Луций Анней Сенека (младший)
Луций Анней Сенека (младший)
(ок. 4 гг. до н.э. – ок. 65 гг. н.э.)
сын Сенеки Старшего, писатель, философ-стоик, воспитатель и советник Нерона
Смысл благодеяний прост: их только дарят; если что возвращается, то уже прибыль, не возвращается – нет убытка. Благодеяние оказано для благодеяния.[1714]
Вина не должна падать на наш век. И предки наши жаловались, и мы жалуемся, да и потомки наши будут жаловаться на то, что нравы развращены, что царит зло, что люди становятся все хуже и беззаконнее. Но все эти пороки остаются теми же (…), подобно тому как море далеко разливается во время прилива, а при отливе снова возвращается в берега.[1715]
Страх внушают не только самые отважные животные, но и самые неподвижные, благодаря своему вредоносному яду.[1716]
Поздно оказал благодеяние тот, кто оказал его просящему.[1717]
Не следует принимать благодеяний от всех. От кого же принимать? (…) От тех, кому мы сами желали бы их оказать.[1718]
В благодеяниях кредитора следует выбирать с большей тщательностью, чем в деньгах.[1719]
Кто принял благодеяние с благодарностью, тот (…) уплатил уже первый взнос за него.[1720]
Кто приносит благодарность, удаляя свидетелей, тот человек неблагодарный.[1721]
Некоторые знатные и благородные женщины считают свои годы не по числу консулов, а по числу мужей, и разводятся, чтобы выйти замуж, а выходят замуж, чтобы развестись.[1722]
Дело дошло уже до того, что ни одна женщина не имеет мужа для чего-либо иного, как только для возбуждения любовника.[1723]
Награда за высокие подвиги заключается в них самих.[1724]
Никто, обладая здравым умом, не боится богов, так как неразумно страшиться спасительного, и никто не любит тех, кого боится.[1725]
Бывает красноречивым даже тот, кто молчит, и храбрым даже тот, кто сидит сложа руки, или даже – у кого руки связаны.[1726]
Общественное мнение – (…) дурной истолкователь.[1727]
Лучше (…) помогать и злым ради добрых, чем лишать помощи добрых ради злых.[1728]
Луций Сулла уврачевал отечество средствами более тяжкими, чем были самые опасности.[1729]
Пусть каждый спросит себя: не жалуются ли все на чью-нибудь неблагодарность? Но не может быть того, чтобы все жаловались, если не надо жаловаться на всех. Следовательно, все неблагодарны.[1730]
«На этой стороне явное большинство». – Значит, именно эта сторона хуже. Не настолько хорошо обстоят дела с человечеством, чтобы большинство голосовало за лучшее: большая толпа приверженцев всегда верный признак худшего.[1731]
Когда я вспоминаю все свои речи, я завидую немым.[1732]
Всякая жестокость происходит от немощи.[1733]
Что я хочу извлечь из добродетели? Ее саму. (…) Она сама себе награда.[1734]
Не наука добродетели, а наука нищеты была главным делом его жизни. (О кинике Деметрии, который доходил до крайностей аскетизма).[1735]
Перестань корить философов богатством: никто не приговаривал мудрость к бедности.[1736]
Карман у него [мудреца] будет открытый, но не дырявый: из него много будет выниматься, но ничего не будет высыпаться.[1737]
Некоторые из мудрых мужей называли гнев кратковременным помешательством.[1738]
Что-что, а вредить все люди умеют неплохо.[1739]
Никакое лечение не может считаться жестоким, если его результат – выздоровление.[1740]
Любое чувство – столь же плохой исполнитель, сколь и распорядитель.[1741]
Всякое почти вожделение (…) мешает осуществлению того, к чему стремится.[1742]
Гнев делает мужественнее лишь того, кто без гнева вообще не знал, что такое мужество.[1743]
Насколько человечнее (…) не преследовать их [грешников], но попытаться вернуть назад! Ведь если человек, не зная дороги, заблудится среди вспаханного поля, лучше вывести его на правильный путь, чем выгонять с поля палкой.[1744]
Согрешающего нужно исправлять: увещанием и силой, мягко и сурово; (…) тут не обойтись без наказания, но гнев недопустим. Ибо кто же гневается на того, кого лечит?[1745]
Гнев – самый женственный и ребяческий из пороков. – «Однако он встречается и у мужей». – «Конечно, потому что и у мужей бывает женский или детский характер».[1746]
Честолюбие [тиранов] (…) хочет (…) заполнить одним-единственным именем весь календарь, назвать в честь одного имени все поселения на земном шаре.[1747]
Мы начинаем смеяться со смеющимся, печалимся, попав в толпу горюющих, и приходим в возбуждение, глядя, как другие состязаются.[1748]
Самый мужественный муж, берясь за оружие, бледнеет; у самого неустрашимого и яростного солдата при сигнале к бою немного дрожат коленки; (…) и у самого красноречивого оратора, когда он готовится произнести речь, холодеют руки и ноги.[1749]
Есть люди, отличающиеся постоянной свирепостью и радующиеся человеческой крови. (…) Это не гнев, это зверство. Такой человек вредит другим не потому, что его обидели; наоборот, он готов принять обиду, лишь бы получить возможность вредить.[1750]
Всякий гнев превращается в печаль либо из-за раскаяния, либо от неутоленности.[1751]
[Люди толпы] живут, точно в гладиаторской школе: с кем сегодня пили, с тем завтра дерутся.[1752]
Мудрец никогда не перестанет гневаться, если начнет. (…) Если, по-твоему, мудрец должен чувствовать гнев, какого требует возмутительность каждого преступления, то ему придется не гневаться, а сойти с ума.[1753]
Среди прочих недостатков нашей смертной природы есть и этот – (…) не столько неизбежность заблуждения, сколько любовь к своим заблуждениям.[1754]
Если (…) сердиться на молодых и старых за то, что они грешат, (…) придется сердиться и на новорожденных – за то, что они непременно будут грешить.[1755]
Нужно либо смеяться надо всем, либо плакать.[1756]
Отдельных солдат полководец может наказывать по всей строгости, но если провинилось все войско, ему придется оказать снисхождение. Что удерживает мудреца от гнева? Обилие грешников.[1757]
Вокруг (…) столько скверно живущих, а точнее сказать, скверно гибнущих людей.[1758]
Постоянному и плодовитому злу должен противостоять медленный и упорный труд: не для того, чтобы уничтожить его, но для того, чтобы оно нас не одолело.[1759]
Гнев сам по себе безобразен и не страшен. (…) Мы боимся гнева, как дети – темноты, как звери – красных перьев.[1760]
Страх всегда возвращается и, словно волна, окатывает тех, кто его вызывает.[1761]
Кто возвеличился за счет чужого страха, не бывает свободен от собственного. Как дрожит сердце в львиной груди от малейшего шороха! (…) Все, что внушает ужас, само трепещет.[1762]
Дух добьется всего, что сам себе прикажет.[1763]
Иной приучил себя довольствоваться коротким сном и бодрствует почти сутки напролет, нисколько не утомляясь; можно выучиться бегать по тоненькой и почти отвесно натянутой веревке; переносить чудовищные грузы, неподъемные для обычного человека; погружаться в море на непомерную глубину и долго обходиться под водой без дыхания. (…) За столь упорные занятия не получают либо вовсе никакого, либо несоразмерно маленькое вознаграждение. (…) И тем не менее, несмотря на то, что награда ожидала их совсем небольшая, они довели свой труд до конца.[1764]
Многие утверждали, что путь к добродетелям крут и тернист; ничего подобного: можно дойти и по ровной дороге. (…) Что требует от вас меньше напряжения, чем милосердие, и больше, чем жестокость? Стыдливость не доставит вам хлопот, сладострастие вечно занято по горло. Одним словом, блюсти любую добродетель совсем не трудно, пороки же требуют постоянного внимания.[1765]
Есть ли (…) такой порок, у которого был бы недостаток в защитниках?[1766]
«Разве не бывает случаев, возбуждающих гнев?» – Вот именно в этих случаях и нужно решительнее всего подавлять его. (…) Пирр, знаменитейший наставник в гимнастических состязаниях, всем, кого тренировал, давал, говорят, одно и то же наставление: не поддаваться гневу. Ибо гнев нарушает все правила искусства.[1767]
«Иногда оратору полезно бывает разгневаться – он тогда говорит лучше». – Совершенно верно, но не разгневаться, а изобразить гнев. Так и актеры, произнося стихи, волнуют народ не гневом своим, а хорошим подражанием гневу. То же самое относится (…) к выступающим на сходках. (…) И часто сыгранное чувство производит куда более сильное действие, чем подлинное.[1768]
Легко придать правильную форму душе, пока она еще мягкая; трудно искоренить пороки, которые повзрослели вместе с нами.[1769]
Умеренное удовольствие снимает душевное напряжение.[1770]
Дух растет, когда ему дают волю; поникает, когда его принуждают к рабскому повиновению.[1771]
Нельзя, чтобы ему [мальчику] пришлось терпеть унижения или рабство; пусть ему никогда не придется ни просить, ни умолять; то, что он когда-то был вынужден просить, не пойдет ему на пользу; пусть без просьб получает все в подарок – ради самого себя, или совершённых добрых поступков, или ради того добра, которого мы ждем от него в будущем.[1772]
В борьбе надо стремиться не сделать другому больно, а победить.[1773]
Не сможет противостоять ударам тот, кому никогда ни в чем не было отказа.[1774]
Разве ты не видишь, что люди чем счастливее, тем гневливее? Это особенно заметно у богатых, знатных и чиновных.[1775]
Надо, чтобы мальчик никогда ничего не мог добиться гневом; мы сами предложим ему, когда он будет спокоен, то, чего не давали, пока он требовал с плачем.[1776]
Отложенное наказание мы всегда можем при вести в исполнение, но уже исполненное никак нельзя забрать назад.[1777]
Самое великодушное прощение – это не знать, в чем кто перед тобой провинился.[1778]
У подозрительности никогда не будет недостатка в доводах.[1779]
Что совершено без умысла – не обида.[1780]
Глупо гневаться на животных, но не умнее и на детей, а также на всех прочих, мало чем отличающихся от детей в рассуждении благоразумия.[1781]
Боги (…) и не желают, и не умеют причинять зло (…); обидеть кого-нибудь для них так же немыслимо, как побить самих себя.[1782]
Если мы желаем быть во всем справедливыми судьями, то давайте прежде всего убедим себя в том, что никто из нас не без греха. Ведь именно в этом главный источник нашего возмущения: «Я-то ни в чем не виноват» и «ничего не сделал». Ничего подобного: просто ты ни в чем не признаешься! (…) Если в чем-то мы и остались невинны, то только потому, что нам не удалось преступить закон – не повезло.[1783]
Часто бывает, что, желая польстить одному, обижают при этом другого.[1784]
Чужие пороки у нас на глазах, а свои за спиной.[1785]
Главное лекарство от гнева – отсрочка.[1786]
Если кто-то хочет сообщить тебе нечто [о другом человеке] не иначе, как по секрету, тому (…) нечего тебе сообщить.[1787]
Тебя обидел добрый человек? – Не верь. Дурной? – Не удивляйся.[1788]
Внутри каждого из нас царская душа, каждый хочет, чтобы ему было все позволено, но не хочет быть жертвой чужого произвола.[1789]
Фабий [Кунктатор] говорит, что нет ничего позорнее для полководца, чем оправдываться: «Я не думал, что так выйдет». По-моему, нет ничего позорнее для человека вообще.[1790]
Наказание всегда должно считаться не с прошлым, а с будущим, ибо оно есть выражение не гнева, а предосторожности.[1791]
Самый обидный род мести – признать обидчика недостойным нашей мести.[1792]
Многие, ища возмездия за легкие обиды, сами делают их более глубокими для себя. Велик и благороден тот, кто спокойно слушает лай мелких собачонок, как крупный и сильный зверь.[1793]
Обиды от власть имущих нужно сносить не просто терпеливо, но с веселым лицом: если они решат, что и впрямь задели вас, непременно повторят.[1794]
Стоит прислушаться к примечательным словам человека, состарившегося в услужении у царей. Когда кто-то спросил его, как ему удавалось достичь столь редкой при дворе вещи, как старость, он отвечал: «Я принимал обиды и благодарил за них».[1795]
Ссориться с равным рискованно, с высшим – безумно, с низшим – унизительно.[1796]
В душах, развращенных большим успехом, есть самая скверная черта: они ненавидят тех, кого обидели.[1797]
Так все слабые существа: если до них только чуть дотронуться, им кажется, что их уже ударили.[1798]
Пускай кто-то сердится: ты в ответ сделай ему что-нибудь хорошее. Вражда сама угаснет, если од на из двух сторон откажется ее поддерживать: сражаться могут лишь двое равных соперников.[1799]
Если человек подошел к зеркалу, готовый перемениться, значит, он уже переменился.[1800]
Если мы полагаем, что кто-то выказал нам презрение, мы не можем не быть мельче его.[1801]
Мщение есть признание, что нам больно.[1802]
Обидчик либо сильнее тебя, либо слабее; если слабее, пощади его, если сильнее – себя.[1803]
Есть люди, не желающие браться за легкие дела, но желающие, чтобы все, за что они ни возьмутся, давалось легко.[1804]
Самые тяжелые и неукротимые от природы характеры терпеливы к ласке. Ни одно существо не бросается в испуге на того, кто его гладит.[1805]
Борьба питает сама себя и не выпускает того, кто слишком глубоко в нее втянулся. Легче удержаться от ссоры, чем потом из нее выйти.[1806]
По старой поговорке «усталый ищет ссоры»; то же можно сказать и об изнуренном голодом или жаждой, да и обо всяком другом, сильно чем-нибудь удрученном человеке. (…) Пораженная недугом душа возмущается от любой мелочи, вплоть до того, что простое приветствие, письмо, вопрос или несколько незначащих слов вызывают иных людей на ссору.[1807]
Усталым глазам полезно смотреть на зелень.[1808]
Не полезно все видеть и все слышать. Нас миновали бы многие обиды – ведь большинство из них не задевают того, кто о них не знает. Ты не хочешь быть гневливым? – Не будь любопытным.[1809]
Большинство людей сердятся из-за обид, которые они сами сочинили, придавая глубокий смысл пустякам.[1810]
Гнев приходит к нам часто, но чаще мы приходим к нему.[1811]
Пока ты в гневе, тебе не должно быть дозволено ничего. Почему? Именно потому, что ты желаешь, чтобы было дозволено все.[1812]
Разгладим лицо, сделаем голос тише, а походку – медленнее; постепенно в подражание внешнему преобразуется и внутреннее.[1813]
Всякое возмущение подневольного человека обращается ему же в мучение. (…) Нет такого тесного ярма, которое не причинило бы меньше боли тому, кто влачит его, чем тому, кто пытается его сбросить.[1814]
Если благоразумный человек сказал что-то неприятное нам – поверим ему; если дурак – простим.[1815]
Признак истинного величия – не ощущать ударов. Так огромный зверь не спеша оглядывается и спокойно взирает на лающих собак.[1816]
Все, что не нравится нам в других, каждый из нас может, поискав, найти в себе самом (…) Нужно быть терпимее друг к другу, нам приходится жить дурными среди дурных.[1817]
Гневаемся все мы дольше, чем ощущаем причиненную [нам] боль.[1818]
Иногда боль, а иногда случай делают слабого сильнее самого сильного.[1819]
Большая часть того, что вызывает в нас гнев, – ото препятствия, а не удары.[1820]
Неправость нашего гнева делает его более упорным: мы расходимся все пуще и не желаем перестать, словно сила нашей вспышки может служить доказательством ее справедливости.[1821]
Никогда не будет счастлив тот, кого мучит мысль, что есть кто-то счастливее. Я получил меньше, чем надеялся? – но, может быть, я надеялся на большее, чем заслуживал.[1822]
Среди убийц божественного Юлия было больше друзей, чем недругов, ибо он не исполнил их неисполнимых надежд. (…) Вот так и вышло, что он увидал вокруг своего кресла своих бывших соратников с обнаженными мечами, (…) ставших помпеянцами лишь после смерти Помпея.[1823]
Кто смотрит на чужое, тому не нравится свое.[1824]
Человек, завидующий немногим, не видит за собственной спиной огромного скопления зависти всех тех, кому далеко до него.[1825]
Ты лучше благодари за то, что получил. Остального жди и радуйся, что не получил всего.[1826]
Ты ведешь неверные записи в своей расчетной книге: то, что ты дал, оцениваешь дорого, то, что получил, – дешево.[1827]
Деньги насквозь пропитаны нашей кровью.[1828]
Насколько достойнее смеха то, из-за чего мы то и дело льем слезы![1829]
Поверь мне, все, что зажигает нас страшным пожаром, – сущие пустяки, не серьезнее тех, из-за которых дерутся и ссорятся мальчишки.[1830]
Кто никогда ничему не выучился, тот не хочет ничему учиться.[1831]
Этого ты предостерег правильно, но чересчур свободным тоном: и вместо того, чтобы исправить, обидел человека. На будущее смотри не только то, правду ли ты говоришь, но и на того, кому говоришь: переносит ли он правду.[1832]
Баловень счастья (…) считает, что труднодоступная дверь – первый признак блаженного и могущественного человека. Видимо, он не знает, что труднее всего открываются ворота тюрьмы.[1833]
Ты косо глядишь на кого-то из-за того, что он дурно говорил о твоем таланте. Неужели ты считаешь каждое его слово законом? И неужели Энний [римский трагик] должен возненавидеть тебя оттого, что его поэмы не доставляют тебе удовольствия, (…) а Цицерон – стать твоим врагом из-за того, что ты пошутил насчет его стихов?[1834]
Первую вспышку гнева мы не осмелимся унимать словами. Она глуха и безумна. (…) Лекарства приносят пользу, если давать их в промежутках между приступами.[1835]
Гнев, (…) когда окостенеет, затвердеет, (…) превращается в ненависть.[1836]
В перерывах между утренними зрелищами нам обычно показывают на арене сражение привязанных друг к другу быка и медведя: они рвут и терзают друг друга, а рядом их поджидает человек, которому поручено в конце прикончить обоих. То же самое делаем и мы, нанося удары людям, с которыми мы связаны, а рядом с победителем и побежденным уже стоит их конец, причем очень близкий. Нам ведь осталось-то столечко! Что бы нам прожить эту капельку времени в мире и покое![1837]
Часто ссору прекращает раздавшийся по соседству крик «Пожар!».[1838]
Что хуже смерти можешь ты пожелать тому, на кого гневаешься? Так успокойся: он умрет, даже если ты палец о палец не ударишь.[1839]
Я скорее прощу того, кто нанес врагу рану, а не того, кто мечтает посадить ему чирей: тут уже не только злая, но и ничтожно мелкая душонка.[1840]
О сколь презренная вещь – человек, если не поднимается он выше человеческого![1841]
Что такое бог? – Все, что видишь, и все, чего не видишь.[1842]
Уже старик, он [Ганнибал] не переставал искать войны в любом уголке света: настолько, обходясь без родины, не мог он обходиться без врага.[1843]
Нет числа тем, кто владел народами и городами; тех, кто владел собой, можно перечесть по пальцам.[1844]
Все происходит по божественному определению: плакать, стонать и жаловаться – значит отпасть от бога.[1845]
Свободен тот, кто избежал рабства у самого себя: это рабство – постоянное и неодолимое, день и ночь равно гнетущее, без передышки, без отпуска.[1846]
Быть рабом самого себя – тяжелейшее рабство.[1847]
Добродетель найти трудно, требуется и наставник и руководитель; а порокам живо выучиваются без всякого учителя.[1848]
Если я и бываю доверчив, то только до известной степени и принимаю лишь те маленькие выдумки, за которые бьют по губам, а не вырывают глаза.[1849]
Люди растрачивают всю свою жизнь, чтобы достать то, что им будто бы нужно для жизни.[1850]
Изящно возразил мудрый [Гай] Лелий какому-то человеку, сказавшему: «В мои шестьдесят лет…» – «Скажи лучше „не мои шестьдесят“». Привычка исчислять утраченные нами годы мешает нам понять, что суть жизни – в ее неуловимости, а удел времени – всегда оставаться не нашим.[1851]
Покамест все идет как обычно, грандиозность происходящего скрадывается привычкой. Так уж мы устроены, что повседневное, будь оно даже достойно всяческого восхищения, нас мало трогает. (…) У солнца нет зрителей, пока оно не затмится. (…) Настолько больше свойственно нам от природы восхищаться новым, нежели великим.[1852]
Кто думает, будто природа может делать лишь то, что она делает часто, тот сильно недооценивает ее возможности.[1853]
Люди грядущего поколения будут знать многое, неизвестное нам, и многое останется неизвестным для тех, кто будет жить, когда изгладится всякая память о нас. Мир не стоит ломаного гроша, если в нем когда-нибудь не останется ничего непонятного.[1854]
И ты удивляешься, что мудрость до сих пор еще не исполнила своего предназначения! Даже испорченность – и та еще не показала себя целиком; она только-только выходит на свет. А ведь ей мы отдаем все свои силы.[1855]
Победа без риска – победа без славы[1856]
Для самопознания необходимо испытание: никто не узнает, что он может, если не попробует.[1857]
Всякий, кто кажется избежавшим зла, просто его еще не дождался.[1858]
От голода умирают тихо и спокойно, от обжорства с треском лопаются.[1859]
Самая крепкая часть тела – та, которой чаще всего пользуются.[1860]
«Но как же все-таки бог допускает, чтобы с добрыми людьми случались несчастья?» – А он не допускает. Он ограждает их от всех несчастий: от преступлений и гнусностей, от нечистых помышлений и корыстных замыслов, от слепого вожделения и от алчности, покушающейся на чужое добро. Он блюдет и защищает их самих: неужели кто-то станет требовать от бога еще и того, чтобы он охранял поклажу добрых людей?[1861]
Презирайте бедность: никто не бывает при жизни так беден, как был при рождении. Презирайте боль: она уйдет от вас, либо вы от нее уйдете.[1862]
Короткую жизнь мы не получаем, а делаем ее такой; мы не бедны, а расточительны.[1863]
Нет человека, желающего разделить с другими деньги, а скольким раздает каждый свою жизнь![1864]
Марк Цицерон (…) ни в счастье не был спокоен, ни в несчастье – терпелив.[1865]
Каждый торопит свою жизнь и страдает от тоски по будущему и отвращения к настоящему.[1866]
Время твоей жизни (…) движется беззвучно, ничем не выдавая быстроты своего бега.[1867]
Есть ли на свете кто-нибудь глупее людей, которые хвастаются своей мудрой предусмотрительностью? (…) За счет своей жизни они устраивают свою жизнь, чтобы она стала лучше.[1868]
Откладывать что-то на будущее – худший способ проматывать жизнь: (…) вы отдаете настоящее в обмен на обещание будущего.[1869]
Грядущее неведомо; живи сейчас![1870]
Самая короткая жизнь – у занятых людей.[1871]
Души занятых людей, словно волы, впряженные в ярмо, не могут ни повернуть, ни оглянуться.[1872]
Один из (…) любителей наслаждений, (…) после того как его на руках вынесли из бани и усадили в кресло, спросил: «Я уже сижу?» Ты полагаешь, что человек, не знающий, сидит ли он, в состоянии уразуметь, живет ли он?[1873]
Если только у мертвых сохраняется какое-то чувство, [Гай Калигула] ужасно злится, что он умер, а римский народ все еще живет.[1874]
Некоторые болезни следует лечить, не рассказывая о них больному. Многие умерли оттого, что узнали, чем больны.[1875]
[Людей], через тысячу унижений достигших высочайших почестей, тревожит ужасная мысль, что они страдали всего лишь ради надгробной надписи.[1876]
Гнусен тот, кто, утомленный скорее жизнью, чем трудом, умирает при исполнении служебных обязанностей.[1877]
Большинство людей (…) жаждут работать дольше, чем могут, (…) и сама старость лишь оттого им в тягость, что не позволяет работать.[1878]
Гай Туранний, (…) когда более чем в девяностолетнем возрасте (…) получил (…) освобождение от должности прокуратора, попросил, чтобы его положили на кровать и чтобы стоящие вокруг домочадцы причитали, словно над покойником. (…) Неужели так приятно умереть занятым человеком?[1879]
Добровольно решиться на отдых людям труднее, чем заслужить его по закону.[1880]
Гераклит всякий раз, как выходил на люди, плакал, а Демокрит смеялся: одному все, что мы делаем, казалось жалким, а другому – нелепым.[1881]
Мысль о боли мучит нас не меньше самой боли.[1882]
Как мы относимся к детям, так мудрец относится ко всем людям, ибо они не выходят из детства ни к зрелости, ни до седых волос, ни когда и седых волос уже не останется.[1883]
Если нас очень огорчает чье-то презрение, значит, нам особенно приятно было бы уважение именно этого человека.[1884]
Вступая в препирательство с кем-то, мы признаем его своим противником, а следовательно, равным себе, даже если мы и победим в стычке.[1885]
Один и тот же рассказ может рассмешить нас, если нас двое, и возмутить, если его слышит много народу; мы не позволяем другим заикнуться о том, о чем сами говорим постоянно.[1886]
Чем больше человек склонен обижать других, тем хуже он сам переносит обиды.[1887]
Отвоюй себя для себя самого.[1888]
Смерть мы видим впереди; а большая часть ее у нас за плечами, – ведь сколько лет жизни минуло, все принадлежит смерти.[1889]
Все у нас чужое, лишь время наше. Только время, ускользающее и текучее, дала нам во владенье природа, но и его кто хочет, тот и отнимает.[1890]
Все меня прощают, никто не помогает.[1891]
Кто везде – тот нигде. Кто проводит жизнь в странствиях, у тех в итоге гостеприимцев множество, а друзей нет.[1892]
Ничто так не вредит здоровью, как частая смена лекарств.[1893]
Если не можешь прочесть все, что имеешь, имей столько, сколько прочтешь, – и довольно.[1894]
Во всем старайся разобраться вместе с другом, но прежде разберись в нем самом.[1895]
Нередко учат обману тем, что обмана боятся, и подозрениями дают право быть вероломным.[1896]
Порок – и верить всем, и никому не верить, только (…) первый порок благороднее, второй – безопаснее.[1897]
Некоторые до того забились во тьму, что неясно видят все освещенное.[1898]
Нас чтут как стариков, хотя в нас живут пороки мальчишек, и не только мальчишек, но и младенцев; ведь младенцы боятся вещей пустяшных, мальчишки – мнимых, а мы – и того и другого.[1899]
Никакое зло не велико, если оно последнее. Пришла к тебе смерть? Она была бы страшна, если бы могла оставаться с тобою, она же или не явится, или скоро будет позади, никак не иначе.[1900]
Спокойная жизнь – не для тех, кто слишком много думает о ее продлении.[1901]
Кто презирает собственную жизнь, тот стал хозяином твоей.[1902]
Гнев рабов погубил не меньше людей, чем царский гнев.[1903]
Само имя философии вызывает достаточно ненависти.[1904]
Будем делать все, чтобы жить лучше, чем толпа, а не наперекор толпе, иначе мы отпугнем от себя и обратим в бегство тех, кого хотим исправить.[1905]
Пусть вошедший в наш дом дивится нам, а не нашей посуде. Велик тот человек, кто глиняной утварью пользуется как серебряной, но не менее велик и тот, кто серебряной пользуется как глиняной.[1906]
Слаб духом тот, кому богатство не по силам.[1907]
Одна цепь связывает стража и пленного.[1908]
Нас мучит и будущее, и прошедшее. (…) Никто не бывает несчастен только от нынешних причин.[1909]
Некоторых больных надо поздравлять и с тем, что они почувствовали себя больными.[1910]
Любое благо нам не на радость, если мы обладаем им в одиночку.[1911]
Долог путь наставлений, краток и убедителен путь примеров.[1912]
Нельзя уподобляться злым оттого, что их много, нельзя ненавидеть многих оттого, что им не уподобляешься.[1913]
Люди учатся, обучая. [Отсюда пословица: «Уча, учимся».][1914]
«Но ради чего я учился?» – Нечего бояться, что труд твой пропал даром: ты учился для себя самого.[1915]
Фортуна не сбивает с пути – она опрокидывает и кидает на скалы.[1916]
Как много поэты говорят такого, что или сказано, или должно быть сказано философами![1917]
Художнику приятней писать картину, чем ее окончить. (…) Пока он писал, его радовало само искусство. Отрочество наших детей щедрее плодами, но их младенчество нам милее.[1918]
Кто завел друга, чтобы тот выручил из цепей, тот покинет его, едва загремят оковы.[1919]
Люди (…) шепотом возносят (…) богам постыднейшие мольбы.[1920]
Живи с людьми так, будто на тебя смотрит бог, говори с богом так, будто тебя слушают люди.[1921]
Некоторых больше всего и надо опасаться, когда они покраснеют: тут-то их и покидает всякий стыд. Сулла был особенно жесток тогда, когда к лицу его приливала кровь.[1922]
Нам нужен кто-нибудь, по чьему образцу складывался бы наш нрав. Ведь криво проведенную черту исправишь только по линейке.[1923]
Плоды для нас вкуснее всего, когда они на исходе; дети красивей всего, когда кончается детство.[1924]
Возраст самый приятный тот, что идет под уклон, но еще не катится в пропасть.[1925]
Смерть (…) должна быть перед глазами и у старика, и у юноши – ведь вызывают нас не по возрастному списку.[1926]
Нет стариков столь дряхлых, чтобы им зазорно было надеяться на лишний день.[1927]
Каждый день нужно проводить так, словно он замыкает строй, завершает число дней нашей жизни. (…) Отправляясь ко сну, говорить весело и радостно: «Прожита жизнь, и пройден весь путь, что судьбой мне отмерен». А если бог подарит нам и завтрашний день, примем его с радостью.[1928]
Поблагодарим бога за то, что никто не может навязать нам жизнь.[1929]
Я не устану потчевать тебя Эпикуром, и пусть знают все, кто твердит его слова и ценит их не за то, что в них сказано, а за то, кем они сказаны: лучшее принадлежит всем.[1930]
Воображение (…) доставляет нам больше страданий, чем действительность. (…) Многое мучит нас больше, чем нужно, многое – прежде, чем нужно.[1931]
Вымышленное тревожит сильнее. Действительное имеет свою меру, а о том, что доходит неведомо откуда, пугливая душа вольна строить догадки.[1932]
Если бояться всего, что может случиться, то незачем нам и жить.[1933]
Беда глупости еще и в том, что она все время начинает жизнь сначала. (Со ссылкой на Эпикура, но, вероятно, это собственная формулировка Сенеки.)[1934]
До чего противно легкомыслие тех, (…) кто перед кончиной начинает надеяться заново. (…) Что гнуснее старика, начинающего жизнь сначала?[1935]
Многим пришлось бояться оттого, что их можно было бояться.[1936]
Кто мудр, тот во всем смотрит на замысел, а не на исход. Начало в нашей власти; что выйдет, решать фортуне, над собой же я не признаю ее приговора.[1937]
Мы не должны ни во всем уподобляться (…) толпе, ни во всем от нее отличаться. (…) Больше стойкости в том, чтобы оставаться трезвым, когда весь народ перепился до рвоты, больше умеренности в том, чтобы, не смешиваясь со всеми, не выделяться и не составлять исключения и делать то же самое, что все, но иначе.[1938]
Чего ты дожидаешься? (…) Исполнения всех желаний? Такое время не наступит! (…) Такова цепь желаний: одно родит другое.[1939]
Покуда ты будешь на все зариться, все будут зариться на тебя.[1940]
Заблуждается тот, кто ищет друзей в сенях, а испытывает их за столом.[1941]
Люди больше всего ненавидят тех, кому больше обязаны.[1942]
Малая ссуда делает человека твоим должником, большая – врагом.[1943]
[Благодеяния надо] не разбрасывать, а распределять. (…) Дело не в том, что ты дал, а в том, кому ты дал.[1944]
Люди не знают, чего хотят, до того мига, пока не захотят чего-нибудь.[1945]
Даже самый робкий предпочел бы один раз упасть, нежели все время висеть.[1946]
Немногих удерживает рабство, большинство за свое рабство держится.[1947]
Все заботятся, не о том, правильно ли они живут, а о том, долго ли проживут; между тем жить правильно – это всем доступно, жить долго – никому.[1948]
Все, чем тешится чернь, дает наслаждение слабое и поверхностное, всякая радость, если она приходит извне, лишена прочной основы.[1949]
Плохо живут те, кто всегда начинает жизнь сначала. (…) Напрасно мы полагаем, будто таких людей мало: почти все таковы. А некоторые тогда и начинают жить, когда пора кончать. А (…) некоторые кончают жить, так и не начав.[1950]
Зачем сейчас портить себе жизнь страхом перед будущим? Глупо (…) чувствовать себя несчастным из-за того, что когда-нибудь станешь несчастным.[1951]
Если ты хочешь избавиться от всякой тревоги, представь себе, что пугающее тебя случится непременно, и какова бы ни была беда, найди ей меру и взвесь свой страх. Тогда ты наверняка поймешь, что несчастье, которого ты боишься, или не так велико, или не так длительно.[1952]
Поверь мне, (…) смерть настолько не страшна, что благодаря ей ничто не страшно.[1953]
Надейся на справедливое решение, но будь готов к несправедливому.[1954]
Отдели смятение от его причины, смотри на само дело – и ты убедишься, что в любом из них нет ничего страшного, кроме самого страха.[1955]
Как водяные часы делает пустыми не последняя капля, а вся вытекшая раньше вода, так и последний час, в который мы перестаем существовать, не составляет смерти, а лишь завершает ее: в этот час мы пришли к ней – а шли мы долго. (…) «Смерть, уносящая нас, – лишь последняя смерть среди многих».[1956]
Только люди бывают так неразумны и даже безумны, что некоторых заставляет умереть страх смерти.[1957]
Мудрый и мужественный должен не убегать из жизни, а уходить. И прежде всего нужно избегать той страсти, которой охвачены столь многие, – сладострастной жажды смерти. Ибо помимо прочих душевных склонностей есть (…) еще и безотчетная склонность к смерти, и ей нередко поддаются люди благородные и сильные духом, но нередко также и ленивые и праздные. Первые презирают жизнь, вторым она в тягость.[1958]
Все, в чем мы нуждаемся, или стоит дешево, или ничего не стоит.[1959]
Гнет возраста чувствует только тело, а не душа, и состарились одни лишь пороки и то, что им способствует.[1960]
«Размышляй о смерти!» – Кто говорит так, тот велит нам размышлять о свободе. Кто научился смерти, тот разучился быть рабом. Он выше всякой власти и уж наверное вне всякой власти.[1961]
Совершенство духа нельзя ни взять взаймы, ни купить, а если бы оно и продавалось, все равно, я думаю, не нашлось бы покупателя. Зато низость покупается ежедневно.[1962]
Странно ли, что тебе нет никакой пользы от странствий, если ты повсюду таскаешь самого себя? (Со ссылкой на Сократа).[1963]
Насколько выше была б ему цена, если б толпа ценила его пониже.[1964]
Передышками нельзя пренебрегать: тяжелобольным временное улучшение заменяет здоровье.[1965]
Не смей пересчитывать всех, кто тебе страшен. (…) К твоей смерти доступ открыт только одному, сколько бы врагов тебе ни угрожало.[1966]
Только низким путем можно снискать любовь низких.[1967]
По-моему, умирая, человек мужественнее, чем перед смертью. Когда смерть пришла, она и невежде дает силу духа не бежать от неизбежного.[1968]
Кто не хочет умирать, тот не хотел жить. Ибо жизнь дана нам под условием смерти и сама есть лишь путь к ней.[1969]
Мы боимся не смерти, а мыслей о смерти – ведь от самой смерти мы всегда в двух шагах.[1970]
Стыдно человеку, который одолел самые высокие вершины, обременять богов. Что нужды в молитвах? Сделай сам себя счастливым![1971]
Из тесного угла можно вознестись к небу – только воспрянь.[1972]
Жизнь наша коротка, и сами мы еще больше сокращаем ее своим непостоянством, каждый раз начиная жить наново. Мы дробим ее на мелкие части и рвем в клочки.[1973]
Где что-нибудь выдается и бросается в глаза, там не все ровно. (…) [У] величайших людей (…) каждая черта в произведении так сплетена с другою, что невозможно что-либо изъять, не разрушив целого.[1974]
Не та красива, у которой хвалят руку или ногу, а та, у кого весь облик не позволит восхищаться отдельными чертами.[1975]
Одно дело помнить, другое знать! (…) Знать – это значит делать и по-своему, (…) не оглядываясь всякий раз на учителя. (…) Не становись второю книгой![1976]
Идущий следом за другим ничего не найдет, потому что не ищет.[1977]
Истина открыта для всех, ею никто не завладел.[1978]
Говорят, что начало – это уже полдела; то же относится и к нашей душе: желание стать добродетельными – полпути к добродетели.[1979]
Дружба приносит только пользу, а любовь иногда и вред.[1980]
Ни младенцы, ни дети, ни повредившиеся в уме смерти не боятся – и позор тем, кому разум не дает такой же безмятежности, какую дарует глупость.[1981]
В пространных рассуждениях, написанных заранее и прочитанных при народе, шуму много, а доверительности нет. Философия – это добрый совет, а давать советы во всеуслышанье никто не станет.[1982]
Великая душа пренебрегает великим и предпочитает умеренное чрезмерному.[1983]
Нет несчастнее зашедших так далеко, что прежде излишнее становится для них необходимым.[1984]
Нет лекарства для того, у кого пороки стали нравами.[1985]
В речах перед народом нет ни слова истины: их цель – взбудоражить толпу, мгновенно увлечь неискушенный слух, они уносятся, не давая над собою подумать.[1986]
Пусть оратор (…) говорит не быстрей и не больше, чем могут выдержать уши.[1987]
Многим не хватает только благосклонности судьбы, чтобы сравняться жестокостью, и честолюбием, и жаждой роскоши с самыми худшими. Дай им силы на все, чего они хотят, и ты узнаешь, что хочется им того же.[1988]
Мы считаем купленным лишь приобретенное за деньги, а на что тратим самих себя, то зовем даровым (…) Всякий ценит самого себя дешевле всего.[1989]
Кто сохранил себя, тот ничего не потерял, но многим ли удается сохранить себя?[1990]
Мы живем так, что внезапно увидеть нас – значит поймать с поличным.[1991]
Все, если взглянуть на изначальное происхождение, ведут род от богов.[1992]
За всеми нами одинаковое число поколений, происхожденье всякого лежит за пределами памяти.[1993]
Нет царя, что не произошел бы от раба, и нет раба не царского рода. (Со ссылкой на Платона).[1994]
Одной молитвой опровергаем другую. Желания у нас в разладе с желаниями.[1995]
Жизнь любого занята завтрашним днем. (…) Люди не живут, а собираются жить.[1996]
Мы лжем и без причин, по одной привычке.[1997]
Обходись со стоящими ниже так, как ты хотел бы, чтобы с тобою обходились стоящие выше.[1998]
Нет рабства позорнее добровольного.[1999]
Любовь не уживается со страхом.[2000]
Цари забывают, как сильны они сами и как слабы другие, и чуть что – распаляются гневом, словно от обиды. (…) Для того и нужна им обида, чтобы кому-нибудь повредить.[2001]
Разве что-нибудь было не «совсем недавно»? Совсем недавно я был мальчиком и сидел у философа Сотиона, совсем недавно начал вести дела в суде, совсем недавно потерял к этому охоту, а там и силы. Безмерна скоротечность времени, и ясней всего это видно, когда оглядываешься назад. Взгляд, прикованный к настоящему, время обманывает, ускользая при своей быстроте легко и плавно. (…) Минувшее пребывает в одном месте, равно обозримое, единое и недвижное, и все падает в его глубину.[2002]
Что ты веселишься, если тебя хвалят люди, которых сам ты не можешь похвалить?[2003]
Ты заблуждаешься, полагая, что только в морском плавании жизнь отделена от смерти тонкою преградой: повсюду грань между ними столь же ничтожна. Не везде смерть видна так близко, но везде она стоит так же близко[2004]
Рассказывать сны – дело бодрствующего; признать свои пороки – признак выздоровления.[2005]
Мы думаем, будто смерть будет впереди, а она будет, и была. То, что было до нас, – та же смерть.[2006]
Изнеженность обрекла нас на бессилие, мы не можем делать то, чего долго не хотели делать.[2007]
Постоянство и упорство в своем намерении – вещи такие замечательные, что и упорная лень внушает уважение.[2008]
Голос мешает больше, чем шум, потому что отвлекает душу, тогда как шум только наполняет слух и бьет по ушам.[2009]
Взгляни на него: (…) он ворочается с боку на бок, стараясь (…) поймать хоть легкую дрему, и, ничего не слыша, жалуется, будто слышит. Какая тут, по-твоему, причина? Шум у него в душе: ее нужно утихомирить, в ней надо унять распрю; нельзя считать ее спокойной только потому, что тело лежит неподвижно.[2010]
У каждого потемнеет в глазах, если он, стоя у края бездны, взглянет в ее глубину. Это – не страх, а естественное чувство, неподвластное разуму. Так храбрецы, готовые пролить свою кровь, не могут смотреть на чужую, так некоторые падают без чувств, если взглянут на свежую или старую, загноившуюся рану либо прикоснутся к ней, а другие легче вынесут удар меча, чем его вид.[2011]
Никто не остается в старости тем же, чем был в юности, завтра никто не будет тем, кем был вчера. Наши тела уносятся наподобие рек. (…) Я сам изменяюсь, пока рассуждаю об изменении всех вещей. Об этом и говорит Гераклит: «Мы входим, и не входим дважды в один и тот же поток». Имя потока остается, а вода уже утекла.[2012]
[В мире] пребывает все, что было прежде, но иначе, чем прежде: порядок вещей меняется.[2013]
Что такое конец жизни – ее отстой или нечто самое чистое и прозрачное (…). Ведь дело в том, что продлевать – жизнь или смерть.[2014]
Многих красота какого-нибудь полюбившегося слова уводит к тому, о чем они писать не собирались.[2015]
Лесть всех делает дураками, каждого в свою меру.[2016]
[Истинная радость], не будучи чужим подарком, (…) не подвластна и чужому произволу. Что не дано фортуной, того ей не отнять.[2017]
Я стараюсь, чтобы каждый день был подобием целой жизни.[2018]
Несчастен не тот, кто делает по приказу, а тот, кто делает против воли.[2019]
Кратчайший путь к богатству – через презрение к богатству.[2020]
Мы ищем в слезах доказательство нашей тоски и не подчиняемся скорби, а выставляем ее напоказ. (…) И в скорби есть доля тщеславия![2021]
Для меня думать об умерших друзьях отрадно и сладко. Когда они были со мной, я знал, что я их утрачу, когда я их утратил, я знаю, что они были со мной.[2022]
Перестань дурно истолковывать милость фортуны. То, что ею отнято, она прежде дала![2023]
Кто не мог любить больше, чем одного, тот и одного не слишком любил.[2024]
Ты схоронил, кого любил; ищи, кого полюбить! (…) Предки установили для женщин один год скорби – не затем, чтобы они скорбели так долго, но чтобы не скорбели дольше.[2025]
[Об умерших:] Те, кого мним мы исчезнувшими, только ушли вперед.[2026]
Сочинения иных ничем не блещут, кроме имени.[2027]
Что такое смерть? Либо конец, либо переселенье. Я не боюсь перестать быть – ведь это все равно что не быть совсем; я не боюсь переселяться – ведь нигде не буду я в такой тесноте.[2028]
Что можно добавить к совершенному? Ничего; а если можно, значит, не было и совершенства.[2029]
Способность расти есть признак несовершенства.[2030]
Одиссей спешил к камням своей Итаки не меньше, чем Агамемнон – к гордым стенам Микен, – ведь любят родину не за то, что она велика, а за то, что она родина.[2031]
Если что перед глазами, оно не ценится; открытую дверь взломщик минует. Таков же обычай (…) У всех невежд: каждый хочет ворваться туда, где заперто.[2032]
Ты схоронил, кого любил; ищи, кого полюбить! (…) Предки установили для женщин один год скорби – не затем, чтобы они скорбели так долго, но чтобы не скорбели дольше.[2033]
[Об умерших:] Те, кого мним мы исчезнувшими, только ушли вперед.[2034]
Сочинения иных ничем не блещут, кроме имени.[2035]
Что такое смерть? Либо конец, либо переселенье. Я не боюсь перестать быть – ведь это все равно что не быть совсем; я не боюсь переселяться – ведь нигде не буду я в такой тесноте.[2036]
Что можно добавить к совершенному? Ничего; а если можно, значит, не было и совершенства.[2037]
Способность расти есть признак несовершенства.[2038]
Одиссей спешил к камням своей Итаки не меньше, чем Агамемнон – к гордым стенам Микен, – ведь любят родину не за то, что она велика, а за то, что она родина.[2039]
Если что перед глазами, оно не ценится; открытую дверь взломщик минует. Таков же обычай (…) У всех невежд: каждый хочет ворваться туда, где заперто.[2040]
Как распрямляется сжатое силой, так возвращается к своему началу все, что не движется непрерывно вперед.[2041]
Не так радостно видеть многих у себя за спиной, как горько глядеть хоть на одного, бегущего впереди.[2042]
Боги не привередливы и не завистливы; они пускают к себе и протягивают руку поднимающимся. Ты удивляешься, что человек идет к богам? Но и бог приходит к людям и даже – чего уж больше? – входит в людей.[2043]
Мы сетуем, что все достается нам и не всегда, и помалу, и не наверняка, и ненадолго. Поэтому ни жить, ни умирать мы не хотим: жизнь нам ненавистна, смерть страшна.[2044]
Немногим удается мягко сложить с плеч бремя счастья; большинство падает вместе с тем, что их вознесло, и гибнет под обломками рухнувших опор.[2045]
Пусть будет нашей высшей целью одно, говорить, как чувствуем, и жить, как говорим.[2046]
Век живи – век учись тому, как следует жить.[2047]
Почему он кажется великим? Ты меришь его вместе с подставкой.[2048]
Мы слышим иногда от невежд такие слова: «Знал ли я, что меня ждет такое?» – Мудрец знает, что его ждет все; что бы ни случилось, он говорит: «Я знал».[2049]
Разве не счел бы ты глупцом из глупцов человека, слезно жалующегося на то, что он еще не жил тысячу лет назад? Не менее глуп и жалующийся на то, что через тысячу лет он не будет жить.[2050]
Сатия (…) приказала написать на своем памятнике, что прожила девяносто девять лет. Ты видишь, старуха хвастается долгой старостью; а проживи она полных сто лет, кто мог бы ее вытерпеть?[2051]
Жизнь – как пьеса: не то важно, длинна ли она, а то, хорошо ли сыграна.[2052]
Самое жалкое – это потерять мужество умереть и не иметь мужества жить.[2053]
Умрешь ты не потому, что хвораешь, а потому, что живешь.[2054]
Каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным.[2055]
Кто из нас не преувеличивает своих страданий и не обманывает самого себя?[2056]
Болезнь можно одолеть или хотя бы вынести. (…) Не только с оружьем и в строю можно доказать, что дух бодр и не укрощен крайними опасностями; и под одеялом [больного] видно, что человек мужествен.[2057]
Слава – тень добродетели.[2058]
Чтобы найти благодарного, стоит попытать счастье и с неблагодарными. Не может быть у благодетеля столь верная рука, чтобы он никогда не промахивался.[2059]
Мы ничего не ценим выше благодеянья, покуда его домогаемся, и ниже – когда получим.[2060]
Нет ненависти пагубнее той, что рождена стыдом за неотплаченное благодеянье.[2061]
Римский вождь (…), посылая солдат пробиться сквозь огромное вражеское войско и захватить некое место, сказал им: «Дойти туда, соратники, необходимо, а вернуться оттуда необходимости нет».[2062]
Усталость – цель всяких упражнений.[2063]
Луций Писон как однажды начал пить, так с тех пор и был пьян.[2064]
Опьяненье – не что иное, как добровольное безумье. Продли это состояние на несколько дней – кто усомнится, что человек сошел с ума? Но и так безумье не меньше, а только короче.[2065]