно; это видно из того, что все рассказчики, чтобы понравиться, привирают.[215]

В поэзии предпочтительнее невозможное, но убедительное, возможному, но неубедительному.[216]

Хорошо составленные законы (…) должны (…) оставлять как можно меньше произволу судей, (…) потому что (…) законы составляются людьми на основании долговременных размышлений, судебные же приговоры произносятся на скорую руку.[217]

Если позорно не уметь владеть своим телом, то не менее позорно не уметь владеть словом.[218]

Дело врачебного искусства заключается не в том, чтобы делать всякого человека здоровым, но в том, чтобы, насколько возможно, приблизиться к этой цели, потому что вполне возможно хорошо лечить и таких людей, которые уже не могут выздороветь.[219]

Риторика (…) имеет в виду то, что убедительно для всех (…). Ведь и сумасшедшим кое-что кажется убедительным.[220]

От одинаковых причин получаются одинаковые следствия.[221]

Счастье есть благосостояние, соединенное с добродетелью.[222]

Сущность богатства заключается более в пользовании, чем в обладании.[223]

Красота (…) различна для каждого возраста.[224]

То, ради чего совершено много трудов и сделано много издержек, (…) [уже поэтому] представляется благом.[225]

Хорошие (люди] – те, которых не порицают даже враги.[226]

Терпеть несправедливость лучше, чем делать несправедливость.[227]

Из двух вещей приятнее та, которая доставляет удовольствие с меньшей примесью горечи и более продолжительное время.[228]

Лучше то, что труднее.[229]

Из двух благ (…) лучше то, что бывает в конце жизни, ибо то, что бывает под конец, в большей степени обладает свойствами цели.[230]

Цель демократии – свобода, олигархии – богатство, аристократии – воспитание и законность, тирании – защита.[231]

Хорошо казаться человеком, действующим со гласно заранее принятому намерению; поэтому случайности и нечаянности следует считать за нечто, входившее в наше намерение.[232]

Когда ты хочешь хвалить, посмотри, что бы ты мог посоветовать, а когда хочешь дать совет, посмотри, что бы ты мог похвалить.[233]

Не от богатства и бедности люди поступают несправедливо.[234]

Между местью и наказанием есть разница: наказание производится ради наказуемого, а мщение ради мстящего, чтобы утолить его гнев.[235]

Мы не гневаемся на того, кого считаем недоступным нашей мести.[236]

И в горестях и в слезах есть (…) своего рода наслаждение: горечь является вследствие отсутствия любимого человека, но в припоминании и некоторого рода лицезрении его – что он делал и каков он был – заключается наслаждение.[237]

Быть объектом удивления приятно уже потому, что с этим связан почет.[238]

[Обижают] и врагов, и друзей, потому что первых обидеть легко, а вторых приятно.[239]

Правда заключается (…) в том, чтобы (…) иметь в виду не закон, а законодателя, не букву закона, а мысль законодателя, не самый поступок, а намерение человека, не часть, а целое.[240]

И забывчивость может вызывать гнев, например, забвение имен, хотя это вещь незначительная. Дело в том, что забывчивость кажется признаком пренебрежения.[241]

Умеющие перенести шутку и прилично пошутить (…) доставляют одинаковое удовольствие своему ближнему.[242]

Никто не любит того, кого боится.[243]

Гнев врачуется временем, ненависть же неизлечима.[244]

Страшны и обиженные (…), потому что всегда выжидают удобного случая [отомстить]. Страшны и обидевшие, (…) потому что они боятся возмездия.[245]

[Для того чтобы испытывать страх] человек должен испытывать некоторую надежду на спасение того, за что он тревожится; доказательством этому служит то, что страх заставляет людей размышлять, между тем как о безнадежном никто не размышляет.[246]

Смелость есть надежда, причем спасение представляется близким, а все страшное – далеким.[247]

Во время морского путешествия смело смотрят на предстоящие опасности люди, незнакомые с бурями, и люди, по своей опытности знающие средства к спасению.[248]

Больше стыдятся того, что делают на глазах у других и явно, откуда и пословица «стыд находится в глазах».[249]

Разглашать склонны люди обиженные.[250]

Мы (…) стыдимся не одного и того же перед знакомыми и незнакомыми.[251]

Сострадание [есть] некоторого рода печаль при виде бедствия (…), которое могло бы постигнуть или нас самих, или кого-нибудь из наших близких. (…) Потому-то люди, совершенно погибшие, не испытывают сострадания: они полагают, что больше ничего не могут потерпеть, ибо все уже потерпели.[252]

Мы чувствуем сострадание к людям знакомым, если они не очень близки нам, к очень же близким относимся так же, как если бы нам самим предстояло несчастье; потому-то и Амазис, как рассказывают, не плакал, видя, как его сына ведут на смерть, но заплакал при виде друга, просящего милостыню: последнее возбудило в нем сострадание, а первое ужас.[253]

Ужасное (…) уничтожает сострадание и часто способствует возникновению противоположной страсти.[254]

Люди малодушные завистливы, потому что им все представляется великим.[255]

Люди завидуют тем, кто к ним близок по времени, по месту, по возрасту и по славе.[256]

Юноши (…) любят почет, но еще больше любят победу, потому что юность жаждет превосходства.[257]

Юноши (…) добродушны, потому что еще не видели многих низостей. Они легковерны, потому что еще не во многом были обмануты. (…) Они великодушны, потому что жизнь еще не унизила их и они не испытали нужды.[258]

У юношей будущее продолжительно, прошедшее же кратко: в первый день не о чем помнить, надеяться же можно на все.[259]

Юноши (…) легко доступны состраданию, потому что считают всех честными и слишком хорошими: они мерят своих ближних своей собственной неиспорченностью.[260]

Остроумие есть отшлифованное высокомерие.[261]

[Старики] сильно не любят и не ненавидят, но, согласно совету Бианта: любят, как бы готовясь возненавидеть, и ненавидят, как бы намереваясь полюбить.[262]

[Старики] подозрительны вследствие своей недоверчивости, а недоверчивы вследствие своей опытности.[263]

Старость пролагает дорогу трусости, ибо страх есть охлаждение.[264]

[Старики] привязаны к жизни, и чем ближе к последнему дню, тем больше.[265]

Полезное есть благо для самого человека, а прекрасное есть безотносительное благо.[266]

[Старики] более живут воспоминанием, чем надеждой, потому что для них остающаяся жизнь коротка, прошедшая длинна (…). В этом же причины их болтливости: они постоянно говорят о прошедшем, потому что испытывают наслаждение, предаваясь воспоминаниям.[267]

И старики доступны состраданию, но не по той самой причине, по какой ему доступны юноши: эти последние – вследствие человеколюбия, а первые – по своему бессилию, потому что на все бедствия они смотрят, как на близкие к ним.[268]

Ворчливое противоположно смешному.[269]

Тело достигает цветущей поры от тридцати до тридцати пяти лет, а душа – около сорока девяти лет.[270]

Характер, сообщаемый богатством, есть характер человека неразумного и счастливого.[271]

Быть вновь разбогатевшим значит как бы быть невоспитанным богачом.[272]

По большей части будущее подобно прошедшему.[273]

Пользоваться изречениями прилично (…) относительно того, в чем человек опытен (…), употребление же изречений по поводу того, в чем человек неопытен, есть признак неразумия и невоспитанности.[274]

Люди необразованные в глазах толпы кажутся более убедительными, чем образованные.[275]

Одна жрица не позволяла своему сыну говорить политические речи, сказав: «Если ты будешь говорить справедливое, тебя возненавидят люди, если несправедливое – боги». Но можно также сказать, что должно говорить такие речи, ибо если ты будешь говорить справедливое, тебя полюбят боги, если несправедливое – люди.[276]

Прорицатели выражаются о деле общими фразами именно потому, что здесь менее всего возможна ошибка. Как в игре в «чет и нечет» скорее можно выиграть, говоря просто «чет» или «нечет», чем точно обозначая число.[277]

Написанное должно быть удобочитаемо и удобопонимаемо, а это – одно и то же.[278]

Речь должна обладать ритмом, но не метром, так как в последнем случае получатся стихи.[279]

Ямб есть (…) форма речи большинства людей.[280]

Стиль речи письменной – самый точный, а речи полемической – самый актерский.[281]

Ирония отличается более благородным характером, чем шутовство, потому что в первом случае человек прибегает к шутке ради самого себя, а шут делает это ради других.[282]

Одни копят, словно должны жить вечно, а другие тратят, словно тотчас умрут.[283]

Друг – это одна душа в двух телах.[284]

Мудрец не свободен от страстей, а умерен в страстях.[285]

Один болтун, сильно докучавший ему [Аристотелю] своим пустословием, спросил его: «Я тебя не утомил?» Аристотель ответил: «Нет, я не слушал».[286]

[Аристотеля] попрекали, что он подавал милостыню человеку дурного нрава; он ответил: «Я подаю не нраву, а человеку».[287]

[Аристотелю] сказали, что кто-то бранит его заочно; он сказал: «Заочно пусть он хоть бьет меня!»[288]

Человек по своей природе есть существо общественное.

Надежда – это сон наяву.

У всякого человека в отдельности и у всех вместе есть, можно сказать, известная цель, стремясь к которой они одно избирают, другого избегают.

Жизнь требует движения.

Невежда удивляется, что вещи таковы, каковы они суть, и такое удивление есть начало знания; мудрец, наоборот, удивился бы, если бы вещи были иными, а не таковыми, какими он их знает.

Это долг – ради спасения истины отказаться даже от дорогого и близкого.

Человек, достигший полного совершенства, выше всех животных; но зато он ниже всех, если он живет без законов и без справедливости. Действительно, нет ничего чудовищнее вооруженной несправедливости.

Более подходит нравственно хорошему человеку выказать свою честность.

Платон – друг, но истина дороже.

Назначение человека – в разумной деятельности.

Деяние есть живое единство теории и практики.

Каждый человек должен преимущественно браться за то, что для него возможно и что для него пристойно.

Начало есть более чем половина всего.

Ничто так не истощает и не разрушает человека, как продолжительное физическое бездействие.

Лучше в совершенстве выполнить небольшую часть дела, чем сделать плохо в десять раз более.

Учителя, которым дети обязаны воспитанием, почтеннее, чем родители: одни дарят нам только жизнь, а другие – добрую жизнь.

Между человеком образованным и необразованным такая же разница, как между живым и мертвым.

Воспитание – в счастье украшение, а в несчастье – прибежище.

Ученикам, чтобы преуспеть, надо догонять тех, кто впереди, и не ждать тех, кто позади.

Тот, кто обозревает немногое, легко выносит суждение.

Совершенно очевидно, что из числа полезных (в житейском обиходе) предметов следует изучать те, которые действительно необходимы, но не все без исключения.

Каждому человеку свойственно ошибаться, но никому, кроме глупца, не свойственно упорствовать в ошибке.

Мудрость – это самая точная из наук.

Ошибаться можно различно, верно поступать можно лишь одним путем, поэтому-то первое легко, а второе трудно; легко промахнуться, трудно попасть в цель.

Разумный гонится не за тем, что приятно, а за тем, что избавляет от неприятностей.

Достоинство речи – быть ясной и не быть низкой.

Чересчур блестящий слог делает незаметными как характеры, так и мысли.

Ясность – главное достоинство речи.

Всего приятнее для нас те слова, которые дают нам какое-нибудь знание.

Из привычки так или иначе сквернословить развивается и склонность к совершению дурных поступков.

Хвалить людей в лицо – признак лести.

Все льстецы – прихвостни.

Шутка есть ослабление напряжения, поскольку она отдых.

Шутить надо для того, чтобы совершать серьезные дела.

Остроумен тот, кто шутит со вкусом.

Хороша книга, если автор в ней высказывает только то, что следует, и так, как следует.

Свойство тирана – отталкивать всех, сердце которых гордо и свободно.

Кто спрашивает, почему нам приятно водиться с красивыми людьми, тот слеп.

Природа дала человеку в руки оружие – интеллектуальную моральную силу, но он может пользоваться этим оружием и в обратную сторону, поэтому человек без нравственных устоев оказывается существом и самым нечестивым и диким, низменным в своих половых и вкусовых инстинктах.

Не для того мы рассуждаем, чтобы знать, что такое добродетель, а для того, чтобы стать хорошими людьми.

Хорошо рассуждать о добродетели – не значит еще быть добродетельным, а быть справедливым в мыслях – не значит еще быть справедливым на деле.

Нравственные качества обнаруживаются в связи с намерением.

Добродетель посредине.

Мужество – добродетель, в силу которой люди в опасностях совершают прекрасные дела.

Никто лучше мужественного не перенесет страшное.

Мужественным называется тот, кто безбоязненно идет навстречу прекрасной смерти.

Наслаждаться общением – главный признак дружбы.

Друг – это одна душа, живущая в двух телах.

У кого есть друзья, у того нет друга.

Друг всем – ничей друг.

О, друзья мои! Нет на свете друзей!

Нравственный человек многое делает ради своих друзей и ради отечества, даже если бы ему при этом пришлось потерять жизнь.

Дружба не только неоценима, но и прекрасна; мы восхваляем того, кто любит своих друзей, и иметь много друзей кажется чем-то прекрасным, а некоторым даже кажется, что быть хорошим человеком и другом – одно и то же.

Дружба – самое необходимое для жизни, так как никто не пожелает себе жизни без друзей, даже если б он имел все остальные блага.

Дружба довольствуется возможным, не требуя должного.

Раб предпочитает раба, господин – господина.

Не любит тот, кто не любит всегда.

Любить – значит желать другому того, что считаешь за благо, и желать притом не ради себя, но ради того, кого любишь, и стараться по возможности доставить ему это благо.

Властвует над страстями не тот, кто совсем воздерживается от них, но тот, кто пользуется ими так, как управляют кораблем или конем, то есть направляют их туда, куда нужно и полезно.

Когда гнев или какой-либо иной подобного рода аффект овладевает индивидом, решение последнего неминуемо становится негодным.

Каждый может разозлиться – это легко; но разозлиться на того, кого нужно, и настолько, насколько нужно, и тогда, когда нужно, и по той причине, по которой нужно, и так, как нужно, – это дано не каждому.

Кто двигается вперед в науках, но отстает в нравственности, тот более идет назад, чем вперед.

Гнев есть зверообразная страсть по расположению духа, способная часто повторяться, жестокая и непреклонная по силе, служащая причиною убийств, союзница несчастия, пособница вреда и бесчестия.

Благодарность быстро стареет.

Есть люди столь скупые, как если бы они собирались жить вечно, и столь расточительные, как если бы собирались умереть завтра.

Многое может случиться меж чашей вина и устами.

Излишество в удовольствиях – это распущенность, и она заслуживает осуждения.

Привычка находить во всем только смешную сторону – самый верный признак мелкой души, ибо смешное лежит на поверхности.

Преступление нуждается лишь в предлоге.

Чтобы разбудить совесть негодяя, надо дать ему пощечину.

Женщины, предающиеся пьянству, рожают детей, похожих в этом отношении на своих матерей.

Все знают, что смерть неизбежна, но так как она не близка, то никто о ней не думает.

Хотя мы и смертны, мы не должны подчиняться тленным вещам, но, насколько возможно, подниматься до бессмертия и жить согласно с тем, что в нас есть лучшего.

Музыка способна оказывать известное воздействие на этическую сторону души; и раз музыка обладает такими свойствами, то, очевидно, она должна быть включена в число предметов воспитания молодежи.

Комедия имеет намерение отображать людей худших, а трагедия – лучших, чем существующие.

Серьезное разрушается смехом, смех – серьезным.

Целью войны является мир.

Музыка облагораживает нравы.

Человек – политическое животное.

Высшей истинностью обладает то, что является причиной следствий, в свою очередь, истинных.

Привычка – вторая натура.