Дени Дидро

Дени Дидро

(1713—1784 гг.)

философ-просветитель,

писатель

Везде, где признают Бога, существует культ, а где есть культ, там нарушен естественный порядок нравственного долга, и нравственность падает.

Величайшее недоразумение – это вдаваться в мораль, когда дело касается исторических фактов.

Верх безумия – ставить себе целью разрушение страстей.

Воображение! Без этого качества нельзя быть ни поэтом, ни философом, ни умным человеком, ни мыслящим существом, ни просто человеком.

Врачи непрестанно трудятся над сохранением нашего здоровья, а повара – над разрушением его; однако последние более уверены в успехе.

Вся сила нравственной совести заключается в осознании сделанного зла.

В тот момент, когда художник думает о деньгах, он теряет чувство прекрасного.

Где бы ты ни очутился, люди всегда окажутся не глупее тебя.

Где, как не в браке, можно наблюдать примеры чистой привязанности, подлинной любви, глубокого доверия, постоянной поддержки, взаимного удовлетворения, разделенной печали, понятых вздохов, пролитых вместе слез?

Глубокие мысли – это железные гвозди, вогнанные в ум так, что ничем не вырвать их.

Гнить ли под мрамором или под землей – все равно гнить.

Дать обет бедности – значит поклясться быть лентяем и вором. Дать обет целомудрия – значит обещать Богу постоянно нарушать самый мудрый и самый важный из его законов. Дать обет послушания – значит отречься от неотъемлемого права человека – от свободы. Если человек соблюдает свой обет – он преступник, если он нарушает его – он клятвопреступник. Жизнь в монастыре – это жизнь фанатика или лицемера.

Два качества необходимы художнику: чувство нравственности и чувство перспективы.

Для того чтобы растрогать, не нужно быть растроганным.

Если бояться смерти, ничего хорошего не сделаешь; если все равно умираешь из-за какого-нибудь камешка в мочевом пузыре, от припадка подагры или по другой столь же нелепой причине, то уж лучше умереть за какое-нибудь великое дело.

Если ложь на краткий срок и может быть полезна, то с течением времени она неизбежно оказывается вредна. Напротив того, правда с течением времени оказывается полезной, хотя может статься, что сейчас она принесет вред.

Если нет цели, не делаешь ничего, и не делаешь ничего великого, если цель ничтожна.

Есть моральная тактичность, которая у гуманного человека сказывается во всех его поступках и которой не имеет злой человек.

Женщины пьют льстивую ложь одним глотком, а горькую правду каплями.

Живописец и скульптор – оба поэты, но последний никогда не впадает в шарж. Скульптура не терпит ни шутовства, ни паясничества, ни забавного, даже редко комическое. Мрамор не смеется.

Жизнь злых людей полна тревог.

Знание того, какими вещи должны быть, характеризует человека умного; знание того, каковы вещи на самом деле, характеризует человека опытного; знание же того, как их изменить к лучшему, характеризует человека гениального.

Искренность – мать правды и вывеска честного человека.

Искусство заключается в том, чтобы найти необыкновенное в обыкновенном и обыкновенное в необыкновенном.

Истина любит критику, от нее она только выигрывает; ложь боится критики, ибо проигрывает от нее.

Каждое произведение ваяния или живописи должно выражать собою какое-либо великое правило жизни, должно поучать, иначе оно будет немо.

Когда мужчины неуважительно относятся к женщине, это почти всегда показывает, что она первая забылась в своем обращении с ними.

Любовь часто отнимает разум у того, кто его имеет, и дает тем, у кого его нет.

Люди, выдающиеся своими талантами, должны тратить свое время так, как этого требует уважение самих к себе и к потомству. Что подумало бы о нас потомство, если бы мы ничего не оставили ему.

Люди перестают мыслить, когда перестают читать.

Можно обнаруживать постоянство при малодушии и скудоумии; но твердость может обнаруживать только характер, отличающийся силой, возвышенностью, умом. Легкомыслие, податливость и слабость противоположны твердости.

Монастырь – это темница, куда ввергают тех, кого общество выбросило за борт.

Моя дружба слишком осмотрительна, если опасность моего друга не заставляет меня забывать о моей собственной опасности.

Мы считаем трусом того, кто допустил, чтобы в его присутствии оскорбительно отзывались о его друге.

Набросок – сознание пыла и гения, картина – создание труда, терпения, долгого изучения и законченных знаний в искусстве.

Награждая хороших, мы тем самым наказываем дурных.

Наилучший порядок вещей – тот, при котором мне предназначено быть, и к черту лучший из миров, если меня в нем нет.

Напрасно трус бьет себя кулаком в грудь, чтобы набраться храбрости; ее нужно иметь прежде того и лишь укреплять в общении с теми, кто ею обладает.

Народ, который думает, что честными делает людей вера, а не хорошие законы, кажется мне весьма отсталым.

Не Бог создал людей по своему образу, а люди ежедневно создают его по своему. Бог магометанина не таков, как бог христианина. Бог протестанта не такой, как бог католика. Бог взрослого отличается от бога ребенка и от бога стариков.

Неизменно помни, что природа – не Бог, человек – не машина, гипотеза – не факт.

Не следует нарочно делать умными героев пьесы, а нужно уметь поставить их в такие условия, при которых они должны проявлять ум.

Нет достоинства при отсутствии ясных и четких понятий общего блага.

Нет такого уголка в мире, где различие в религиозных воззрениях не орошало бы землю кровью.

Образование придает человеку достоинство, да и раб начинает сознавать, что он не рожден для рабства.

Отнимите у христианина страх перед адом – и вы отнимете у него веру.

Перелистайте историю всех народов земли: везде религия превращает невинность в преступление, а преступление объявляет невинным.

Порок раздражает людей только время от времени, а внешние его черты раздражают их с утра до вечера.

Предварительное знание того, что хочешь сделать, дает смелость и легкость.

Природа подобна женщине, которая, показывая из-под нарядов то одну часть своего тела, то другую, подает настойчивым поклонникам некоторую надежду узнать ее когда-нибудь всю.

Разве вам не известно, что настоящее блаженство заключается в том, что все люди нуждаются друг в друге, и что вы ожидаете помощи от себе подобных точно так же, как они ждут ее от вас?

Разве мы властны влюбляться или не влюбляться? И разве, влюбившись, мы властны поступать так, словно бы этого не случилось?

Расплата в этом мире наступает всегда. Есть два генеральных прокурора: один – тот, кто стоит у ваших дверей и наказывает за проступки против общества, другой – сама природа. Ей известны все пороки, ускользающие от законов.

Ревность – это страсть убогого, скаредного животного, боящегося потери; это чувство, недостойное человека, плод наших гнилых нравов и права собственности, распространенного на чувствующее, мыслящее, хотящее, свободное существо.

Религия мешает людям видеть, потому что она под страхом вечных наказаний запрещает им смотреть.

Родители любят своих детей тревожной и снисходительной любовью, которая портит их. Есть другая любовь, внимательная и спокойная, которая делает их честными. И такова настоящая любовь отца.

Самый счастливый человек тот, кто дарит счастье наибольшему числу людей.

Сказать, что человек состоит из силы и слабости, из разумения и ослепления, из ничтожества и величия, – это значит не осудить его, а определить его сущность.

Стараться оставить после себя больше знаний и счастья, чем их было раньше, улучшать и умножать полученное нами наследство – вот над чем мы должны трудиться.

Страсти без конца осуждают, им приписывают все человеческие несчастья и при этом забывают, что они являются также источником всех наших радостей.

Существует только одна добродетель – справедливость, одна обязанность – стать счастливым, один вывод – не преувеличивать ценности жизни и не бояться смерти.

Такова жизнь: один вертится между шипами и не колется; другой тщательно следит, куда ставить ноги, и все же натыкается на шипы посреди лучшей дороги и возвращается домой ободранный до потери сознания.

Только страсти и только великие страсти могут поднять душу до великих дел. Без них конец всему возвышенному как в нравственной жизни, так и в творчестве.

Только честному человеку подобает быть атеистом.

Тот, кто рассказывает тебе о чужих недостатках, рассказывает другим о твоих.

Умный человек видит перед собой неизмеримую область возможного, глупец же считает возможным только то, что есть.

Философы говорят много дурного о духовных лицах, духовные лица говорят много дурного о философах; но философы никогда не убивали духовных лиц, а духовенство убило немало философов.

Хороший стиль кроется в сердце.

Храбрец избегает опасности, а трус, безрассудный и беззащитный, устремляется к пропасти, которой не замечает из-за страха; таким образом, он спешит навстречу несчастью, которое, может быть, ему и не предназначалось.

Человек создан, чтобы жить в обществе; разлучите его с ним, изолируйте его – и мысли его спутаются, характер ожесточится, сотни нелепых страстей зародятся в его душе, сумасбродные идеи пустят ростки в его мозгу, как дикий терновник среди пустыря.

Чудеса там, где в них верят, и чем больше верят, тем чаще они случаются.

Что такое истина? Соответствие наших суждений созданиям природы.

Широта ума, сила воображения и активность души – вот что такое гений.

Я не знаю профессии, которая требовала бы более изысканных форм и более чистых нравов, чем театр.

Я требую от учителя только добрых нравов, так же, как я потребовал бы их от каждого гражданина.

Ах, какой превосходной комедией был бы этот мир, не будь у нас в ней своей роли!

Бог! Ведь это просто слово, один обыкновенный слог для объяснения существования мира.

В истории любого народа найдется немало страниц, которые были бы великолепны, будь они правдой.

Все, что обычно, – просто; но не все, что просто, – обычно. Оригинальность не исключает простоты.

Добродетель прекрасная вещь; и злые и добрые отзываются о ней хорошо. Ибо она выгодна для первых и для вторых.

Если бы все на земле было бы превосходно, то и не было бы ничего превосходного.

Желание прослыть умным человеком сильнее, нежели боязнь прослыть злым.

Женская стыдливость – всего лишь хорошо понятое кокетство.

Женщины ненавидят друг друга и, однако, все до единой, защищают друг друга.

Заблуждения, освященные гением великих мастеров, становятся со временем общепризнанными истинами.

Книги, которые мы листаем реже всего и с наибольшим пристрастием, – это книги наших коллег.

Лучше изнашиваться, чем ржаветь.

Людей, рассуждающих логически, больше, нежели красноречивых. Красноречие есть искусство приукрашивать логику.

Мы всегда остаемся собой, хотя ни минуты не остаемся одними и теми же.

Мы добиваемся любви других, чтобы иметь лишний повод любить себя.

Не пускайтесь в объяснения, если хотите быть понятыми.

Нечаянно, нежданно мы оказываемся на краю могилы, как рассеянный – на пороге своего дома.

Ни в одну эпоху и ни у какой нации религиозные мнения не служили основой для национальных нравов. Боги, которым поклонялись древние греки и римляне, честнейшие на земле люди, были самыми разнузданными канальями.

Никогда еще, с тех пор как стоит мир, два любовника не произносили «Я вас люблю» на один и тот же лад, и, сколько бы миру ни существовать, две женщины не ответят «И я вас тоже» одинаково.

Одного человека как-то спросили, существуют ли настоящие атеисты. Вы думаете, ответил он, что существуют настоящие христиане?

Потомство для философов – это потусторонний мир для верующего.

Признательность есть бремя, а всякое бремя для того и создано, чтобы его сбросить.

Разве веруют в Бога из-за какой-нибудь выгоды? – Не знаю; но соображения выгоды нисколько не вредят делам ни этого, ни другого мира.

Сочинитель может завести себе любовницу, которая умеет состряпать книгу, но жена его должна уметь состряпать обед.

Терпимость неизбежно ведет к равнодушию.

Тот, кто остается верен своей религии только потому, что он был в ней воспитан, имеет столько же оснований гордиться своим христианством или мусульманством, сколько тем, что не родился слепым или хромым. Это – счастье, а не заслуга.

Шестидесятилетний Вольтер – это попугай, повторяющий тридцатилетнего Вольтера.

Юноша хочет женщину, женщину как таковую; старец же ищет женщину красивую. Если нация обладает вкусом, значит, она состарилась.

Актеры производят впечатление на публику не тогда, когда они неистовствуют, а когда хорошо играют неистовство.

Актеры способны играть любой характер именно потому, что сами вовсе лишены его.

В театр приходят не смотреть слезы, а слушать речи, которые их исторгают.

Величайший автор тот, кто как можно меньше оставляет воображению актера.

Говорят, что оратор всего значительнее, когда он воспламенен, когда он негодует. Я отрицаю это. Он сильнее, когда подражает гневу.

Крайняя чувствительность создает посредственных актеров; средняя чувствительность дает большинство плохих актеров, и только ее отсутствие дает великих актеров.

В природе человеческой два противоположных начала: самолюбие, влекущее нас к себе самим, и добродетельность, толкающая нас к другим. Если бы одна из этих пружин сломалась, человек был бы злым до бешенства или великодушным до безумия.

Либо Бог разрешил, либо всеобщий механизм, называемый судьбою, захотел, чтобы мы в продолжение жизни были предоставлены всякого рода случайностям; если ты мудр и лучший отец, чем я, ты с молодых лет убедишь своего сына, что он хозяин своей жизни, чтобы он не жаловался на тебя, даровавшего ему жизнь.

Признание своей немощности – великий урок, который мы извлекаем. Не лучше ли приобрести доверие к себе других людей искренностью признания, что я ничего не знаю, чем бормотать слова и вызывать жалость к себе потугами все объяснить? Свободно сознающийся в незнании того, что он не знает, побуждает меня верить тому, что он берется мне объяснить.

Необъятную сферу наук я себе представляю как широкое поле, одни части которого темны, а другие освещены. Наши труды имеют своей целью или расширить границы освещенных мест, или приумножить на поле источники света. Одно свойственно творческому гению, другое – проницательному уму, вносящему улучшения.

Даже согласившись, что люди гениальные обычно бывают странны, или, как говорится, нет великого ума без капельки безумия, мы не отречемся от них; мы будем презирать те века, которые не создали ни одного гения. Гении составляют гордость народов, к которым принадлежат; рано или поздно им воздвигают статуи, и в них видят благодетелей человеческого рода.

Если разум – дар неба и если то же самое можно сказать о вере, значит, небо ниспослало нам два дара, которые несовместимы и противоречат друг другу. Чтобы устранить эту трудность, надо признать, что вера есть химерический принцип, не существующий в природе.

Люди жили бы довольно спокойно в этом мире, если бы были вполне уверены, что им нечего бояться в другом; мысль, что Бога нет, не испугала еще никого, но скольких ужасала мысль, что существует такой бог, какого мне изображают!

Если какое-нибудь явление превышает, по нашему мнению, силы человека, то мы тотчас же говорим: это дело Божие; наше тщеславие не может удовольствоваться меньшим. Не лучше ли было бы, если бы мы вкладывали в свои рассуждения несколько меньше гордости и несколько больше философии? Если природа представляет нам какую-нибудь загадку, какой-нибудь трудно распутываемый узел, то оставим его таким, каков он есть, и не будем стараться разрубить его рукой существа, которое становится для нас новым узлом, еще труднее распутываемым, чем первый.

Для того, чтобы растрогать, не нужно быть растроганным.

Есть два рода законов: одни – безусловной справедливости и всеобщего значения, другие же – нелепые, обязанные своим признанием лишь слепоте людей или силе обстоятельств. Того, кто повинен в их нарушении, они покрывают лишь мимолетным бесчестьем – бесчестьем, которое со временем падает на судей и на народы, и падает навсегда. Кто ныне опозорен – Сократ или судья, заставивший его выпить цикуту?

Он второй во всех жанрах.